Мартти Ларни - Современная финская новелла
«Должно быть, уже хороша», — подумала про Инкери Каарина.
— Скажу тебе прямо: если бы моя жизнь дошла до такого тупика, мне бы не выпутаться, — заявила вдруг Инкери. — И пусть я глупа и невежественна, все равно понимаю: раз люди ставят на карту благополучие и саму жизнь да еще пекутся о благе общества, о мире и всем прочем, то нечего мне говорить о молодежи всякий вздор. Поверьте, я уважаю таких, как вы, снимаю, можно сказать, шляпу. — Инкери сделала соответствующий жест. — Батюшки, да я про мороженое забыла! — и бросилась на кухню.
Какой это по счету раунд? Его Инкери тоже завершила победно. Говорила ли она то, что думала на самом деле, или же просто смеялась? Каарина взглянула на отца, тот слегка улыбнулся.
— Приходи почаще, — сказал он и вдруг опять показался ей беспомощным, поднялся со своего места и пересел на софу. Каарина ухватила его за ворот джемпера и всхлипнула.
— Ребята, — позвала Инкери, выходя из кухни, — мороженое есть!
Каарине показалось, что глаза у Инкери красные. Что это? Она ходила на кухню плакать? Тут Инкери взяла Риикку на руки и стала кормить ее мороженым.
— Послушай-ка, я вот подумала: а что, если тебе сегодня вечером немного прогуляться? — обратилась она к Каарине.
— Прогуляться?
— Ну да, сходить куда-нибудь повеселиться.
— Куда это я пойду? — удивилась Каарина.
— Боже мой, такая девка! — Инкери толкнула отца. — Ей еще нет тридцати, а она спрашивает, куда пойти. Ты только посмотри, она наверняка не причесывалась с утра и губы не намазала, и ничего такого. Какая безалаберность! А знаешь ли ты, что из тебя при такой жизни получится? Черствый сухарь! До крови исцарапаешь любого, кто подойдет к тебе ближе чем на метр. Ты прямо-таки образцовая вдова, гляди, на ней черные брюки и черная блузка, и платок тоже черный, добро на нем хоть цветочки есть.
Инкери опустила Риикку на пол и побежала в спальню. Проходя через дверь, покачнулась, вела себя необычно, видно, коньяк действовал.
— Вот, будь любезна, надень, а не понравится, так я рассержусь, — сказала Инкери и набросила на плечи Каарине что-то красное, вязаную кофточку с красивым узорчатым рисунком. — Я подумала, что будет в тон твоему знамени, — добавила Инкери.
— Чего это ты?
— Но у тебя же был день рождения, только и всего.
— Ну, тогда спасибо! — Каарина разглядывала кофточку, она была хороша! Инкери стояла рядом и улыбалась, довольная.
— Говорила же тебе, что не обидится, — обратилась она к отцу. — Надевай прямо сейчас.
Каарина направилась было в другую комнату, но тут вспомнила, что сидящий напротив мужчина — ее отец, стянула с себя через голову черную блузку и предстала перед ними немного сконфуженная с обнажившимися плечами.
— Ну, в самую пору! — обрадовалась Инкери, увидев на ней свой подарок. — Сходи полюбуйся на себя.
Каарина пошла в переднюю, где было зеркало. В голове немного шумело, уж очень необычным было все, что они для нее делали. Из гостиной голосов не было слышно, когда вернулась туда, решила, что все позади. Они сидели молча, стараясь не смотреть друг на друга.
— Ужас как поздно уже! — воскликнула Каарина. — Надо ехать, Риикке спать пора.
— Куда это ты так торопишься? — оживилась Инкери. — У меня для тебя бутерброды, давай поедим сперва.
Инкери бросилась на кухню, вернулась с бутербродами и начала раскладывать их по тарелочкам.
— Ты можешь оставить ребят у нас, — тихо сказал отец. — Мы за ними присмотрим.
Отец умолк, ожидая ответа. Каарина не знала как быть.
— Придешь завтра после работы прямо сюда, пообедаете здесь, потом отец отвезет вас на машине домой, — продолжала Инкери.
Отец не поднимал глаз от пола. Что это они задумали?
— Самппе я постелю в комнате Пекки, а Ринкку мы возьмем к себе или пусть оба ложатся с нами, скучно не будет, — возбужденно распоряжалась Инкери.
— Просто не знаю, — попыталась увильнуть Каарина. — Останешься здесь ночевать? — обратилась она к Самппе. Тот, не отрываясь от своих журналов, утвердительно кивнул; рот у него был набит шоколадом.
— Но я не захватила пеленок для Риикки.
— Да есть у меня пеленки, я купила, — сказала Инкери.
Значит, все было продумано заранее: и коньяк, и кофточка, и даже пеленки. Не разыграли ли они и последнюю сцену? Нет, это уж слишком, такое никак не спланируешь. Отец напряженно всматривался в ее глаза. Они и в самом деле хотят, чтобы она пошла погулять.
— Ну ладно, я, пожалуй, пойду.
