Михаил Кириллов - Врач парашютно-десантного полка (г.Рязань, 1956–1962 годы)
В Тушине шли тренировки к параду на Красной площади, медицинская служба работала в обычном режиме, столовая кормила сотни три десантников. С нами был и командир полка. Он предлагал мне войти в парадный расчет, чтобы во время парада проехать по Красной площади. Я отказался, так как в детстве участвовал в праздничных демонстрациях и видел на трибуне Мавзолея Сталина и других руководителей страны. Желания увидеть Хрущева у меня не было.
У медиков во время подготовки к параду работы было мало: апрель, май – тепло, больных оставили в Рязани. Старший врач полка Головин Василий Михайлович – офицер с фронтовым опытом (в 1945 г. десантировался у озера Балатон) – был деятелен и строг, особенно к сотрудникам столовой. Он отлично понимал, что значит накормить недоброкачественной пищей людей накануне майского парада. Чуть ли не спал у складов, котлов и раздаточных. Повара, конечно, были классные, тоже фронтовики в прошлом, мастера своего дела. Но вот однажды, дня за три до участия в параде, в 5 утра, все мы, медики, дежурный по части и командир, были подняты с коек и вызваны на кухню. А случилось то, что повара на 1,5 часа раньше положенного закончили варку мяса, вытащили его из котлов и приступили к разделке. Старший врач приостановил работу кухни и запретил использование мяса. 63 кг! Хотя у многих были сомнения в правильности этого решения, да и забракованного, но на вид нормального мяса было жалко, к тому же повара клялись, что все обойдется, но Головин стойко стоял на своем, и командир его решение не отменил и строго наказал поваров, приказав вычесть из их зарплаты стоимость мяса. Слишком велика была угроза сорвать государственное задание. Конечно, не обошлось и без работника особого отдела. Завтрак и обед были без мяса, но что поделаешь. Я бы, как врач, на это, наверное, не решился и даже не очень одобрял строгость своего начальника: мне казалось, что мясо было как мясо, подумаешь, сварили раньше времени. Только потом я понял, что за строгостью стояли принципиальность и опыт. Цена всему была забота о здоровье солдат. И еще я понял, что за поварами нужен глаз да глаз.
* * *Хозяйство в полку было огромно. Овощехранилище, которым заведовал начпрод части и старшина Тер-Петросян, оказалось подземным городом. Ящики с картошкой, гурты с кочанами капусты, бочки с солеными огурцами, мешки с солью, с сахаром, с чаем и – отдельно – атлантическая сельдь в бочках, в холодильнике – мясные туши на крюках. Обслуживал все это богатство хозвзвод. Шутка ли – 2000 едоков. Десантники должны были быть обеспечены полностью. Это соблюдалось.
Столовая с кафельными полами на два зала была заставлена длинными столами и скамьями. Кормили в два потока. Кухня на 5 котлов. Отдельно – печка, на которой на дровах готовились диетические блюда. Как-то столовую посетил генерал Корещенко – командир дивизии, приехавший из Тулы, где располагался штаб нашей дивизии ВДВ. Через «амбразуру», где раздавалась пища, увидел, как солдатик тащит к печке дрова. Возмутился и приказал в гневе: «Убрать дрова!» Вид дров не гармонировал с видом сверкающих на солнце котлов. Солдатик молча унес дрова, а когда генерал и его свита удалились, принес их обратно и стал топить печку. Как быть, диетчиков тоже кормить нужно, а их набирались десятки. В общий котел не все можно положить. Старшим в столовой был повар с фронтовым стажем – прапорщик Сохрин. До сих пор вспоминаю пшенную кашу, сваренную в котле, жареную треску и вкуснейшую малосольную селедку. Кормили хорошо, а дежурного врача тем более. Не зря говорят: «Если врач сыт, и больному легче». Население города снабжалось заметно хуже. Помню, как сам часа два простоял как-то в продмаге на территории части с бидоном в очереди за подсолнечным маслом.
* * *В полку случались и трагедии. Как-то поздней осенью в районе реки Павловки, в 2-3-х км от нашей части в ходе тренировочных занятий роты связи утонули сразу два десантника, тяжело нагруженные рациями. Рации располагались у них за спиной. И речка-то была небольшой, но с очень крутым и глубоким спуском. Оказавшись в холодной воде, они под тяжестью снаряжения не смогли выплыть. Командиры не досмотрели, иначе бы ребят можно было спасти. Командир взвода Голубев тогда чуть не помешался.
* * *Будничные хлопоты в медпункте как-то незаметно вытеснили память об Академии. Это удивительно, но я совсем не вспоминал о своих друзьях Саше Шугаеве, Юрке Филимонове, Сереже Мустафине, я не знал даже, где они служат. Жил как на острове посреди океана. Это удивительное свойство памяти. Как будто кто-то в тебе переворачивает страницу интересов. Такое уже бывало: в Лефортово бараки, в которых мы жили в сороковых годах и откуда выехали в 1946-м году после смерти мамы, оказывается, существовали потом еще до середины пятидесятых, а я и не знал. Как будто кто-то целую и очень важную страницу жизни перевернул. Мы, наверное, путешественники в душе, и плывя по жизни, забываем оставленные нами острова. Настоящее вытесняет прошлое, освобождая место для будущего.
