Спустя пять лет (СИ) - Берестова Мария

Однако ж, каждый раз, когда он уже было решался, и даже направлялся в город для совершения сделки – его что-то останавливало.

Крестик и цепочка были единственным, что у него осталось от Леи; и потому он наделял их ценностью куда большей, чем те деньги, которые он мог бы за них получить.

Скрепя сердце, он снова и снова отказывался от этой идеи, и, в конце концов, решил, что нипочём не расстанется ни с крестом, ни с цепочкой – до самой своей смерти.

Так закончился уже и третий курс, и Ней показывал себя талантливым и перспективным студентом.

К тому времени король-консорт начал испытывать некоторое беспокойство по поводу упрямства и настойчивости проблемного кавалера – с такого станется и впрямь явиться после выпуска со сватовством! И как он это явление королеве объяснять будет?

В очередной раз листая папки с донесениями, он бурчал и возмущался: подумать только, парень не был замечен ни в чём предосудительном! Студенческие гулянки и попойки стабильно проходили без его участия; его вообще никто ни разу не видел пьяным, да и горячо любимые остальными студентами леди известной профессии его тоже совершенно не привлекали. Ничего компрометирующего! Сплошная учёба да научные опыты!

– Да что ж такое! – раздражался король-консорт, не зная, за что бы зацепиться.

Однако мозги его прочно были настроены на многоуровневые интриги, поэтому, в конце концов, он решил, что возвращение парня им не грозит, если он обретёт в Анджелии свою настоящую любовь.

Кандидатка в настоящие любови были подобрана его агентами весьма скоро, и не составило труда через подставных лиц устроить дело так, чтобы она получила возможность поступить в университет, а там – подтолкнуть молодых людей к знакомству и сближению.

Судя по отчётам агентов, дело пошло на лад: девушка и Ней и впрямь сошлись на почве бешеной любви к электричеству, и всё свободное время проводили вместе за опытами.

Король довольно потирал руки, считая, что эта интрига ему удалась как по нотам. Два хороших дела разом! Помог парню и хорошее образование получить, и любимой женой обзавестись!

…на пятом курсе Нея выяснилось, что радовался король преждевременно.

Девушка замуж вышла – но не за Нея, а за своего однокурсника.

– Да как же так! – раздражённо воскликнул король, когда ему доложили об этом тревожном обстоятельстве.

Руководитель анжельского направления внешней разведки лишь растеряно разводил рукам: сами не знаем, ведь и впрямь всё время вместе были, кто ж знал!..

– Прошляпили! – резюмировал король-консорт с глубоким недовольством.

Интрига не выгорела, пять лет подходили к концу, и оставалось лишь уповать на то, что за это время новоявленное светило науки и думать забыло о какой-то скучной райанский принцессе.

Король вполне справедливо полагал, что за пять лет, наполненных новыми знакомствами, яркими событиями, учёбой и опытами, первая юношеская любовь просто обязана была поблекнуть и забыться.

А даже если и нет – она наверняка поблекла и забылась в сердце самой Леи, так что проблема, так или иначе, всё-таки была решена.

Глава пятая

Для Леи эти пять лет тянулись чрезвычайно медленно.

Сперва она писала Нею письма два, три раза в неделю, передавая их через министерство внешней разведки.

Письма эти тоже оседали у короля-консорта; сперва в ящике, позже он выделил отдельный шкаф под них – их оказалось слишком уж много.

Первые полгода разлуки ознаменовались для Леи изменениями в отношениях с семьёй.

Во-первых, она помирилась с матерью. Та столь явно пыталась наладить контакт с дочерью и столь открыто демонстрировала свои переживания по поводу ссоры, что сердечко Леи не выдержало и оттаяло. В конце концов, она понимала мать: та была правящей королевой, и это накладывало свой отпечаток на её характер. Глупо было требовать от мамы особого понимания к чувствам; она была строга в первую очередь к самой себе, и строгость эта невольно распространялась и на близких. Лея знала эту черту мамы, знала и то, что та и сама переживает из-за таких вот конфликтов, поэтому ей приятно было проявить великодушие и совсем по-взрослому показать, что она не держит обид.

