Ольга Маркова - Жена
Увидев в квадрате окна вагона поголубевшее небо с бледной звездой посередине, Семён облегчённо вздохнул. Ему показалось, что подняли его лёгкие крылья вверх и качают над землёй вместе со звездой в голубом сияющем небе.
Он ненадолго забылся. При мысли, что сегодня праздник, вздрогнул и открыл глаза. Сознание враз стало насторожённым и ясным.
За вагончиком стрекотал мотоцикл, перекликались тракторы, лязгая гусеницами, вздыхали выхлопные трубы. Всё это был обычный рабочий гул, от которого по утрам приходит счастье; только сегодня это счастье ощущалось полнее, что-то примешалось к нему такое, что сердцу было даже больно.
Семён подошёл к окну. Небо было чистое, точно выметенное. Одно белое резвое облачко порхало, играя, рвалось на лоскутки и снова соединялось, шевелилось: вот оно взметнулось высоко, точно отдуло ветром светящуюся кисею.
Шум на стану потускнел: мотоцикл прошёл, трактора глухо рокотали в работе.
На скамье, около столовой, сидела Анна. Семён понял, откуда у него радость. На лице женщины и в чёрных тёплых глазах держалась странная нежность. Она смотрела вдаль, словно ожидая. Вот появился около неё Николай. Лицо женщины стало строгим и тревожным.
— Нагулялся? — спросила она безразлично. — Где же ты спал?
— Впритирку с землёй… — грубовато ответил тот. — Поесть бы мне…
— Вон как? Я думала, ты со свадьбы набит, как кожаный мешок…
Николай был пьян. Серые глаза, глубоко ушедшие под лоб, смыкались. Нижняя губа угрюмо выступала из-под рыжеватых густых усов. Голова, побеждённая хмелем, клонилась к столу. Внезапно подобравшись, он вскинул вверх голову и спросил:
— Директор приезжал? Сняли этого… Семёна-то… книгу нашу писаную, с бригадиров-то?
— За что?
— Всё ходишь вокруг него на копытцах? Он мужа и убить бы мог, тебе это ничего?
Анна внимательно посмотрела на мужа. В глазах её была такая тоска, что Семёну хотелось закричать.
— Колокольня ты, колокольня: забрякал опять! Болтает сутками, языка не положит! Я всё поняла: завидуешь ему! Смотри, душа без искры погаснет…
— Не пужай! До этого ещё долго! И не завидую я, только обидно: Семён Туканов геройство своё за мой счёт приобрёл: он тогда валенки мои сжёг, чтобы инженера спасти.
Анна удивлённо подняла брови. Помолчав, задумчиво произнесла:
— Геройство, Коля, не носовой платок, чтобы его на ленточки для бантиков разорвать да тебя оделить. — Вздохнув, она оценивающе окинула его взглядом. — Вот разница и выходит: он жизни не жалел, а о славе не думал, а ты на валенках славу заработать хочешь… поэтому ты и Бориса жениться сейчас уговорил, чтобы бригаду подвести, бригадиру навредить…
— Ты меня не тронь за обидное место!
Анна пренебрежительно махнула рукой:
— А у тебя, милый, за что ни хвати, — все больно. Счастье в руки тебе с кусочком хлеба не подадут…
Туканов стеснялся выйти и показать, что слышал всю ссору. Кроме того, ему было интересно: он так много выяснил для себя.
Валенки! Вот в чём дело! И верно, валенки для поездки тогда дал Николай. То были добротные новые валенки с длинными голенищами. Семён их сжёг. Обливал горючим и поджигал. Они тлели и давали тепло, около которого они с инженером отогревали руки, сведённые морозом. А потом оба легли в больницу.
Значит, ему завидует этот парень? Получается, что не нужно спасать человека, не нужно быть честным, чтобы не навлечь на себя вражду! Ну нет! Теперь Семён не стыдился признаться, что эта ссора в семье Решетовых чем-то порадовала его. Что связывает Анну с этим человеком?
— Мы с тобой, я вижу, живём как рыба с водой: я на дно, а ты — на берег! — с тоской говорил между тем Николай. Хмель его мало-помалу проходил. — Зря мы с тобой приехали сюда. Ты-то совсем зря… Нору свою там разрушили, теперь и вернуться не к чему… Я тебе корову дома оставил… жила бы ты, как богиня! Так нет! Хочу-де и я для целины. поработать! А что работа твоя? Повариха!
Анна сидела, подперев голову рукой. На обидные слова не отозвалась даже взглядом. Это обеспокоило Николая:
— Что молчишь? Говори! Для тебя ведь каждый пустяк — поведение! Очень уж ты всерьёз живёшь. — Вдруг его точно осенило. Побледнев, придвинулся ближе к жене:
— А не ради ли бригадира ты здесь живёшь? Вчера со мной на свадьбу не пошла! Вы с ним так здесь вдвоём и оставались всю ночь? Весело ли было? Ведь хорош он? Молодой, красивый, геройский!
