Кир Булычев - Последняя война. Великий Гусляр. Подземелье ведьм (сборник)
Тем временем Баков подошел к двери и потянул ее на себя. Дверь скрипнула и отворилась.
Баков включил фонарь на шлеме и медленно повернул голову, обшаривая лучом комнату.
– Пусто, – решил он наконец. – Пойдемте.
«Еж» подвинулся по дорожке к самому входу, и Снежина знаком приказала ему ждать.
Первая комната была пуста, только на дальней стене висела картина без рамы и прибор с циферблатом, похожий на часы.
Лучи фонарей метались по комнате, играя тенями на стенах.
Дверь в следующую комнату была открыта. Баков сделал шаг к ней, но вдруг остановился, прислушался. Снежина тоже услышала тихое постукивание, быстрое и ровное, будто кто-то на цыпочках пробежал через ту комнату.
– Прибавь мощности, – шепнул Бауэр.
Баков переключил фонарь на шлеме, и тот кинул ослепительный поток света. И тут же постукивание пропало, будто налетев на препятствие.
– Что-нибудь случилось? – спросил в шлемах голос Загребина.
– Тише, – прошептала Снежина.
Баков сделал шаг вперед, в дверной проем.
– Вот она, – сказал он.
Снежина заглянула ему через плечо. Пойманное в ловушку яркого луча, ослепленное, в углу комнаты сидело рыжее животное, похожее на крысу, только без хвоста, с большими острыми ушами. Услышав голос Бакова, крыса, будто очнувшись, бросилась к высокой кровати, занимавшей чуть ли не половину комнаты, и исчезла под ней.
– Обнаружили животное, похожее на крысу, – доложил обыденным голосом Баков. – Поймать пока не удалось.
– Интересно, – сказал Загребин.
Баков, задумавшись о чем-то, кивнул.
– Может, отодвинем кровать? – спросил Бауэр. – Эта дуся могла построить себе гнездышко.
Баков ничего не ответил, но потянул на себя кровать, аккуратно застланную истлевшим, ветхим покрывалом.
Снежина ахнула. За кроватью обнаружилось большое гнездо, из которого к щелям между стеной и полом кинулись крысята. Бауэр открыл ставни, и в комнату вошел серый дождливый день.
Потом осмотрели остальные помещения. Снежина удивилась несхожести таких знакомых вещей, как плита, кастрюли, стулья, будто изобретатель долго ломал голову, чтобы сделать их не такими, какими положено им быть в Москве или Париже. На Синей планете вся мебель – столы, стулья, кровати – почему-то были на трех, пяти или даже более ногах, с треугольными и пятиугольными поверхностями…
6
Они сошли по ступенькам вниз и свернули направо, к другим зданиям. Бауэр нес в руке пачку отпечатанных листов, вернее всего, газету. Он осторожно передал их ожившему при приближении людей «Ежу».
Второй дом выплыл из тумана, похожий на первый провалами выбитых окон и безнадежным запустением. Разведчики прошли мимо, приостановившись на секунду. Большая устоявшаяся лужа перекрывала дорожку дальше, и пришлось обогнуть ее по камням пустыря. Никому не хотелось входить в черную воду – было такое чувство, будто промочишь ноги.
Третий дом был побольше других. Угол его обвалился. Сквозь дыру виднелись треугольный стол, шкаф и какой-то небольшой ящик, блестящий с одной стороны. «Еж» задержался, сунул лапу в дом и уложил ящик к себе в багажник. «Еж» был похож на старьевщика, который умудрился превратить в мешок самого себя. Третий дом стоял уже на углу настоящей улицы, с мостовой и тротуарами по сторонам. По обе стороны вдаль уходили вереницы одинаковых зданий. Улица вела к центру. Вчера ее осмотрели роботы-разведчики. Маршрут группы дальше вел по ней.
– Почему дома кажутся старше, чем они есть на самом деле? – спросил сам себя Бауэр.
– Старше?
– Ведь всего год, как люди ушли отсюда.
И как бы в ответ на его вопрос дождь внезапно усилился, и со стороны моря на улицу ворвался ветер. Ветер бил струями дождя по потрескавшимся облезлым стенам, старался сорвать кровлю и выбить остатки стекол. Идти вперед стало труднее. В десяти шагах впереди Баков казался Бауэру туманным привидением.
Остановились. Ветер все крепчал и, казалось, хотел загнать космонавтов обратно на корабль.
– Возвращайтесь, – приказал Загребин. – Слишком сильный ветер.
Снежина оглянулась, стараясь разглядеть такой близкий и совершенно еще незнакомый город. Что-то круглое катилось посреди улицы к разведчикам. Баков отступил в сторону. Бауэр нагнулся и поднял ржавую каску с поперечным невысоким гребнем. Каска была пробита сбоку, и в круглое отверстие можно было просунуть палец. Бауэр так и влез в «Ежа» с каской в руках. Он был похож на пожарника или солдата, отдыхающего после трудного дела.