Во-вторых, она несколько раз ссорилась со старшей сестрой: ту раздражала верёвочка, на которой Лея носила крестик. Верёвочка эта, и впрямь, совершенно не шла к её нарядам, но отец и мать только переглядывались и ничего не говорили, а братьям было, решительно, безразлично. А вот сестра – которая, видите ли, считала, что, раз она старшая, то её обязанность – наставлять Лею, – вечно лезла не в своё дело и читала нотации!

В конце концов, отстала сестра только тогда, когда в дело вмешалась мама и велела её оставить Лею в покое. Это добавило маме ещё очков симпатии в глазах Леи: ей подумалось, что они наконец обрели понимание.

А вот третий пункт вышел очень грустным.

Спустя несколько месяцев Лея поняла, что Ней не отвечает ей не потому, что очень занят в дороге, и не потому, что первые месяцы учёбы оказались слишком сложными – уж на короткое письмо он нашёл бы время! Очевидно стало, что её письма не доходят до него, а его – они ведь наверняка, наверняка обязаны были быть! – не доходят до неё.

Кого винить в этом, было очевидно: конечно, в деле был замешан отец.

Лее долго не хотелось в это верить. Пару месяцев она тешила себя объяснениями о фантастических штормах, в которых разбивались корабли, везущие их письма, или о жестоких разбойниках, которые грабили гонцов. Но, в конце концов, самообман такого рода не мог длиться вечно, и ей пришлось признать: письма перехватывает отец.

Первым побуждением Леи было устроить скандал; но что этот скандал бы изменил? Папа явно был настроен решительно, а у неё не было ни единого козыря в рукаве.

Однажды Лея просто перестала относить свои письма в министерство; отец ничего по этому поводу не сказал, и это убедило её в его виновности. Всегда наблюдательный и чуткий к деталям папа никогда не оставил бы без внимания такую смену поведения; всю душу вытряс бы расспросами! А тут – ни словечка!

Лея затаила обиду глубокую и сильную. Поведение отца она расценила как предательство; и это предательство в её глазах делало его человеком недостойным объяснений, скандалов и выяснений отношений.

Она дистанцировалась от него; обеспокоенный этим, он пытался пару раз вызвать её на разговор, но она отвергала любые попытки, а он, очевидно, понимая причину её холодности, настаивать не стал. Это было, пожалуй, ещё больнее: получалось, что, дабы отвадить её от неподходящего, по его мнению, жениха, он был готов пожертвовать добрыми отношениями с нею.

Папа был политик и дипломат; было логично, что он расставлял приоритеты рационально и жертвовал и собственными чувствами там, где полагал нужным; но Лее почему-то было обиднее и больнее, чем от нотаций мамы.

Из этой обиды и боли родилось чувство глубокого протеста: раньше Лее хотелось радовать родителей и быть достойной представительницей их семьи, а теперь, напротив, ей хотелось перестать быть частью этой этикетной холодности, пекущейся лишь о чувстве собственного достоинства.

Лея стала манкировать своими обязанностями и отказываться участвовать в официальных мероприятиях; к её большому удивлению, мама пошла ей в этом навстречу и позволила отойти от активной светской жизни.

Уединившись в своих покоях, Лея совсем ушла в себя, и только писала Нею бесконечные письма – которые хранила в своём столе за неимением идей, как их отправить так, чтобы внутренняя разведка не перехватила.

На второй год разлуки такой образ жизни стал ей совсем невыносим и ненавистен, и она стала потихоньку возвращаться к делам семьи.

Первое время балы, приёмы, благотворительные мероприятия весьма её развлекали – и она даже перенадела крестик Нея на нормальную цепочку, чтобы выглядеть на них сообразно своему статусу. Верёвочку, впрочем, она трепетно спрятала в свою шкатулку с заветными памятными вещицами.