Евгений Иz - Некоторые виды размножаются пиздежом
– По-русски, – сказал я Люсе, когда она легла на меня. – Это называется Мастер-Бластер.
– Нехило было бы одновременно, валетом, – сказала Люся.
– Да, некисло, – согласился я, про себя чуть прихуев, а снаружи криво осклабившись. – Это высший пилотаж.
* * *
Мне снились сны: настоящие, человеческие, тёплые сны. Я встречал пейзажи, пил ландшафты, попадал в людей, продвигался по встречным. Странные субъекты по своему изъёбывали свет.
– Мда, – сказал мне человек-город из моего сна. – Адам, – и из его глаз выехали семнадцатые трамваи, а живот блеснул микро-огнями ночной вселенной, с её бульварами, кремлями, мостами и метро. Он курил сигарету, в которой тлела смесь плана, курительного кокаина и «спида». Очень скоро он умрёт от наркоманической болезни или от сидячего дефицита.
– У вас не будет семян гавайской древовидной розы? – спросил кто-то на улице. Я брежу. Древесный спирт… Ангельская пыль убивает Звёздную пыль. Транквилизирую по телеграфу. Я.
Проснулся я вечером. Люси нет. Посмотрел – дверь захлопывается нормально. Вышел, хлопнув дверью. Пошёл по улице. Нормально. Позже, друг, я расскажу, кто я. Дело не в том. Я погружаюсь в воспоминание. И тут встречаю писателя, моего кореша. Он тащит меня куда-то, в квартиру своих знакомых. Никого дома. От него фонит завершённостью, отвязанностью и сиянием счастья. Писатель говорит мне:
– Как твои дела? И у меня всё хорошо, замечательно выглядишь. Кислился? А я, представь, тут проездом, выхожу – ты идёшь прямо навстречу! Старик, я счастлив сейчас, я пишу, пишу эти все строки, лью их потоками. Короче говоря, приезжаю я сюда, встречаю одного человека, второй раз в жизни видимся. Дела заканчиваю и он зовёт меня к себе на репетицию – он музыкант, и довольно некислый музыкант. Идём с ним по городу, сначала в центре, я чувствую – тяга неимоверная, всё вокруг виртуально, но – родное, сплошь и рядом – аватары. Залезли в трамвай, там удолбаные матросы лежат, целый вагон, в три ряда, кондуктор одуревший, похож на Депардье, прикинь?! Проезжаем мимо какого-то дворца, смотрю – там толпы народа, больше молодые, кто-то говорит, – концерт Шевчука, – матросы подрываются, тормозят трамвай и ну выходить. Короче, дальше едем с ним в пустом вагоне. Говорим о всяких невообразимых вещах, ну ты знаешь, как водится. Когда Депардье спрашивает у нас, – вы случайно не из церкви Иисуса? – я понимаю, что вот оно, начинается шоу. Человека моего зовут ОБ, помнишь его? Да, это он. Так слушай дальше, через какое-то трамвайное время выясняется, что мы с ним – братья, что называется, в Духе, и нашу встречу определили такие стёкшиеся обстоятельства, причём чужих жизней и судеб, что даже удивляться не было никакого смысла. Наша встреча готовилась около трёх лет. И мы встретились неплохо. Оказалось, у вайшнавов такие исконные понятия: коли тебя пиздят, всё равно кто, это Шива себя проявляет и это тоже Учение, нельзя бунтовать ни в коем случае, ты один и Шива учит тебя, а вот если твоего духовного брата кто-то хочет побить, тут тебе – все полномочия, можешь убивать врагов сотнями, сколько бы их ни было, ты заранее невиновен и оправдан, ответственен за это Шива или, как всепроникающий хранитель, – Вишну, а ты защитил брата – святое дело. Я это почему тебе говорю – сам видишь, насилия кругом целое море. Людей на пустыре за трояк убивают. Море незнания, ненависти, и нам надо чётко видеть всё, и себя в этом море. Короче говоря, ты тоже – свой человек, мы все в одной сети, здесь бхакти работает на опережение, да и ОБ всю дорогу твердил – молись, мол, молиться надо, братуха, крест носить на себе, потому что православие, оно чистое, большое, но патриархи сегодня ослепли, многие не понимают, отпихивают друг друга, погрязли поприща в сектах, орут монахи, надо сознательно держать веру и молитву поднимать, я в храм нечасто хожу, но приду и вижу – здесь всё, всё хорошо, я пока дома на этой земле, и мантры нормально работают, и дышать можно по светлому, ты же знаешь это – если мы понимаем, то на нас всё и держится, это огромные возможности, но и ответственность большая. Но, тут не как в государстве, тут радость есть, а там – похоть. Я вообще могу никуда не показываться, сидеть у себя и всё, но я пока очень хочу жить для других.