Несколько раз ездили с женой в Москву и Ленинград. Я просиживал в Фундаментальной библиотеке Академии, виделся там с некоторыми однокурсниками (Олег Кошиль, Жора Цыбуляк, Дима Долматов). Все они уже перебрались в Ленинград и учились или работали в академии. Это казалось несбыточной мечтой.
* * *Человеческое тепло измерить сложно. Врачу тем более: шагу нельзя шагнуть, не одаривая других этим самым теплом. Какое-то портативное ходячее МЧС с обогревом.
В 1961 году, в июне, на военном аэродроме под Тулой ежедневно проводили парашютные прыжки с тогда еще новых самолетов АН-8. Прыгал весь полк, в том числе медпункт. Я был старшим среди медиков. Ранний подъем, получение парашютов со склада, погрузка, выезд на аэродромное поле.
До этого десантники прыгали с самолетов АН-2, ИЛ-14, даже с Дугласов военного времени. Прыгали через дверь в борту самолета. А здесь в брюхо самолета усаживалось впятеро больше парашютистов, все по сигналу вставали с сидений и, двигаясь друг за другом в два ряда, приближались к громадным воротам в хвосте корабля и выскакивали в бездну. Это место называли «хлеборезкой». Плотный воздух подхватывал тела и заставлял лететь их сначала по прямой, и лишь потом начинался спуск по касательной к земле. Все это время каждый отчаянно прижимал к груди рукоятку от тросика, идущего от парашюта, и считал про себя: «1001. 1002, 1003 до 1007». Затем тросик выдергивался, парашют выпадал из укладки и раскрывался. Медленно приближалась земля, и парашютист парил под белым куполом. Это были минуты счастья, преодоленного страха, торжества мужества. Помню, что когда я несся от самолета, передо мной на фоне неба чернели мои сапоги. Было не до смеха. Аэродромная земля была твердой.
Самолеты забирали подразделения по очереди. В ожидании мои медики лежали на парашютах, терпели июньское дневное пекло и тоскливо наблюдали за взлетом и посадкой самолетов. Страшновато подолгу ожидать неизбежное. Вдруг ко мне подбегают сержанты соседней роты и сообщают, что у них отказчик. «Говорит, что болен, а мы не верим. Боится! А у нас через 20 минут посадка!» Просят меня срочно осмотреть «больного». Невыполнение прыжков строго осуждалось, да и страдало участие в соцсоревновании подразделений батальона. Дело было серьезное. Судя по их угрожающей мимике, у меня возникло подозрение, что еще немного, и они устроят самосуд.
Пошли в роту. В плотном окружении гвардейцев стоял солдатик небольшого росточка, бледный и испуганный. «Что с тобой случилось? – спросил я его тихо и доверительно. Все замолкли. «Утром был понос», отвечает. Народ взревел: «Врет!» Я поймал его затравленный взгляд и, не отпуская его, тихо сказал: «Если бы ты знал, как я не хочу прыгать, если бы моя воля, ушел бы куда глаза глядят. Что такое парашют? Это же тряпки. Но у меня личный состав 15 человек. Как я их брошу? К тому же я – коммунист, неудобно как-то. Приходится, братишка. А ты не бойся! Ребята на тебя орут, потому, что за дело болеют. А вообще-то они к тебе неплохо относятся, ты только доверься им, они тебе помогут: и в самолет посадят, и вытолкнут, и на земле встретят, парашют помогут собрать и донести…» В глазах его исчезла затравленность. Нашелся кто-то, кто понял его страх перед прыжком и страх остаться изгоем. Он заколебался. Это почувствовали его товарищи и одобрительно зашумели. «Федя! Ты не бойся, ты не один, мы тебе поможем, мы все сделаем вместе!» И, не дожидаясь рецидива сомнений, надели на него парашют и, обнимая, гуськом пошли на посадку. А я поплелся к своим, рассчитывая, что, в крайнем случае, вытолкнут и меня. Коллектив – великая вещь.
Прыгнул мой крестник и, как все, усталый и счастливый в конце дня укладывал парашют для следующего прыжка. Прыгнули и мы.
Создать настроение, придать уверенность человеку иногда может только врач. Как тут не вспомнить М.Я.Мудрова, который еще в начале 19-го века писал: «Долгом почитаю заметить, что есть и душевные лекарства, которые врачуют тело, они почерпываются из науки мудрости, чаще из психологии. Сим искусством печального утешишь, сердитого умягчишь, нетерпеливого успокоишь, бешеного остановишь, дерзкого испугаешь, робкого сделаешь смелым, скрытного откровенным, отчаянного благонадежным. Сим искусством сообщается больным та твердость духа, которая побеждает телесные боли, тоску, метание и которая самые болезни иногда покоряет воле больного».
