Габриэль Маркес - Рассказ человека, оказавшегося за бортом корабля
Вначале это был сон. Я закрывал глаза, на несколько коротких мгновений засыпал, и передо мной неизменно появлялся Хайме Манхаррес, причем в одной и той же обстановке. В конце концов я решил с ним заговорить. О чем я его тогда спросил, не помню. И что он мне ответил – тоже. Помню лишь, что мы с ним разговаривали на палубе и что внезапно нас накрыло волной, той роковой волной, которая обрушилась на корабль в 11 часов 55 минут, и я в ужасе проснулся, изо всех сил вцепившись в веревочную сеть, чтобы не свалиться в море.
Но перед рассветом небо потемнело. Мне не спалось; я был настолько измотан, что никак не мог заснуть. Противоположный конец плота потонул в сумерках, но я все равно смотрел в темноту, стараясь хоть что-нибудь разглядеть. И вот тогда-то я отчетливо увидел притулившегося на краешке борта Хайме Манхарреса. Он был в рабочей одежде: синих брюках и рубахе, а фуражку, на которой даже в темноте четко читалось «Кальдас», нацепил слегка набекрень.
– Привет! – сказал я, ничуть не испугавшись. Ей-богу, передо мной был Хайме Манхаррес. Ей-богу, он был тут всегда!
Если бы я увидел его во сне, об этом не стоило бы даже упоминать. Но дело в том, что сна у меня не было ни в одном глазу. Я был абсолютно в здравом уме и слышал, как над головой свистит ветер, а вокруг шумит море. Мне хотелось есть и пить. И я ничуть не сомневался, что Хайме Манхаррес плывет вместе со мной.
– Почему ты не запасся водой на корабле? – спросил он.
– Потому что мы уже подплывали к Картахене, – ответил я. – Мы лежали на корме с Рамоном Эррерой.
Передо мной был не призрак, а живой человек. И я его не боялся, а, наоборот, подумал, до чего же глупо было терзаться одиночеством, когда на плоту со мной еще один моряк!
– Почему ты не поел? – спросил Хайме Манхаррес.
И я отчетливо помню, что ответил:
– Потому что меня не захотели покормить. Я попросил яблок и мороженого, а мне не дали. Не знаю, куда они их спрятали.
Хайме помолчал. А потом снова указал мне, в каком направлении искать Картахену. Я посмотрел туда и увидел огни порта и пляшущие на воде буйки.
– Мы уже подплываем. – Я сказал это, глядя на портовые огни; сказал безо всякой радости, словно после обычного плавания. Затем предложил Хайме немного погрести вместе. Но его уже не было. Он ушел.
Я сидел на плоту один, и огни порта оказались первыми лучами солнца. Первыми лучами моего третьего дня одиночества в море.
Глава 6
Спасательное судно и остров людоедов
Вначале каждый день связывался в моей памяти с каким-либо событием. Первый, двадцать восьмое февраля, – с катастрофой. Второй – с самолетами. Третий же был самым ужасным: в тот день не случилось ничего особенного. Плот несся, подгоняемый ветром. Сил грести у меня не было. Небо затянули тучи, я замерз и, не видя солнца, перестал ориентироваться в море. В то утро я не знал, откуда ждать самолета. У плота нет ни носа, ни кормы. Он квадратный и порою движется боком, постоянно вертясь волчком, и когда ориентироваться не по чему, то невозможно понять, куда ты плывешь: вперед или назад. Ведь море везде одинаковое. Бывало, я ложился и клал на лицо рубашку. А когда вставал, задняя часть оказывалась передней, и я не мог определить: то ли плот стал двигаться в другом направлении, то ли он просто повернулся вокруг своей оси. Нечто подобное случилось на третий день и со временем.
В полдень я решил сделать две вещи: во-первых, закрепил весло на одном из концов плота, чтобы иметь представление о его движении. А во-вторых, нацарапал ключами на борту несколько черточек, по одной на каждый прошедший день, и подписал под ними даты. Провел первую черточку и накарябал число двадцать восемь.
Прочертил вторую и написал второе число – двадцать девять. Возле же третьей черточки, обозначавшей третий день, я поставил число тридцать. Так возникла еще одна путаница. Я считал, что дело происходит тридцатого февраля, а было второе марта. Я заметил свою оплошность лишь на четвертый день, когда принялся размышлять, сколько в этом месяце дней: тридцать или тридцать один. Только тогда мне вдруг пришло в голову, что катастрофа произошла в феврале, и – глупость, конечно! – из-за этой ошибки я перестал ориентироваться во времени. На четвертый день я уже не был уверен в том, что правильно вел счет дням своего пребывания на плоту. Сколько их было? Три? Четыре? Пять? Если судить по царапинам – не важно, к февралю или марту они относились, – то я пробыл на плоту три дня. Но я не был в этом полностью уверен, равно как и не мог сказать наверняка, куда движется плот: вперед или назад. Я предпочел пустить все на самотек, чтобы не порождать еще большей путаницы, и окончательно разуверился в том, что меня спасут.
