Мартти Ларни - Современная финская новелла
Мама беспомощно развела руками:
— Что мне теперь прикажете делать?
— Распишись, и все.
— Как же ты ответил учительнице?
— Сказал, что видел сон.
— Вот удивил так удивил…
Я ничего не ответил. Мы беспомощно смотрели друг на друга.
— И что ты видел во сне?
— Страшный желтый ураган.
— Страшный желтый ураган? Понятно, — кивнула мама и написала: «Я тоже видела страшный желтый ураган».
И поставили свою подпись.
А все-таки как только крепчает ветер и по небу начинают торопиться облака, я вспоминаю тот день, когда сорвало крышу с нашей школы и улетели птицы, когда Приморский парк погрузился в зловещую тьму и все сотрясалось от ревущих порывов ветра, который и сейчас бродит вокруг в ожидании, когда можно будет обрушиться на землю и перевернуть вверх дном все, что ни попадется на пути.
Общие тайны
Перевод с шведского Е. Викторовой
Две трясущиеся старушки выходят из комнаты с бархатными портьерами. Широкополые шляпы покоятся на собранных в пучок волосах и шпильках. Старушки что-то обронили, они вечно что-то роняют, что-то падает у них из сумочек, набитых всякими благоухающими вещицами: расческами, монетками, мятыми кружевными платочками… Здесь же фотография работы фотоателье Свенссона 1876 года. На фотографии — чиновник, с нафабренными усами, глядящий прямо перед собой, он всегда так смотрел, помнишь? Но сами старушки уже ничего не помнят. Каждое забытое воспоминание прочертило свою тонкую бороздку на их коже, которая морщинится еще больше, когда они трясут головами. Сколько этих воспоминаний, жаль только, что память их ослабела! Но у старушек и так хватает дел: можно беседовать, поливать цветы, готовить завтрак, ссориться с директрисой из-за еды и судачить о тех, кто живет рядом, кто думает иначе, чем они. Они-то думают одинаково.
— Одинаково, одинаково! — восклицают они тихо и кивают друг другу. Кивают, кивают, словно китайские болванчики, и им не нужно даже разговаривать, когда они гуляют по парку. Порой голова одной старушки поворачивается вправо, а другой — влево, и тогда они смотрят одна на другую и думают: как же она постарела! Сколько у нее морщин! И кожа совсем желтая! Она слишком мало ест. Всю жизнь она была такая хрупкая.
И они, словно сговорившись, садятся на скамейку. Она стоит у самых ворот, которые всегда заперты, их открывают только с разрешения директрисы. Старушки сидят у ворот, и, когда я вхожу, они кивают и кивают мне, и одна из них машет рукой в белой перчатке, а другая шепчет что-то ей на ухо, потом обе смотрят на меня голубыми глазами.
— Может, я могу чем-нибудь вам помочь?
— Помочь? О нет, нет! — И они спрашивают: — Разве это не Вы?
— Кто? — спрашиваю я.
— Тот, кого мы ждем, — говорят они.
— А кого вы ждете, сударыни? — спрашиваю я.
Они хихикают, обнимают друг друга и чуть слышно отвечают:
— Этого мы не знаем, ведь мы его еще не видели.
— Кого? — опять спрашиваю я.
Улыбка застывает у них на губах, их личики сморщиваются.
— Какой дерзкий, — говорит одна из них.
— Не надо с ним разговаривать, — говорит другая.
— Но, сударыни, я только хотел узнать…
Они удаляются, нетвердо бредут в свою комнату с фотографиями, креслом, которое когда-то принадлежало чиновнику, и цветами в горшках.
— Нет, мы ждали не его, — говорит одна.
— Да, — соглашается другая, — не его. Но завтра, завтра!..
И они улыбаются друг другу, как люди, которых связывает общая тайна.
Чужой
Перевод с шведского Б. Новицкого
«Возьми меня за руку, — сказал папа, — и я провожу тебя в школу». «Возьми меня за другую руку, и я пойду с вами», — сказала мама. И я протянул им руки, хотя знал, что они не были моими папой и мамой, и так мы пошли в школу. Было очень приятно идти с двумя чужими людьми, но поскольку они считали, что я их мальчик — или они это себе выдумали? — то я должен идти вместе с ними, как это обычно бывает во сне, но я не спал, я знал, что это было наяву.
Школа была большая, и громкие голоса отдавались эхом. Там пахло мастикой, и папа и мама поднялись со мной наверх к директору. Директор был высокий темный человек в очках, он наклонился ко мне так низко, что я мог бы откусить ему нос, но не сделал этого. Тот, кто назвался моим папой, говорил шепотом с директором, и та, кто назвалась моей мамой, подняла темную вуаль с лица и смотрела на меня холодными глазами. «Ты совсем не моя мама», — сказал я ей, но она лишь махнула рукой и повернулась, словно хотела уйти, но осталась по необходимости.
