Сергей Тепляков - Двуллер. Книга о ненависти
От этого перехода на «ты» Зощенко вдруг рассвирепел.
– Не сниму! – ответил он, глядя на Давыдова исподлобья.
Давыдов вдруг мгновенно бросился к нему, схватил за руку и заломил.
– Ты чего, сука?! – простонал Зощенко.
– Товарищ капитан, запишите – оскорбление сотрудника при исполнении… – со смешком сказал Давыдов.
«Щас я тебя оскорблю!» – вдруг подумал Зощенко. Еще в курсантские времена их учили высвобождаться от этого захвата. Зощенко всей массой тела бросился вперед и Давыдов, не ожидавший этого, потерял его руку. Второй молодой мент заржал.
– Чего ржешь, Карташов?! – крикнул ему Давыдов так зло, что тот поперхнулся своим смехом и замолчал.
Зощенко, перевернувшись, встал. Давыдов смотрел на него нехорошо. Второй молодой мент, Карташов, отошел от стены. Котенко полез в стол и достал дубинку. Дед-водитель оставался у батареи. Уткина от своей двери смотрела на все это с горящим от возбуждения лицом, как на бой гладиаторов.
Ураганов вдруг крикнул:
– Гриша, да отдай ты им это кольцо, они же утром вернут!
Но никто уже и не предлагал снимать кольцо: с трех сторон Котенко, Давыдов и Карташов разом бросились на него, скрутили и придавили к полу.
– Марков! Марков! Снимай с него кольцо! – кричал Котенко. Дед нехотя подошел и стал стягивать кольцо с пальца. Зощенко пытался стряхнуть всю эту ораву с себя, но не получалось – тяжелые были менты.
Дед в конце концов стянул кольцо. Менты, пыхтя, слезли. Зощенко встал, отряхиваясь, и не глядя по сторонам.
– Так, этих – Котенко указал на Ураганова и Кутузова – в камеру, а этого – он указал на Зощенко – в карцер!
– Пошли, летчик-залетчик! – сказал Давыдов, толкая Зощенко в плечо.
Запирая за ним дверцу карцера, Давыдов вдруг сказал:
– А ты ничего! Хоть и в годах, а силен.
Зощенко от этого как-то мгновенно размяк.
– Был бы ты, сержант, один, да не при исполнении, фиг бы ты с меня кольцо снял… – сказал он с улыбкой, думая «Ну покувыркались, да и хрен с ним. Нормальные парни».
В карцере он попытался сесть сначала так, потом эдак, но ноги не вмещались никак, разве что если лежать, свернувшись даже не калачиком, а тугим рогаликом. «Вот ведь, – усмехаясь сам над собой и над всей этой ситуацией, подумал Зощенко. – Не помещаюсь»… В конце концов он как-то уселся, подогнув ноги, и постарался задремать.
Из «приемного покоя» слышались голоса – там заканчивали «оформление». История с Зощенко оказалась хорошим уроком – больше никто из задержанных прав не качал. Зощенко слышал, как гремят двери камер, слышал голоса. Задремать не получалось. Он открыл глаза и видел, как по коридору ходит Карташов, забрасывая в камеры синие, с тремя черными полосами в ногах, одеяла. «Ишь ты, армейские»… – удивился Зощенко. Из одной камеры кто-то жалостно просил его опустить, мол, жена дома одна с маленьким ребенком. «Ну так и сидел бы с ней дома, помогал!» – прокричал ему в ответ кто-то из «приемного покоя». Потом все утихло.
Глава 3
Собранные у «посетителей» сумки и пакеты Карташов по приказу Котенко отволок в подсобку. Там их начали потрошить – смотрели, где что, выбирали, что глянется. Претензий со стороны хозяев не опасался никто – обычно человеку говорили, что все свое добро он растерял еще по дороге в трезвяк и был задержан патрулем уже с пустыми руками. Был еще вариант: «Какие вещи, окстись, тебе приснилось все с пьяных глаз!». Даже те, кто был почти трезв, понимали, что не докажешь ничего, и отступались.
Котенко тем временем пересчитывал деньги. Сумма выходила приличная, очень приличная. По заведенному обычаю, он себе оставил треть, остальные две трети отдал Давыдову, чтобы тот поделил между другими. (Это были годы, когда в стране ходили миллионы: все были миллионерами, и почти все – нищими). Давыдов, пересчитав отданное, поразился котенковскому аппетиту. По его прикидкам, только из бесчисленных урагановских карманов денег было добыто столько, что всей команде трезвяка их хватило бы до Старого Нового года. Давыдов уже думал, что с этих денег купит себе хорошую кожаную куртку, а тут выходило, что если даже он не отдаст никому ничего, и то хватит лишь на рукава от этой куртки. «Вот сука скупая!» – подумал Давыдов о Котенко, прикидывая, как поделить остатки добычи, чтобы не обидеть себя.
Он вошел в подсобку, где конфискованными продуктами и выпивкой уже был накрыт стол.
– А вот и денежки наши пришли! – вскричала, увидев его, Уткина, уже давно сгоравшая от нетерпения.
Давыдов роздал деньги ей, Карташову и Маркову. Уткина, пересчитав, поморщилась, Карташов нахмурился, один Марков и взял деньги как-то нехотя, и сунул в карман, не считая.
– Не кривись, Димка, сейчас выпьем, и еще съездим, «порыбачим!» – сказал Давыдов Карташову. – Наливай!
Карташов взял большую бутылку импортной водки и разлил по стаканам.