Я еще ничего не ел и не пил. Мне уже не хотелось думать, я с трудом мог мыслить связно. Опаленная солнцем кожа страшно горела и пошла волдырями. На военно-морской базе инструктор предупреждал, что ни в коем случае нельзя подставлять солнцу спину, это небезопасно для легких. И меня, помимо всего прочего, беспокоило и это обстоятельство. Я снял не просыхавшую рубашку и повязал ее на поясе, потому что она натирала мне кожу. Так как я уже четыре дня ничего не пил и буквально задыхался, а вдобавок у меня сильно болело горло, грудь и под ключицами, то на четвертый день я выпил немного морской воды. Жажды она не утоляет, но все-таки освежает. А терпел я так долго, поскольку считал, что в следующий раз можно будет выпить еще меньше, и то лишь спустя много времени.
Акулы каждый день появлялись ровно в пять, я поражался их точности. И возле плота начинался настоящий пир. Громадные рыбины выпрыгивали из воды, а через пару минут их уже раздирали в клочья. Обезумевшие акулы стремительно прорезали окровавленную воду. Пока что они не пытались атаковать плот, но он притягивал их, так как был белого цвета. Общеизвестно, что акулы в основном кидаются на предметы белого цвета. Акула видит плохо и замечает лишь белые или блестящие предметы. По этому поводу инструктор дал нам еще один совет:
– Надо прятать всякие яркие вещи, чтобы не привлекать внимания акул.
Ярких вещей у меня не было. Даже циферблат моих часов темный. Но я чувствовал бы себя гораздо спокойнее, если бы в случае нападения акул мог бросить подальше от плота что-нибудь белое. На всякий случай, начиная с четвертого дня, я с пяти часов постоянно держал наготове весло, чтобы обороняться от акул.
Я вижу корабль!
Ночью я клал весло поперек плота и пытался уснуть. Не знаю, только ли во сне или наяву тоже, но каждую ночь я видел Хайме Манхарреса. Мы немного болтали о пустяках, и он исчезал. Я уже привык к его визитам. Когда всходило солнце, его приход казался мне галлюцинацией. Однако ночью я был совершенно уверен, что на краю плота сидит и разговаривает со мной настоящий Манхаррес. На рассвете пятого дня он тоже пытался заснуть. Хайме клевал носом, опершись о второе весло, но вдруг пристально поглядел на море и сказал:
– Смотри!
Я поднял глаза. Километрах в тридцати от плота я увидел огоньки: они плыли, как бы гонимые ветром, и мерцали, однако сомнений быть не могло – это огни корабля!
У меня уже несколько часов не было сил грести. Но, увидев огни, я сел, крепко сжал весла и попытался подплыть к кораблю. Он двигался медленно, и в какой-то момент я различил не только огни мачты, но и ее тень, скользившую навстречу восходившему солнцу.
Мне сильно мешал ветер. И хотя я отчаянно работал веслами – ума не приложу, откуда у меня взялись силы после четырехдневной голодовки, – плот не отклонился от направления движения ветра ни на один метр.
Огни все отдалялись и отдалялись. Я вспотел. Силы меня покидали. Через двадцать минут они исчезли совсем. Звезды стали гаснуть, и небо приобрело сизый оттенок. Оставшись один, я поднялся под секущим, ледяным утренним ветром и некоторое время стоял, крича как ненормальный.
Когда взошло солнце, я опять полулежал, прислонившись к веслу. Я был на последнем издыхании. Теперь мне стало понятно, что спасения ждать неоткуда, и я захотел умереть. Однако странное дело: стоило подумать о смерти, и в голову начинали лезть мысли об опасности. И эти мысли придавали мне сил.
Утром пятого дня я решил во что бы то ни стало изменить курс плота. Мне вдруг взбрело в голову, что, если я буду по-прежнему плыть по ветру, я попаду на остров к людоедам. В Мобиле я читал в каком-то, не помню точно в каком, журнале рассказ про человека, который потерпел кораблекрушение. Его потом сожрали каннибалы. Но я о том рассказе не думал. Я думал о книге «Моряк-отступник», которую прочел в Боготе два года назад. Это история про моряка. Во время войны, после того как его корабль подорвался на мине, он умудрился доплыть до ближайшего острова. Там он провел сутки, питаясь дикими плодами, а затем его увидели каннибалы, бросили в котел с кипящей водой и сварили заживо. Этот остров тут же всплыл в моей памяти. И теперь побережье ассоциировалось для меня исключительно с людоедами. Впервые за пять дней одиночества мои страхи направились в другое русло: теперь я боялся не столько моря, сколько земли.
