Карен Бликсен - Современная датская новелла
Задавшись всерьез целью научить мужа чувствовать страх, Енсина вспомнила историю, рассказанную тетушкой Марен, и дала себе торжественный обет: она, Енсина, никогда не сдастся, не запросит пощады, это будет его удел. И, будучи искренне убеждена, что отношения между ним и ею суть альфа и омега всей жизни, она естественным образом порешила, что прежде всего надо попробовать устрашить мужа возможностью потерять ее самое. Она была наивна и простодушна и в своей нужде прибегла к простейшей стратегии — наподобие той, какою пользуются дети в своих играх.
Теперь во время их горных странствий Енсина храбростью и бесстрашием превосходила Александра. Остановившись на самом краю пропасти и опершись на зонт, она его спрашивала, этак мимоходом, какова бы могла быть тут глубина. Она балансировала на узеньких трухлявых мостках в поднебесной вышине над ревущими потоками, продолжая беззаботно болтать с ним о том о сем, в страшнейшую грозу она плавала одна на утлой лодчонке по горному озеру. По ночам ей снились опасные испытания, которые она с честью выдерживала днем, и, вскрикивая от ужаса, она просыпалась, а муж заключал ее в объятия, чтобы успокоить. Александр был, понятно, изумлен и вместе очарован превращением кроткой девушки в валькирию, но он приписывал свершившийся с нею внезапный перелом действию супружеских уз и оттого немало гордился. Енсина подчас и сама переставала понимать, что побуждает ее к рискованным выходкам, собственное ли ревностное желание обратить мужа в свою веру или его одобрение и восхищение. В такие минуты она с гневом и горечью думала о себе и обо всех женщинах и с жалостью — о нем и обо всех мужчинах.
Время от времени Александр отправлялся удить рыбу в горных речках. Тогда Енсине представлялся удобный случай побыть одной и собраться с мыслями. Молодая женщина имела обыкновение бродить в такие дни по окрестностям, и крохотная фигурка ее в платье из шотландки была едва различима средь гор. Иногда во время своих прогулок она думала об отце, и при воспоминании о его ласковой заботливости слезы навертывались ей на глаза. Но она старалась прогнать его образ. Здесь она должна одна, на свой страх и риск, принимать решения, касающиеся обстоятельств и предметов, о которых он не имел и не мог иметь никакого понятия!
Как-то, присев на камень отдохнуть, она заметила ребятишек, пасших коз на горном склоне, — сбившись в кучку неподалеку от нее, они глазели в ее сторону. Она подозвала их и оделила конфетами из своего ридикюля. В детстве Енсина обожала кукол и со всем пылом, на какой способна была стыдливая барышня тех времен, лелеяла мечту о собственных детях. Теперь она с внезапно подступившей к сердцу боязнью подумала: «У меня никогда не будет детей. Пока я принуждена вот так, изо всех сил, с ним сражаться, у нас не будет ребенка». Эта мысль так глубоко опечалила ее, что она встала и пошла прочь.
Во время другой одинокой прогулки ей вспомнился молодой человек из торгового заведения отца, который был в нее влюблен. Звали его Петер Скоу, он подавал надежды в торговом деле, и Енсина знала его с малолетства. Сейчас она перебирала в памяти, как Петер, когда она заболела корью, изо дня в день сидел у ее постели, читая ей вслух, как он вызывался быть ее провожатым, когда ей приходила охота покататься на коньках, и как она потешалась над его страхами — не упала бы она на рискованно крутом повороте да не забежала бы туда, где лед недостаточно крепок. С высокого места, где она сейчас стояла, ей была хорошо видна вдалеке фигурка мужа. «Да, — подумала она с какою-то жуткой решимостью, — так я и сделаю, это самое правильное. Вот вернусь в Копенгаген и, клянусь честью, которую я покамест не потеряла, — хотя в этом пункте у нее имелись кой-какие сомнения, — возьму Петера в любовники!»
