Эдуард Петишка - Свадебные ночи
Несколько секунд Оту подмывало съехать с Даной на проселок. Сегодня, пожалуй, не помешает никакой тип в лимузине. День был будничный, да и дачный сезон еще не начался. Дане, конечно, было бы приятно. Она обожала неожиданности. Ничего не поделаешь, сказал он себе, я теперь женат. И его охватило безразличие.
Дана пела.
Чем ближе подъезжали к даче, тем больше портилось настроение у Оты. Нет, это не то. Определенно не то.
Они проехали долину, теперь шоссе пошло между лесом и рекой. Здесь дачи кончались. Лишь одна еще стояла за широкой полосой леса. Дача его родителей. В стороне от прочих, словно по ошибке попавшая за пределы дачного поселка. К ней вела лесная дорога, петлявшая между высокими соснами. Дача стояла почти над самой рекой.
Свет фар, обшарив стволы сосен, мелькнул по фасаду дома, по массивной каминной трубе и уперся в кустарник с крохотными зелеными каплями распускающихся листьев.
Ота выключил мотор и погасил фары.
— Ну что же ты? — вызывающе сказала Дана.
Поколебавшись, он коснулся ее мимолетным поцелуем.
— Вот это другое дело, — заявила она.
В доме было холодно. Растапливать камин им не хотелось. Они включили электрическую печку; Дана сбросила туфли и протянула ноги в чулках к теплу. Она сидела в вольтеровском кресле, прическа ее растрепалась, и две светлые пряди льнули к обнаженному плечу. Ее нарядное короткое платье было совсем неуместно в сырой, холодной комнате, нерешительно вбиравшей в себя тепло.
— Выпить не найдется? — были ее первые слова, едва она поудобнее устроилась в старом кресле.
Выпить нашлось, в холодильнике нашлись продукты, кроме той коробки с припасами, которую они привезли с собой. Все приготовила его мать, узнав, что они собираются приехать сюда после свадьбы. В соседней комнате молодоженов ожидала застеленная свежим бельем тахта, а в вазе на камине, словно приветствуя их, стояли еловые ветки.
Ота принес бутылку и штопор. Дана наблюдала за ним. Она полулежала в кресле, не заботясь ни о прическе, ни о чулках, розовая, довольная. В этой ее небрежности было что-то новое, и она демонстрировала ее, естественно, самоуверенно, словно открыла новые выгоды супружеского положения.
Дана немножко отпила.
— Ай-яй-яй, — пропела она, — крепкое!
— Водка. — Ота чуть-чуть пригубил.
— Надо было чокнуться.
— Можем и чокнуться!
— Теперь уже не считается. Надо первой рюмкой.
Теперь вообще много чего надо, промелькнуло у него в голове. Супружество — страна необходимостей. До сих пор жизнь предоставляла возможности, а с сегодняшнего дня, как ему казалось, возможности заменялись необходимостями.
До Даны в этом кресле сиживали другие девушки. Стоило ему взглянуть на Дану, как они невольно возникали в его памяти. Чья-то голова, чей-то смех, чьи-то ноги. Дана сидела в кресле не одна.
Ота допил рюмку.
— Так вот она какая, первая брачная ночь, — прошептала Дана, зажмурившись.
— Тебе не холодно? — спросил он, чтобы не молчать.
Помещение мало-помалу нагревалось. После третьей рюмки Дана пустилась в пространные рассуждения о гостях, прическах и платьях женщин, собирая в кучу разные сплетни с наслаждением, которого Ота не разделял, но с которым встречался и раньше. Девушки, сидевшие вместе с Даной в кресле, разговаривали подобным же образом, а у некоторых из них, наверное, наблюдательности было побольше. Болтовню остальных девиц Ота принимал снисходительно, считая ее чем-то вроде платы за проведенный вместе вечер. Но Дана была его женой.
— Прекрати! — вдруг сказал он.
Дана испугалась:
— Что с тобой?
Оте стало неловко, и он попытался исправить положение:
— Давай погасим свет. Спорю, сейчас прекрасно видно реку.
Даже этот старый трюк с рекой хочешь испытать на своей жене? — внутренне укорил он себя. Но укоры совести бывают только в тягость…
— Идет! — Дана соскользнула с кресла и сунула ноги в туфельки.
В темноте они нашли глазами реку. Луны не было, и река предстала им тусклым продолговатым пятном, чуть светлее полей и леса. Во всем этом не было ничего особенного.
Когда они целовались, Ота вдруг осознал, что завтра не отвезет Дану в город, как отвозил всех других девушек, что они проживут с ней здесь несколько дней, а потом им предстоит прожить вместе всю жизнь. И он вспомнил, как завидовали ему товарищи по цеху из-за Даны. Это его утешило.