Крыша кабины «Ежа» задвинулась, и вездеход развернулся к кораблю. Он шел медленно, обходя выбоины на мостовой, и дождь бил по куполу кабины…
7
Погода до вечера не улучшилась. Шторм старался раскачать диск «Сегежи» и заткнуть его в расщелину между холмами. Экран на мостике почти ослеп, и сквозь разрывы в ливневой стене иногда мелькала блестящая спина дежурного робота, кружившего, не обращая внимания на непогоду, вокруг корабля. Экраны локаторов показывали, что вокруг все спокойно: зеленые точки и полосы улиц были неподвижны.
Корона Аро поднялся на мостик и сел подальше от капитана, чтобы не задохнуться от табачного дыма.
– Странная привычка, – сказал он. – Попали бы вы на нашу планету лет тысячу назад, вас бы сочли за колдуна и уничтожили.
– У нас было тоже нечто подобное. – Загребин погасил сигарету. – Колумб, великий путешественник, привез табак из Америки. Некоторые думали, что это колдовство… Что вы можете сказать о сегодняшнем дне?
– Я им недоволен, – ответил корона Аро.
Кудараускас, сидевший у локатора, покосился на корону, потом подумал, что вмешиваться в разговор ему не следует, и снова повернулся к локатору.
– Два фактора, не учтенных разведэкспедицией, меня очень смущают.
– Я их назову за вас сам, – сказал Загребин. – Это погода и крысы.
– Да, погода и крысы, – согласился корона Аро. – Я сейчас был у Павлыша. Он увеличил снимки. Крысы всеядные, и я не исключаю, что их много. Они как-то приспособились к радиации.
Робот Гришка, в белом переднике, принес поднос со стаканами чая и бисквитами. Загребин подвинул один из стаканов Аро. Кудараускас отставил свой в сторону – пусть остынет.
– Чай очень возбуждает, – заметил Аро. – Два-три глотка – и я уже всю ночь не сплю. Но это неважно. Я могу не спать несколько ночей без вреда для себя. Как биолог, я знаю, что чай мне пить не следует.
– Посмотрите! – воскликнул Кудараускас.
На экране локатора одна из зеленых точек сдвинулась с места и медленно поползла по направлению к кораблю. Потом остановилась.
– Где это? – спросил капитан.
– Расстояние… расстояние три километра. Размеры объекта примерно десять квадратных метров.
– Крышу сорвало ветром, – уронил корона Аро, прихлебывая чай. – Крышу.
– Правильно, – сказал капитан. И добавил: – Поглядывай в тот сектор, Зенонас.
– Извините, Геннадий Сергеевич, – произнес вдруг Кудараускас. – Можно я задам вопрос?
– Почему так официально?
– Вопрос серьезный. Имеем ли мы право вмешиваться в их жизнь?
– Не понимаю, – ответил капитан, но, видно, все понял, потому что вынул из пачки новую сигарету, закурил, забыв, что Аро, возможно, неприятен дым.
– Я слышал все аргументы в пользу попытки оживить здешних людей. С научной точки зрения, очень интересная попытка. А нужна ли она?
– Я удивлен, – сказал корона Аро. Хвост его неожиданно вздрогнул, и коготь на конце хвоста три раза стукнул об пол.
– В развитии каждой цивилизации, – продолжал Зенонас, – есть своя логика, своя целесообразность. Изобретения, которые становятся доступны этой цивилизации, – одновременно испытание ее на прочность.
Зенонас встал и подошел поближе к капитану и короне. Он говорил медленно и внятно. Человеку, который не знал Зенонаса, могло бы показаться, что этот худой некрасивый блондин холоден и равнодушен. В самом деле, за подчеркнутой флегматичностью, за внешней размеренностью всего, что делал и говорил Зенонас, скрывалась сумятица мыслей и чувств и неуверенность в себе, которая заставила Зенонаса три года поступать и три года подряд проваливаться на труднейшем конкурсе факультета астронавигации, и все-таки поступить на четвертый год и стать лучшим из молодых навигаторов Земли.
– Могло так случиться, – развивал свою мысль Зенонас, – что мы на Земле не справились бы с атомом. И мы тоже погибли бы, как и люди на Синей планете. Теперь вопрос: стоило бы нас тогда спасать, стоило бы возрождать цивилизацию, которая, по сути дела, кончила жизнь самоубийством? Ведь если она убила себя, значит, в ее структуре, в ее судьбе был какой-то серьезный, скажем, генетический изъян, который предопределил ее гибель.
Загребин не любил отвечать сразу на сложные вопросы. Он в таких случаях тщательно составлял в уме ответ или решение, проверял его до запятой и только потом говорил. Но говорил уже окончательно.