В день свадьбы Александр подарил молодой жене жемчужное ожерелье. Оно принадлежало его бабке, которая была родом из Германии и слыла красавицей и душою общества. Она-то и оставила ему свои жемчуга, наказав подарить их будущей супруге. Александр рассказал об этом Енсине, добавив, что сам он влюбился в свою будущую жену прежде всего потому, что она напомнила ему его милейшую гранмама́. Он попросил Енсину носить бусы постоянно, всякий день. У нее не было раньше жемчужного ожерелья, и она гордилась своим новым украшением. В последнее время, когда смятенная душа ее так часто нуждалась в успокоении, у нее вошло в привычку играть бусами, перекручивая их пальцами и прикусывая губами жемчужины. «Если ты будешь поминутно их теребить, — заметил ей как-то Александр, — нить может оборваться». Она быстро взглянула на него. Впервые она слышала, чтобы он предрекал беду. «Видно, он и вправду горячо любил свою бабушку, — подумала Енсина. — Или остается предположить, что надо сперва умереть, чтобы приобрести в его глазах хоть какое-то значение». После этого мысли ее частенько возвращались к почтенной даме, которую ей не довелось увидеть. Та ведь тоже была чужой в семье мужа и в его кругу. И все-таки, получив в подарок от деда Александра ожерелье, она благодаря жемчугам останется в памяти их рода. «Что же такое эти жемчуга, — спрашивала себя Енсина, — трофей победителя — или знак порабощения, златые оковы?» Мало-помалу она стала считать гранмама́ Александра своим самым близким другом в их семье. С печалью в сердце думала она о том, с какою охотой она бы ухаживала за пожилой женщиной, рассказывала ей о своих заботах и спрашивала у нее совета.
Свадебное путешествие подходило к концу, а странная война, о которой известно было лишь одной из враждующих держав, все еще никому не принесла победы. Обоим молодоженам было грустно расставаться с Норвегией. Лишь теперь необыкновенная красота горной природы в полной мере открылась Енсине. И ведь в конце концов, думалось ей, она сделала эту природу своим союзником. Ибо здесь опасности, которыми так изобилует жизнь, бросаются в глаза, подстерегают человека на каждом шагу. В Копенгагене их житье-бытье с виду будет протекать благополучно, но почем знать, не таятся ли в нем опасности пострашнее здешних. Она представляла себе приготовленный для нее красивый особняк с узорными муслиновыми занавесями, хрустальными люстрами и солидным бельевым шкафом — и тяжело вздыхала: как-то сложится там ее жизнь?
Последний день перед отъездом новобрачные провели в Удде, деревушке, откуда было шесть часов езды на лошадях до морского причала, к которому приставал местный пароходик. Совершив раннюю утреннюю прогулку, они к завтраку воротились домой. Когда Енсина стала развязывать ленты шляпки, ожерелье зацепилось за пуговицу у нее на перчатке и нить оборвалась. Жемчужины рассыпались по всему полу — как будто Енсина разразилась градом слез. Александр, опустившись на четвереньки, принялся собирать бусины и складывать их по одной к ней на колени.
Сама она замерла на месте, обомлев от сладкого ужаса. Она испортила единственную вещь, которую ее муж боялся потерять. Что-то теперь будет?
— А ты знаешь, сколько их всего было? — спросила она.
— Знаю, — ответил он, продолжая ползать по полу. — Гранпапа́ подарил гранмама́ бусы в день золотой свадьбы, и тогда в них было по одной жемчужине на каждый прожитый ими вместе год. Но потом он каждый год в день ее рождения добавлял новую жемчужину. Всего здесь пятьдесят две штуки, очень легко упомнить — ровно столько же, сколько карт в карточной колоде.
В конце концов они собрали все жемчужины и завернули их в шелковый носовой платок Александра.
— Теперь я не смогу их носить, пока мы не вернемся в Копенгаген, — сказала Енсина.
В эту минуту хозяйка внесла поднос с кофе, она тотчас поняла, какая приключилась беда, и вызвалась им помочь. Здешний деревенский сапожник, сказала она, может перенизать жемчуга для молодой госпожи. Два года назад английский лорд и его супруга с компанией путешественников приезжали сюда, в горы, и когда у молодой леди вот так же вышла незадача с ее жемчужным ожерельем, сапожник привел его в порядок, к полному ее удовольствию. Он добрый и честный старик, только очень бедный, да еще и увечный. В молодые годы как-то в горах попал в пургу и заблудился, а нашли его только на третий день, и пришлось отнять ему обе ступни. Енсина с охотою согласилась отнести сапожнику свои жемчуга, и хозяйка указала ей дорогу к его дому.
Она отправилась туда одна — муж ее тем временем укладывал чемоданы — и застала сапожника в его тесной сумрачной мастерской. Это был сухонький старичок в кожаном переднике, с застенчивой, не лишенной лукавства улыбкой на одеревенелом, изрезанном морщинами, хранившем следы страдания лице. Развернув перед ним платок, она пересчитала жемчужины и нерешительно протянула их ему, словно отдавая в его руки собственную судьбу. Он взглянул на них и на нее и пообещал, что завтра к полудню ожерелье будет готово. Уговорившись с ним об этом, она все продолжала сидеть на низеньком стуле у него в мастерской, уронив обе руки на колени и впав в задумчивость. Чтобы что-то сказать, она спросила, как звали английскую леди, у которой, как и у нее, рассыпалось жемчужное ожерелье, но старик не помнил ее имени.