Ну вот, приехали мы с ОБ к ним на точку. Он мне говорит, – здесь мы играем, там, внутри уже должны быть Серёга и Саша. Здание со стеклянным порталом, мы по мелким-мелким белым ступеням поднимаемся наверх, входим, вахтёрша – милая бабуля, незаметная такая, идём по огромному, я и не ожидал такого, по огромному мраморному вестибюлю. Фиолетово-серые плиты и простенки между стёкол, эстетика пока советская, прежних пор. Поворот направо – древесные цвета, паркет, стены отделаны лаковой рейкой, совсем другое пространство, чёрный потолок без света, справа в стене – сияющая дыра, – и главное тишина и нет запахов, – а в дыре этой вдруг – женский смех, тётки какие-то сидят, работают, мы смотрим им в глаза и – дальше. Начинается вообще класс – белый, чистый и узкий коридор, дневной свет, на стенах – ничего, коридор такой длинный и немой, что кажется, он шатается, когда мы по нему идём. Опять тишина и нет запахов. Идеально чистый поворот вправо, ни дверей в стенах, ни пожарных ящиков с номерами, и вдруг – эта кислотная эстетика резко обрывается, скрипит небольшая дверца и нам открывается чёрный холодный и слегка затхлый бункер. Шаткая лестница вниз, к полу. Спускаемся и я оглядываюсь: вверху белый прямоугольник входа, а мы – в черноте. Тут ещё раз открывается дверь и я слышу, как звучат барабаны и тарелки с «Amati»:
УМЦ!
– КХ!-КХ!
(раз – два – три – четыре)
УМЦ!
– КХ!
Ш – Ш – Ш – Ш – Ш – Т!
А потом, уже внутри, чуть громче, посреди немоты и тишины, глубоко внизу:
УБ!
(раз – два – три)
УБ – УБ – ТЦ!
УМЦ!
– КХ!
С – С – С – С – С – С – С – С – ЕТ, ТЦ!
– КХ – КХ!
Т – ДЗ!!!
УБ! – КХ! – Т – ДЗ!
УБ! – КХ! – Т – ДЗ!
