Стивен Кинг - Дом, который растет на Вас
– Кофе? – спрашивает Харли.
– Нет, спасибо.
Ленни Партридж, который все еще никак не оправится после странной аварии в позапрошлом году, в которой сломал два ребра, убирает ноги, чтобы старший товарищ мог пройти и аккуратно опуститься в свое кресло в углу (Гэри сам сплел сиденье этого кресла в 1982 году). Полсон облизывает губы, втягивает обратно слюну и укладывает свои большие руки на изголовье кресла. Вид у него усталый и жалкий.
– Будет вшивый дождь, – сообщает он наконец. – У меня все ломит.
– Дерьмовая осень, – подтверждает Пол Корлисс. Молчание. Тепло от печи заполняет магазин, который закроется, как только Харли умрет или даже раньше, если его младшая дочь уйдет из дому, заполняет помещение и ласкает кости стариков – старается, во всяком случае, доходит до грязных стекол, где приклеены старинные афиши, и вытекает во двор, где когда-то стояла бензоколонка, пока ее не перенесли в 1977 году. Дети этих стариков в основном перебрались в более удобные для жизни места. Магазин всерьез не торгует – обслуживает только местных да редких проезжих туристов, которым эти старики, сидящие у печки в теплых кальсонах даже в июле, кажутся призраками. Старый Клат всегда утверждал, что в эту часть Касл-Рока придут новые люди, но последнюю пару лет было еще хуже, чем раньше, – похоже, весь распроклятый город умирает.
– Кто строит новое крыло к этому чертовому дому Ньюолла? – спрашивает наконец Гэри.
Они оглядываются на него. На мгновение спичка, которой только что чиркнул Клат, таинственным образом вертикально зависает над чубуком трубки, обгорающим дочерна. Сера не ее конце светлеет и сворачивается завитком. Наконец, старому Клату удается протолкнуть спичку внутрь, и он выпускает кольцо дыма.
– Новое крыло? – переспрашивает Харли.
– Угу.
Кольцо дыма из трубки старого Клата проплывает над печью и рассеивается, подобно тонкой рыбацкой сети. Ленни Партридж задирает подбородок кверху, так что у него вытягивается кадык, а затем медленно, с сухим треском проводит рукой по горлу.
– Никто, насколько мне известно, – говорит Харли; из самого его тона вытекает, что имеются в виду все, кто имеет хоть какое-нибудь значение, по крайней мере в этой части света.
– На это место не находилось покупателя с одна тысяча девятьсот двадцать девятого года, – уточняет старый Клат. Старый Клат имеет в виду продавцов – Южно-Мэнскую ткацкую компанию и Банк Южного Мэна, но подразумевает нечто большее – больших шишек из Массачусетса. Ткацкая компания вступила во владение тремя лесопилками Джо – и его домом на холме – через год после его ухода из жизни, но что касается людей, собравшихся у печки в магазине Брауни, для них это название – просто дымовая завеса… то, что они называют Крючкотворством, говоря, например: «Она взяла на него исполнительный лист, и теперь он даже с детьми не может видеться из-за Крючкотворства». Эти люди ненавидят крючкотворство, которое вторгается в их жизнь и в жизнь их друзей, но в то же время восхищаются, как некоторым удается поставить его себе на службу и с его помощью выколачивать все больше грязных денег.
Южно-Мэнская ткацкая компания, она же Банк Южного Мэна, она же Большие Шишки из Массачусетса, долго и успешно управляла лесопилками, которые Джо Ньюолл когда-то спас от гибели, но ей никак не удавалось избавиться от дома, волнующего стариков, которые проводят целые дни у Брауни. «Это вроде козявки, которую ты выковырял из носа и никак не стряхнешь с пальца, – как-то сказал Ленни Партридж, и все согласились. – Даже эти пройдохи-макаронники не справились».
Старый Клат и его внук Энди сейчас не в ладах; причиной тому послужило владение уродливым домом Джо Ньюолла… хотя были, конечно, и другие, более личные причины, лежащие не столь глубоко – как всегда бывает. Дело было после того, как дед и внук – оба овдовевшие – неплохо пообедали в городе, у молодого Клата.
Молодой Энди, которого тогда еще не выгнали из городской полиции, пытался (довольно самонадеянно) объяснить деду, что Южно-Мэнская ткацкая компания уже много лет не имеет никакого отношения к выморочному наследству Ньюолла, что фактический владелец дома на Повороте – Банк Южного Мэна и что между этими двумя фирмами нет ничего общего. Старый Джон заявил Энди, что он дурак, если верит этому; всем известно, что и банк, и текстильная компания – только вывески для Больших Шишек из Массачусетса и различаются только двумя словами. Они просто прикрывают огромной кучей бумаг то, что всем очевидно, пояснил старый Клат – Крючкотворством, короче говоря.