– А вы чего, Николай Степанович? – спросил Давыдов Маркова, видя, что тот налил себе какого-то соку.
– Так я ж за рулем.
– Да бросьте! – засмеялся Давыдов. – Вас-то кто задержит? Давайте, полкапли…
– Неее… – сказал Марков. – Я лучше пойду машину погрею. Приятного аппетита.
Он вышел. Давыдов посмотрел ему вслед, пожал плечами и сказал:
– Ну хозяин – барин! А мы – выпьем! Ну, за то, чтобы у нас все было, и нам за это ничего не было!
– Ура! – закричала Уткина, выпила водку одним глотком и полезла целоваться к уворачивающемуся Давыдову. Уворачивался Давыдов и из брезгливости, а еще и потому, что в этот вечер обещала приехать к нему восемнадцатилетняя Алла с филфака местного пединститута. Девушка была из таких, которые Давыдова прежде отшивали. И даже не словом – а так, взглядом. Они были из другого мира. Давыдову и хотелось попасть в этот другой мир, но и свой – веселый, пьяный, гулящий – уж очень ему нравилось. Но Алла его чем-то зацепила.
Уткина каким-то чутьем угадала, что Давыдов думает о другой.
– Какую это ты шалаву ждешь? – сердито проговорила Уткина. – Поди какую-нибудь студентку тощую? Настоящая баба должна быть в соку!
Тут она расстегнула и так не очень-то застегнутый халат, показывая, что под ним у нее – только белье, явно к празднику купленный набор с лифчиком, трусиками и поясом с чулками.
– Ты посмотри на мою фигуру! – призывала Уткина. – Посмотри! Я чемпионка края по бальным танцам! Хоть сейчас тебе такой пасадобль сбацаю! Видишь, какие ноги, видишь!
«Офигела старуха!» – подумал Давыдов, отвел в сторону Карташова и зашептал ему:
– Диман, возьми Нинку на себя, а то она Алке космы-то точно повыдергает…
Карташов знал, кого ждет приятель, поэтому тихо засмеялся, покачал головой, с веселым сомнением глядя на Уткину (она тем временем налила сама себе и выпила одна), но в конце концов сказал:
– Хрен с тобой. Но даже не знаю, как ты будешь рассчитываться.
– За мной не заржавеет! – обрадовался Давыдов.
Он вышел из подсобки. Котенко сидел за своим столом и смотрел телевизор. Перед ним стояла бутылка конфискованного коньяку, уже пустая на треть. «Что-то он сегодня гонит…» – подумал Давыдов о начальнике, хотя в общем-то ему было все равно.
– Мы с Марковым дадим кружок? – спросил он. Давыдов рассчитывал в этой поездке забрать Аллу.
– Ну давай. Порыбачь. Места в нашем отеле еще есть… – ответил Котенко. – А чего, один что ли?
– Карташов взял на себя медсестру… – с ухмылкой отвечал Давыдов.
– Ааааа! – со значением протянул Котенко. – Храбрый человек этот Карташов. Я уже давно не рискую. Она привязчивая. Она бы здесь по палатам ходила, если бы можно было.
– Ну а почему нельзя? – улыбнулся Давыдов.
– Ну так-то да… – поддержал шутку Котенко. – Нынче же капитализм. Кто нам мешает предлагать посетителям дополнительную услугу? Только, боюсь, посетители нас не поймут – подумают, что это мы их так жестоко, с особым цинизмом, мучаем.
Оба засмеялись.
– Ну ладно, – сказал Котенко. – Счастливой рыбалки. Поймай еще пару-тройку жирных карасей.
Давыдов вышел на улицу, на мороз и пошел к УАЗику, который тихо урчал под деревьями.
Водитель Николай Степанович Марков поморщился, увидев Давыдова. Он пошел сюда, чтобы доработать до пенсии, и, хотя и слышал, что в трезвяки «ссылают» со всей милиции всякое отребье, но такого не ожидал. Однако времена были голодные, выбирать не приходилось. Поэтому Марков и от своей доли «добычи» не отказывался. Поначалу эти деньги жгли ему руки, а теперь нет. Но жене об этих «премиальных» не говорил – было стыдно. Складывал все в кучку и отдавал в день зарплаты, будто получку повысили.
Происшествие с летчиком расстроило Маркова. «В каком дерьме приходится участвовать, в каком дерьме», – думал он. Его отказ пить и есть «конфискованное» был такой акцией протеста, только ему одному понятной и для него одного имеющей смысл, хоть и совсем небольшой – ведь деньги-то взял, не удержался.
Маркову было 58 лет, он рос в войну, и еще с тех пор хотел когда-нибудь пожить хорошо. В семидесятые было и правда неплохо – милицию тогда уважали. Марков купил дом, накопил на «Москвич», ездил на юг в милицейский санаторий. Но потом его жизнь пошла под откос вместе с жизнью всей страны. Первую зиму кризиса Марков с женой прожил на баклажанах. Потом развел в сарае кроликов. Хоть и жил в частном доме, но в городе, так что хозяйства никогда не держал, а тут пришлось. (Да что он – и в многоэтажных домах по подвалам кудахтали куры и кричали петухи, а некоторые на балконах держали свиней). Кроликов приходилось убивать Маркову. Он приспособил для этого бутылку от шампанского. Если кролика не удавалось убить с первого удара, он верещал. Маркова поражало, что остальные кролики в это время смотрели из клеток, сосредоточенно жуя. «Хотя чего я от них хочу? – думал иногда Марков. – Криков и демонстраций?»..