«Мы будем ждать тебя, когда кончатся уроки», — сказал папа, закончив разговор с директором и уже уходя. Он быстро произносил слова, словно торопился от них избавиться. Затем папа и мама исчезли за дверью, а я остался, не зная, что я должен делать.
«Ну, собирайся, — сказал директор, — собирайся в свой класс! Здесь не бездельничают. Здесь слушаются».
И я пошел в ближайший класс, где сорок мальчиков сидели за партами, они повернулись ко мне, когда я вошел. Учитель показал указкой на единственную незанятую парту прямо перед собой, и я сел, чувствуя сорок пар глаз на затылке. «Как нарыв, — подумал я, но сидел совершенно неподвижно. — Я совсем один, — подумал я, — лучше всего держаться спокойно и никому не показывать, что я боюсь». И я сидел прямо, как если кто-то вогнал в меня железный штырь.
Передо мной на доске учитель написал непонятную формулу. Он показал на меня, и я встал, взял мел и решил формулу другими формулами. «Я не должен показывать им, что я ничего не понимаю», — подумал я, покрывая доску с неистовым усердием самыми дерзкими и удивительными знаками. Пока я писал, начало смеркаться, и кто-то включил холодные лампы под потолком классной комнаты. Закончив, я повернулся, словно ожидал казни, но было абсолютно тихо. Учитель подошел ко мне, положил мне на голову свою большую белую руку, будто он хотел вдавить меня в землю, но на самом деле он медленно погладил мои волосы. Он подвел меня к моей парте и сказал: «Скоро конец, и потом мы вместе пойдем домой». Теперь я увидел, что он был мой настоящий папа, и я сидел за партой, полный огромной радости, которую я не смел никому показать.
Когда я вышел из школы, там меня ждали мои фальшивые папа и мама. «Возьми меня за руку, — сказал папа, — и пойдем домой». «Возьми меня за другую руку и я пойду вместе с вами», — сказала мама. Я бросился обратно к дверям, встал там и крикнул: «Вы совсем не мои папа и мама. Мой папа — учитель здесь в школе, и мы с ним пойдем домой!»
Тогда папа и мама подошли, улыбаясь, и сказали: «Ты бредишь, бедный мальчик, ты болен. Пойдем вместе домой». Они тянули и рвали меня к себе, и я сопротивлялся как мог, с отчаянием оглядываясь назад. Там, в окне, я видел учителя, который был моим папой, он стоял у черной доски, положив руку на голову чужого мальчика. Тогда я понял, что был одинок, и пошел домой с этими папой и мамой.
Я сидел за темным обеденным столом и ел с ними, и висящая низко лампа с зеленым абажуром бросала свой желтый свет на дымящиеся тарелки. «Бери больше, ешь больше», — кричали они, и я сидел, наклонив лицо прямо к белой тарелке, и не отвечал им. «Пусть не думают, что я им поверил», — думал я. Чем больше они суетились, тем неподвижнее сидел я, почти ничего не ел и все время напрягался, чтобы не смотреть на них, в их хорошо знакомые лица. От напряжения у меня на глаза навернулись слезы, я видел сквозь туман столовое серебро в буфете и осенние листья в большой вазе на столе. «Пойдем, возьми меня за руку и я провожу тебя до твоей комнаты», — сказал папа. «Возьми меня за руку и я пойду с вами», — сказала мама. Я протянул руки и пошел с ними к себе в комнату, они поцеловали меня, пожелав спокойной ночи, и я остался сидеть на постели в своей совсем чужой комнате. Там были не мои книги и лежала одежда, которую я никогда не носил. Было уже поздно, и я подошел к окну и выглянул на тихую улицу, окаймленную большими темными деревьями.
Стоя так, я подумал: «Они, может быть, мои папа и мама, но они не знают, что и не их мальчик, и они никогда этого не узнают. Я их не знаю, я не знаю свою комнату, я не знаю улицу за моим окном: все для меня чужое, но сам я чужой только для учителя, моего папы. С этим ничего не поделать, надо примириться».
Я лег и лежал долго и смотрел, как тени от деревьев медленно двигались на темном потолке надо мной, пока я, наконец, не заснул.
Скульптор
Перевод с шведского Б. Новицкого
Мальчик на берегу вылепил из глины цветок, распускающийся летним утром. Свет падал так красиво сквозь ветки деревьев, и нагревал скалу, где сидел на корточках мальчик. Он вряд ли видел, как все было красиво, зеркало водной глади, тростник, тихо шелестящий свою тростниковую песню, еще темные деревья, медленно нагревающие свои теми.