— Он-то хорош! За ним-то можно в огонь и в воду! — задумчиво отозвалась Анна. Николай весь подался вперёд, ещё больше побледнел и сжал кулаки. Семён испугался, что он сейчас ударит жену, хотел уже выскочить из вагона. Спокойный голос Анны остановил его. Она повторила:
— Он-то хорош, да тебя-то, дурака, не на кого оставить, тебе подпорка нужна! Да и вторым он будет. А ему первым быть положено!
— Ой, так ли? — домогался Николай. — Уж очень ты ветреная.
— Тебя не поймёшь: то я ветреная, то всерьёз живу!
— Зачем же ты врёшь, если можешь говорить правду!
— Правду и говорю: тебя не на кого оставить!
От звука её задрожавшего голоса в сердце Семёна хлынула боль. Горло сдавило. Он всё больше удивлялся необычным её словам, чувствуя в них редкую справедливость и силу. И напрасно боялся Семён, что Николай может ударить её: ни у кого, кто мог бы слышать этот честный голос, не поднялась бы рука.
Николай точно испугался беспощадного взгляда жены. Он отвернулся, вздохнул с печалью:
— Взлетел наш Семён высоко, ничего не скажешь, да сел низенько! Бригада-то отстала!
— Совесть у тебя под каблуком, Николай, забыл всё. Честь на волоске висит! Смотри, оторвётся, так и канатом не привяжешь.
Анна хотела пройти в вагон, но Николай, расставив широко руки, прыгал перед ней, издеваясь:
— Эк ведь ты! Глаза горят, голос дрожит, ну как в припадке.
Семён снова с острой болью подумал: «Что связывает её с этим человеком?»
Откуда то приближался рокот мотоцикла. В облаке поднявшейся пыли к стану подъехал Фёдор Слепынин. Прислонив к вагончику машину, подошёл к столу и протянул Николаю трубку.
— Спаял твою поломку. Иди работай!
— А ты как у нас оказался?
— А так, по щучьему велению заместителем бригадира, брат, начальство твоё, как-никак!
— А что же не бригадиром?
— А то, что отвечать за тебя, дурака, страшно! — посмеивался Фёдор. — Я бы на месте Туканова тебя в бараний рог согнул! Иди к трактору: сегодня пахоту надо закончить, мешкать грешно!
Фёдор достал вчерашние листы, поглядел их внимательно, подписал, склонившись над столом. — Плохо вы вчера работали!
— Он совсем не работал, — подняв голову, ответила Анна. — Это мы с Семёном едким потом за него обливались!
Фёдор сурово взглянул на тракториста.
— Как же плохо работали? Норму дали! — слабо защищался Николай.
— Норму! Надо было дать три! Хлебу уж взойти пора, а ты всё его в мешках держите! Бегаете, сшибаете литры-то! — Фёдор отошёл к стоящей за цистерной сеялке и начал кружить около неё.
— Видела? — с напускным равнодушием спросил Николай у Анны, которая начала чистить картошку.
— Видела, — отозвалась та. — Я и не то видела!
— Опять на вчерашнее намекаешь? А мне что? Матушка — в пир, батюшка — в пир, а я, озорник, какой домовник? Тебя вон мать сразу старой родила, так и сиди! А жаль всё-таки, что Сеньку с бригадирства не сняли. Плясать он не умеет, а говорит, что музыканты плохие. Суетится, суетится, а нас организовать не может!
— Он по-товарищески с вами хотел, а вы разве честь понимаете? Свойский, значит и считаться с ним нечего!
— Ну, а зачем нам замы из чужих бригад? У нас не нашлось бы разве?
— Уж не ты ли? От рябины яблока не жди! А Семёна ты не позорь, никто тебе его в обиду не даст. Не допустят, чтобы от одного щелчка человек пошатнулся!
— Он дракой прав! А ты что-то сильно против меня настроена! Всё выпрямить меня пытаешься?
Глаза Анны точно запотели. С большим усилием она оторвала взгляд от мужа, снова принялась за дело.
— Я любовью своей купила право тебя выпрямлять: уж больно ты скособоченный!
Николай снова сел рядом, обнял жену за плечи и тихонько погладил щекой её загорелую шею. Разнеженно спросил:
— Любишь всё-таки?
Анна не ответила, но с лица исчезла обычная насторожённость: вся она потеплела.
«Любит она его!» — с отчаянием подумал Семён. Ему показалось, что он прошёл через светлый туман, погрелся у чужого и непонятного счастья. «Если не из любви ко мне она так с ним говорила, то она ещё лучше!» — пронеслось у него в голове.
— Ну, растаяла гора из каши? — подтрунивал над женой Николай.
Семён вышел из вагона. Разговор Решетовых смолк. Помедлив, Анна бросила равнодушно:
— Мало, бригадир, поспал: за трое суток — пять часов!
Семён встретил далёкие её глаза твердо, с ожесточением.