УБ!…
УБ!…
КХ – ТС – С – С – С!…
За барабанами сидит человек и рядом, на стуле, возле акустического инструмента, похожего на гитару – еще один.Эти двое поначалу показались мне близнецами, копии друг друга. Присмотрелся – вообще не родственники, просто выражение лица одно и то же. Поиграли они немного, но я понял, что в этом бункере происходит редкостного качества процесс.Там, вообще-то, холодно, но влага не конденсируется и кажется, что стены далеко-далеко. Они, ОБ и его ребята, ждали от меня, что я внесу нужный заряд в общую энергетику, и это произошло. Сразу стало ясно, что все мы, вообще, все, кого знаю я и кого знают они, и кого ты знаешь – теперь в одной цепи. И я тебе скажу, я почувствовал, что это – сатья, следующая эпоха, определяемая светом и теплом. Каждый занимается своим делом, помогает тем, кому требуется поддержка, живет и любит изо всех сил. Получается это непривязанно, как если бы тебе дали понять – все в полном порядке, живи, здесь ты дома, ничто никуда не исчезнет, только подумал о чем-то – и оно уже в пути, уже тут, входит к тебе, или тебя подхватывает этот светлый поток и выносит на новые уровни, встечи, знакомства, продоложения, события ветвятся, плоды созревают и мир воспиринимается, как единый дом, мир очень тесен, все могут договориться, всегда; представь, рассказывают мне о моем друге, хотя я с ним еще и не знаком, но ты же понимаеншь, так вот, он уехал в Израиль, работал там, сестра ему что ли помогла как-то устроиться, а там фестивали проводятся в пустыне, рейв трое суток, полный крышесрыв для клерков и оттяг для всех тусовщиков, представь, приезжаешь туда, там уже дискотека, динамики ухают, свет вспыхивает и гаснет, к тебе подруливает тип и дает на халяву марку, ты – благодаришь его и – полный вперед, а потом вверх – ночное небо подсвечено розовым, синим и желто-белым, все танцуют, уносятся, кто-то берет тебя за руки и толпа прыгает вверх – вниз – вверх, а потом хочется пить, сушняк смертный и – баночки из жести по 10, по 25 и по 40 баков! Все покупают, пьют, прыгают вверх – вни-и-и-и-и-и-и-и-и-и-з-з-з – вве-е-ерх, снова покупают эту воду, пьют, пьют, хавают какие-то соленые хлопья, чипсы, опять сушняк, но какое небо! Все спят в спальниках, без копейки, равнина заполнена пустыми жестянками, а рано утром, в пять часов, под малиново-лазурным рассветом все поднимают головы, встают, садятся по тачкам, заводят моторы и едут кто куда. Кто-то никуда не едет и остается один на дороге.
Это мой будущий друг, возможно, тезка. Израильская пустыня, шоссе, и никого вокруг. Под кислотой идти можно даже на юг. Пошел по обочине. Нереальный пейзаж, с рюкзаком, а солнце всходит. Шел-шел, решил тормознуть машину, а то вода уже закончилась, а без воды – смерть, но так – не слишком страшно. Дорога безлюдная, часа четыре – ни одной тачки. Тормозит джип, большой, с музыкой национальной. Внутри сидит настоящий бедуин. Теперь они на джипах. Страшный народ! Прикинь, какой прикол, русский стопанул в пустыне бедуина на джипе. Это, как анекдот: мужик обращается в метро к негру, – эй, цыган, убери мешки, я пройду. Негр ему, – я не цыган, я африканец. А мужик такой, – ни хера себе! Я представляю, что у вас за цыгане там!!! Короче, сел мой друг к бедуину и погнали. Сказал, куда ехать, бедуин кивнул, и все. Едут, молчат. Дорога тянется – одна и та же пустыня. Воды хлебнули, разговорились. А то ведь эти типы, кочевники, такой народец, башку отрежут с улыбкой – и привет! Нормально разговорились, мой друг ему говорит, – у меня курнуть есть, дунешь? Бедуин ему – ладно, мол, попробуем, а ты давай разговаривай, а то я могу заснуть за баранкой, дело такое, ты не замолкай, а то скорость большая. Пыхнули они, значит, едут дальше. Пустыня – та же самая. Потом бедуин тормозит и говорит нашему, – садись за руль, а я посплю, ехать вперед и вперед. Ночь уже что ли там наступила. Поехали они далее. Потом бедуин уже нашему чухает, – моего плану попробуешь? Попробовали, хапанули, значит, на двоих – и сразу все унесло. Гашиш там у них – смертельный. Только это секрет, ты – никому, с меня друг тоже слово взял. Но мы-то все – свои на этой