Тут молодой Клат имел наглость расхохотаться. Старый Клат покраснел, швырнул салфетку в тарелку и встал на ноги. «Смейся, – сказал он. – Давай, смейся! Почему бы и нет? Единственное, что алкаш делает лучше, чем смеется над тем, чего не понимает, – это плачет непонятно отчего». Тут уж Энди рассвирепел и закричал, что пьет он из-за Мелиссы, а Джон спросил внука, сколько можно винить давно умершую жену в собственном пьянстве. Энди побелел от этих слов старика и велел ему убираться вон, что Джон и сделал, и с тех пор он к внуку ни ногой. И не собирается. Если отбросить из его слов ругательства, то останется: он не выносит самого вида Энди, который несется в ад на ручной тележке.
Как бы там ни было, ясно одно – дом на холме пустует уже одиннадцать лет, подолгу там никто не живет, а Банк Южного Мэна, видимо, утратил надежду продать его через местные фирмы по торговле недвижимостью.
– Последняя семья, которая его купила, приехала с севера штата Нью-Йорк, так? – спрашивает Пол Корлисс, а он заговаривает так редко, что все оборачиваются к нему. Даже Гэри.
– Да, сэр, – подтверждает Ленни.
– Прекрасная парочка. Он собирался покрасить конюшню в красный цвет и сделать из нее антикварный магазин, не так ли?
– Ага, – бурчит старый Клат. – А потом их мальчишка взял ружье…
– Люди бывают такими беспечными, – вмешивается Харли.
– Он умер? – спросил Ленни. – Мальчик?
Все молчат. Похоже, никто не знает. Наконец, как бы через силу, берет слово Гэри.
– Нет, – говорит он. – Но ослеп. Они переехали в Оберн. А может, в Лидс.
– Они были хорошие люди, – продолжает Ленни. – Думаю, у них что-то получилось бы. Но вцепились в этот дом. Думали, их все дурачат насчет того, что дом приносит несчастье, потому что они приезжие. – Он задумчиво помолчал. – Может, сейчас они так не думают… где бы они ни были.
Старики молча думают о людях с севера штата Нью-Йорк, а может, о собственных органах чувств, которые все чаще их подводят. В топке печи пылает мазут. Где-то позади неугомонный осенний ветер тяжело хлопает ставней.
– Там строится новое крыло, точно вам говорю, – начинает Гэри. Он говорит тихо, но настойчиво, будто кто-то ему перечит. – Я видел, когда спускался по Ривер-роуд. Каркас уже почти готов. Чертова штука, наверное, метров тридцать в длину и метров десять в ширину. Раньше никогда не замечал. Бревна вроде кленовые. Где только люди берут такой отличный клен в наше время?
Никто не отвечает. Никто не знает. Наконец, очень нерешительно, Пол Корлисс произносит:
– Может, ты говоришь о другом доме, Гэри? Может быть…
– Может быть дерьмо, – говорит Гэри так же тихо, но с еще большей убежденностью. – Это дом Ньюолла, новое крыло дома Ньюолла, уже готов каркас, а если сомневаешься, выйди и посмотри.
Коль так, сказать нечего – ему верят. Однако ни Пол, ни кто-нибудь другой не бросается во двор, чтобы взглянуть, как к дому Ньюолла пристраивают новое крыло. Они считают, что дело это важное, а значит, можно не спешить. Время еще будет – Харли Маккиссик не раз говаривал, что если бы время было пиленым лесом, они бы все озолотились. Пол подходит к старинному автомату и берет стакан лимонада. Он дает Харли шестьдесят центов, и тот их приходует. Когда он закрывает кассовый аппарат, то обнаруживает, что атмосфера в магазине как-то изменилась. На обсуждение поставлены другие вопросы.
Ленни Партридж кашляет, моргает, прижимает руки к груди, где сломанные ребра так толком и не срослись, и спрашивает Гэри, когда будут хоронить Дану Роя.
– Завтра, – отвечает Гэри, – в Гореме. Там, где покоится его жена.
Люси Рой умерла в 1968 году; Дана, который до 1979 года работал электриком на гипсовом руднике в Гейтс-Фоллсе, скончался от рака кишечника позавчера. Он всю жизнь прожил в Касл-Роке и любил всем рассказывать, что всего трижды выезжал за пределы штата Мэн: раз к тете в Коннектикут, другой раз посмотреть игру «Бостон ред сокс» в Фенуэй-Парке («А они продули, сволочи», – неизменно добавлял он при этом) и еще раз – на съезд электриков в Портсмут, штат Нью-Хэмпшир. «Пустая трата времени, – всегда говорил он об этом съезде. – Только выпивка и бабы, а на баб и смотреть-то нечего, не говоря уж там про что другое». Он был своим в этой компании, и, узнав о его кончине, они испытывали сложную смесь горя и торжества.
– Из него вынули полтора метра кишок, – рассказывал Гэри остальным. – Ничего не дало. Там уже все – насквозь.