Включать свет они уже не стали.
Ота проснулся в четыре часа утра. За окном совершенно ничего не было видно. Туман смешался с ночной темнотой. Ота встал и включил электрокамин, который выключил перед сном. Прислушался к пощелкиванию накаляющихся спиралей и тихому дыханию своей жены. Ему казалось, будто в комнате дышит еще кто-то. С другими девушками такого не случалось. Те приходили и уходили. Но Дана — исключение. Пришла и не уйдет. Лежит вот рядом…
Ота не мог избавиться от тягостного ощущения, что в комнате, кроме Даны, находится еще какая-то девушка. Он погружался в беспокойный сон, и по мере того, как сон овладевал им, Дана превращалась в кого-то другого. Это и радовало и огорчало, но, помучившись недолго, он уснул и проснулся, когда было совсем светло.
Дана еще спала. Светило солнце. От тумана остались лишь островки инея в тени, а на ветке вербы какая-то птица раскачивалась вверх-вниз, вверх-вниз.
При свете солнца все выглядело куда веселее, чем вечером или ночью. Ота повернулся на бок и стал смотреть на спящую Дану. Она лежала на животе, вытянув руки вдоль тела, скомкав одеяло, и плечи ее размеренно подымались и опускались. Размеренность ее дыхания придавала солнечному утру какое-то дополнительное спокойствие. Размеренность действует успокаивающе: она свидетельствует о том, что у людей и вещей все идет по правилам. Что в мире покой и порядок.
Ота выглянул в окно. Птица по-прежнему раскачивалась на ветке вверх-вниз, вверх-вниз. От электрокамина тянуло теплом. Все девушки уехали в город, он остался здесь с женой. Ему захотелось похвастаться ею, выехать вместе в это заманчивое голубое и серебряное утро, отпраздновать его как-нибудь необычно. Глядя на жену, Ота строил разные планы, отвергал одни и придумывал другие. Времени было достаточно — Дана не просыпалась. Ота не будил ее и чувствовал себя великодушным, оставляя ей свободу, которую дает сон; старался угадать, что ей снится. Она должна рассказать ему, что ей снилось. Что может сниться человеку, который спит на животе? Он глядел на Дану с той нежностью, с какой владелец смотрит на свою собственность. Коснулся ее волос, отделил одну светлую прядь и начал наматывать на палец. Локон поблескивал в солнечных лучах и мягко обвивал указательный палец. Тут Дана шевельнулась, и Ота нечаянно потянул ее за волосы.
Она сразу проснулась, легла на спину и с удовольствием потянулась.
— Доброе утро, — приветствовал он ее.
— Я еще сплю, — сообщила она.
— Не советую.
— Сплю, сплю, сплю…
— А у меня есть тайный замысел.
Она привлекла его к себе.
Когда потом они ехали в маленькой отцовской машине под высоким сияющим небом, мир казался еще прекраснее, чем утром.
Ота насвистывал, Дана тоже попыталась, но у нее не получилось.
— Думаю, я все же привыкну, — заявил он.
— К чему?
— К тому, что я муж. Понимаешь, ощущение такое… такое…
— Ты вполне стоящий муж, — сказала она одобрительно.
— Спасибо.
— Не без изъянов, конечно, — прищурилась Дана.
— Ну и ладно! — весело ответил он.
— Не скажешь, куда ты меня везешь?
— Сам не знаю!
Разумеется, он знал. Все продумал еще утром, пока Дана спала.
— Нехорошо с твоей стороны таскать меня по лесам без завтрака, — вздохнула Дана.
— Считай, что ты на диете.
— Разве я толстая? — Она погладила свой плоский живот. — Неужели я толстая?
Ота продолжал насвистывать.
За поворотом шоссе показалось озеро. Над его обширной гладью вспыхивали белые сполохи, а неутомимые чайки бросались в этот пожар и снова вылетали из него. Потом появилась красная крыша отеля. Весной она была заметнее, чем летом: летом ее закрывали кроны широколистых каштанов.
Дана все поняла, но на всякий случай спросила:
— Куда ты все-таки меня везешь?
— В торжественный день полагается торжественный завтрак.
— Ты это всерьез? Надеюсь, нет!
— С каких пор ты такая скромная?
Ота обладал удивительным даром объяснять себе все совершенно не так, как было на самом деле.
Дана замолчала. Говорить было нечего. А отель приближался, словно недруг, коварно прячущий оружие за спиной.
От избытка хорошего настроения Ота прочертил колесами на песке автостоянки лихую загогулину. Потом выскочил из машины, открыл Дане дверцу. Не в его привычках было открывать девушкам дверцу, но Дана не была его девушкой, а утро ведь было торжественное. Дана улыбнулась ему так, словно он на нее прикрикнул.