Земле, так? В общем, совершил свой трэмп и попал домой наутро. А позже сестрица ему двигает дело, – если хочешь, поезжай на Мертвое море, на самый попсовый пляж, надо у одного знакомого голландца ящик почтовых марок принять, ну ты его сразу опознаешь, он такой особенный, короче говоря, встретитесь, господь сведет. Ну, и поехал на море друг. Приезжает: жара, миллион людей на песке выпадает, все почти голые, трусы, волосы, зонты от солнца, музыка, мячи в небо улетают, напитки звенят, у всех одно отвисалово, ну он идет по пляжу, думает, встречу этого голландца или нет – неизвестно. Вдруг натыкается прямо у линии прибоя на человека в яркой, какой-то расписной, короче, неописуемой рубахе, с вот таким вот лицом, глаза аж вот так, губы постоянно куда-то туда, брови не на месте, сидит весь такой-вот, какие-то песни мычит, посреди пляжа, под палящим солнцем. Мой друг к нему подходит и их взгляды встречаются. Голландия? – спрашивает. – Голландия, – отвечает. Садись. Сели рядышком, море мертвое плещется, солнышко жарит, укислились и – полный вперед, курс на белый дом! Узнать друг друга не так уж трудно, встретиться можно и на Килиманджаро. Так что все получилось замечательно. Есть целые поселения, представь, совсем другое дело; какое там экстази! просто – экстаз. Нечто вроде кибуцци – коммуна с общим жильем, но работа особенная, рассказывал один братан, олдовый, на Средиземноморье, дядька богатый, дает хлеб и кров, и карманные расходы, а ты делаешь, что можешь – шьешь феньки всякие, музыку делаешь от души, картины пишешь или рассказы, или танцем серьезно занимаешься, – и живешь сезон, а там и молитвы твои услышат, главное – не сиди мешком, раз-два, кислотный человечек зарулил откуда-то из Австрии, едет в Стокгольм ставить пьесу с пантомимой, а у тебя – философская система, книжка Хармса, фотографии твоих безумных друзей, там у нас сумасшедшее рекламное агенство, стопом по европам, глядишь – и до института трансперсонального сознания доберешься, и каждый имеет свою копейку с чего-то, все живут, кто-то там год в сквотче перекантовался, кого-то депортировали самолетом из Испании, с бутербродами, с TV, со стюардессами и комфортом, а в Мюнхене есть студия, там твоим видео очень заинтересовались, ты как-нибудь выкрои время – поезжай к ним, ты с ними в Питере уже встречался пять лет назад, вспомни. Вот так все и движется, брат. Мы здесь, как в консервной банке. Ядерные могилы, шахтеры в палатках живут посреди парка у исполкома, как в лесу, им в ООН предлагают идти и так далее. А мы из этой консервной банки ка-а-к вырулим, и больше не остановимся. Да, это же уже не шоу-бизнес, это что-то поболее. Школы Ошо помнишь эти? Это просто праздник! Все построено на знойном темпераменте Индостана, какие облака в небе клубятся, что ты! И школы Гурджиева, и Фрипп с «крафтиз» и все-все. Надо быть в курсе, да и сложно не быть в курсе. Раз уж вышел на уровень карнавала общемирового – давай! Вперед, по-честному! Все будет в порядке. А я потом с ОБ ночую у его друга, барабанщика. Понимаешь, он – Скорпион, но мягкий такой, деликатный, хотя и сильный, больше похож на одного моего знакомого, тот Рак. Корче говоря, мы представляли стихию Огня, въехали в мультфильм «Бивез и Батхед имеют Америку» по телевизору, такой маленький экран, сталинская квартира, потолки – далеко вверху, узкие длинные комнаты, светлые окна, балкон по колено, горд внизу, перед глазами – полная Луна и созвездия: Скорпион к эклиптике подключается через Антарес, Змееносец – вообще, как сковородка или бурдюк с вином, Лев – через Регул; и утром, над землей, над крышами домов, в светлом и мягком воздухе – подряд две радуги. Я вышел на дабл: закрыл дверь и оказался в параллельном мире, представь, высоченный потолок, белый пластик «под кафель», чистые стены, зашифрованный бачок и у пола – белый унитаз в стиле «модерн». Ровный белый свет со всех сторон, лампы не видно. Как в лифте на запредельное небо. В другое время этот туалет навел бы на меня суицид. Но тут наоборот: музыка «Продиджи» или «Чемикал бразерс», ровные углы, ноги в минус бесконечности, и ты один в этой коробке. Довольно красиво.