— Вот и прекрасно! — обрадовалась Инкери, подхватила Риикку с пола и стала целовать девочку в щечки. — Риикка пойдет купаться, потом спать, к бабушке и дедушке в комнату.
Инкери смеялась, даже отец встал со стула, заходил по комнате.
Каарина подумала, что пора ей идти. Она чувствовала себя виноватой: до этого никогда не оставляла детей надолго. А может, это всего лишь ревность, стремление до конца обладать ими? «Боже милостивый, — дошло вдруг до нее, — она же отняла у отца его внуков». Ей стало не по себе: как это она не подумала раньше? А у своих детей она пыталась отобрать деда. И вот теперь, отдавая ребят на сутки, внесет в семью отца беспокойство. Они все задумали, обговорили между собой, как бы разумнее обставить встречу. Инкери, еще когда вязала кофточку, наперед ощущала радость, уверенная, что все пройдет гладко, а подчас, наоборот, боялась, что занимается пустяками. Как же они должны были ее бояться!
Когда она надевала пальто в передней, появился отец.
— Возьми вот это.
В руке отца была бумажка в пятьдесят марок. Каарина отпрянула.
— Возьми же.
— Спасибо, не надо, — сказала она. Отец стоял с протянутой рукой, с грустными глазами.
Полоски на коврике прямые и яркие, и вообще коврик новенький и чистый.
— Самппа говорил, что у тебя нет денег.
— Да не возьму я, — сказала она и пошла к двери. Отец так и остался стоять посреди передней с протянутой рукой.
— Но ведь ты же никуда не сможешь пойти без денег. Моя затея, я и плачу!
— Не нужно мне ничьи деньги.
— Интересно, сколько тебе лет — восемнадцать или двадцать восемь? — спросил отец усталым голосом.
— Двадцать восемь.
— Тогда не упрямься.
— Не надо мне денег, я сама выкручусь. Нечего платить за то, что побудете денек с ребятами.
Отец опешил, лицо его сразу как-то обмякло. Он почувствовал себя глубоко оскорбленным.
— Извини, я совсем не хотел тебя обидеть, я только… — попытался он смягчить впечатление. — Даже не знаю, как у меня вырвалось… Здесь ведь всего ничего, — окончательно смешался он.
— Боже мой! — вздохнула Каарина и взяла деньги. — Спасибо большое. Пока. До свидания.
Она пошла к двери, нажала на защелку. Дверь отворилась сразу, отец остался на пороге.
— Эти деньги для тебя. Конечно, я знаю, что ты думаешь: деньгами не подкупишь или что-нибудь в этом роде. Но постарайся и меня понять, даже если трудно будет, ведь не мог я поступить иначе. Был бы я моложе и чужой тебе, сам бы повел тебя куда-нибудь. Но ведь все не так… Черт его знает, как бы я мог предложить тебе сегодняшний вечер, если без денег никуда не сунься.
— Ну хорошо, пусть будет так, я понимаю.
Подошел лифт, она открыла дверь и вошла внутрь.
— Не забудь купить Самппе воздушный шарик, — сказал отец. Она держала лифт, в дверном проеме виднелось отцовское плечо, лицо было где-то в стороне.
— А если ты никуда не пойдешь и не потратишь все до последнего пенни, то возвратишь мне деньги обратно и получишь хорошую взбучку, — гремел по площадке голос отца. Дверь лифта закрылась, и она поехала вниз.
…Каарина вертела в руках деньги — бумажка была совсем новенькая, еще не измялась, наверняка только вчера или третьего дня получена в банке. Отец взял деньги для нее, это ясно, они разработали и довели до конца весь план — операцию «Укрощение дочери», кодовое название «Завтрак на Первомай».
Лица на банкноте плутовски ухмылялись. Она улыбнулась в ответ. Сколь немногим может порой определяться наше чувство собственного достоинства! Маленький кусок бумаги с начертанными на нем знаками, что воплощают — в стоимостном выражении — определенную связь, которая приобретает вдруг таинственные свойства, обнаруживает в себе целую цепь проблем, целый клубок страстей, какие-то уродливые порождения разума и чувства, и никому неведомо, откуда они взялись и куда их следует определить. Бесконечное количество причинных связей, условных предложений, что цепляются друг за друга, как только их попытаются рассортировать. Следствия, у которых даже в самом конце не видно начала.
И это в маленьком кусочке бумаги, который по воле человека, по воле определенных людей и определенных институтов может, действительно, превратиться в еще меньший, совсем крошечный клочок. Хотя он уже и теперь настолько мал, что те, кто определил ему такое достоинство, не пожалеют, бросив его на ветер, едва ли вообще заметят. Символ уродливых недоразумений и — чувство собственного ее достоинства, ее независимость, ее гордость. Стоит ли того этот клочок? Чем это там определяется мелкобуржуазный характер? Ограниченностью, жадностью, эгоизмом, ложным чувством достоинства и т. д. Ну а ее собственный мир и она сама? Ее нутро, ее позиция? Неужели? Да не отличаются они ничем, только вывернуты наизнанку, вынужденный случай, вариант какой-то. Ничуть не достойнее, одна внешняя оболочка…
