Владимир Гриньков - Плач палача
– Что там у вас? – спросила Вита.
– Паша! – позвал Матвеев. – Паша! – Он склонился над лежащим на полу человеком.
Рот Паши был приоткрыт, и тоненькая темная струйка побежала из уголка рта.
– Вита! – крикнул Матвеев, распрямляясь.
Медсестра появилась в дверях.
– Помоги мне, Вита. Его надо вынести на свет.
– Что с ним?
– Не знаю. Его, кажется, током ударило, и он упал со стола.
Они вынесли Пашу в коридор и положили на пол. Матвеев рванул рубаху на Пашиной груди.
– Я сама посмотрю, – сказала Вита, отстраняя его.
Матвеев отошел к окну. Фонарь на улице высвечивал кусочек пустынной дорожки. В пятне света кружился снег. Шум за спиной заставил Матвеева оглянуться. Вита распрямилась над телом Паши и смотрела на Матвеева широко раскрытыми глазами.
– Ну? – спросил Матвеев.
– Он умер, – прошептала Вита и попятилась. – Он убился.
Тело Паши так и пролежало всю ночь в коридоре. Его накрыли простыней и оставили лежать до утра. Вита ушла в соседний корпус: ее всю трясло, и она никак не могла успокоиться. На все палаты остался один Матвеев. Он сел за стол Виты и долго сидел, бездумно глядя прямо перед собой, пока его не сморил сон. Он положил голову на стол и заснул. Лампы в коридоре были погашены, горела только одна – на столе дежурной сестры.
Среди ночи дверь восьмой палаты открылась. Баклагов вышел в коридор, осмотрелся. Убедившись, что здесь никого нет, кроме спящего Матвеева, он подошел к укрытому телу и приподнял край простыни. Лицо Паши заострилось, и чем-то он сейчас напоминал воробья. Баклагов долго рассматривал его, потом накрыл простыней и скрылся в палате. Больше в эту ночь он в коридор не выходил.
Утром покойника увезли. Милицейский капитан, хмурый и неразговорчивый, составил какие-то бумаги и дал подписать их Вите и Матвееву. Матвеев подписал сразу, не читая, а Вита пыталась прочитать, но неожиданно разрыдалась и подписала, не дочитав. Капли ее слез капитан молча смахнул рукавом своего кителя. Доктор Родионов стоял в стороне, кусая губы.
– Где у вас приемный покой? – спросил капитан. – Там вчера наш работник шапку свою забыл.
– Лейтенант, что ли? – вспомнил Матвеев. – Тот, что вчера нам больного привез?
– Да, – сказал капитан и потер глаза рукой. – Тот самый.
– Я провожу вас, – сказал Матвеев.
Они вышли на улицу и направились к соседнему корпусу.
– Он на стуле ее оставил, – сказал Матвеев. – Когда он уже уехал, я заходил туда и видел, что она лежит.
Шапка с кокардой так и лежала на стуле.
– Я забираю ее, – сказал капитан дежурному врачу.
– Забирайте, – пожал плечами врач. – Пусть не забывает в следующий раз.
– Он уже никогда ничего не забудет, – сказал капитан. – Он застрелился вчера.
Врач вздрогнул и поднял глаза на капитана.
– Как… застрелился? – спросил с запинкой Матвеев.
– Небрежное обращение с оружием, – сказал капитан. – Сдавал пистолет после дежурства, а в стволе оставался патрон.
Он взял шапку лейтенанта в руку и вышел.
– Надо же, – пробормотал врач. – Совсем молодой был. Ты видел его вчера?
– Видел, – сказал Матвеев. – Он больного привез.
– Да, – кивнул врач. – Он еще ему наподдал здесь немного, кажется.
Спустя полчаса Матвеев встретил Баклагова в коридоре. Он уже было прошел мимо, потом, словно что-то вспомнив, сказал Баклагову в спину:
– Погиб лейтенант, тот, который тебя вчера сюда привез.
Баклагов замер, но не обернулся.
– Застрелился он, – сказал Матвеев. – По неосторожности..
– Он бил меня вчера, – сказал Баклагов, не оборачиваясь, и пошел дальше.
Зачем он это сказал? Чтобы показать, что не простил?
Матвеев нагнал его и, схватив за плечо, развернул к себе лицом:
– А Пашу покойного, санитара нашего, ты тоже не простил после смерти?
– А я на него зла и не держал, – спокойно ответил Баклагов и осторожно высвободил плечо. – Нельзя зло держать – аукнется оно после.
– Меня, может быть, скоро выпишут, – сказал Коля. – Родионов сегодня сказал.
Баклагов повернулся к нему и посмотрел долгим взглядом.
– Да, брат, вот так-то, – сказал Коля. – Домой отправят.
– Ты работаешь?
– А как же, – Коля улегся на кровати поудобнее. – Я токарем на «Штамповщике» – знаешь?
– Знаю, – сказал Баклагов.
– А сам-то ты где работаешь?
– Нигде.
– А живешь?
– Нигде.
– Как это – нигде? Ты не местный, что ли?
– Не местный.
Коля приподнялся на локте:
– А «Штамповщик» наш откуда знаешь? Бывал там?
– Нет, – сказал Баклагов. – Я вообще первый раз в вашем городе.
– Ничего не понимаю, – замотал головой Коля.
– И я не понимаю, – спокойно сказал Баклагов. – Просто знаю про твой завод – и все. К нему шестым трамваем можно доехать, да?
– Можно, – кивнул Коля.
– А директорский кабинет у вас на третьем этаже. Так?
Коля лег на спину и рассмеялся.
– Да ты меня просто разыгрываешь. Ты был у нас на заводе.
– И у тебя в цеху есть собственный шкафчик для вещей, – продолжал Баклагов. – На дверце старый календарь висит: там рыбак с удочкой на картинке.
Коля перестал смеяться и лежал, глядя в потолок, мучительно о чем-то размышляя.
– Может, ты мне еще скажешь, за какой год этот календарь? – наконец спросил он.
– Там только две первые цифры видны, – сказал Баклагов после небольшой паузы. – Единица и девятка, а дальше пусто – оторван. Я же говорю – старый календарь.
Коля смотрел в потолок, и на его лбу выступали капли пота.
– Лоб вытри, – сказал Баклагов. – Что это с тобой?
– Душно мне чего-то, – не поворачивая головы, хрипло сказал Коля. – Жарко здесь очень.
Вечером Родионов вызвал Баклагова к себе в кабинет и беседовал с ним полчаса. Удовлетворившись беседой, он назначил дополнительные лекарства.
– Все будет нормально, – сказал Родионов. – Поверьте мне.
– Что вы понимаете под словом «нормально»?
– Я имею в виду ваши проблемы с самочувствием.
– Я чувствую себя неплохо.
– Согласен с вами, – кивнул Родионов. – Но мне кажется, что вам надо немного отдохнуть.
– От чего?
– Ни от чего. Просто отдохнуть.
– Это вы так решили?
– Я.
– Но ведь вы врач, не так ли?
– Совершенно верно.
– Разве дело врача определять, надо отдыхать человеку или нет? И еще назначать при этом лекарства? Если я просто нуждаюсь в отдыхе, зачем же меня насильно лечить?
– Вас никто насильно не лечит, – мягко сказал Родионов.
– Значит, я могу отсюда уйти?
– Это нежелательно.
– Могу или нет?
– Нет.
– Почему?
Родионов вздохнул.
– Мне вчера санитар сказал, что это заведение – дурдом. Это так?
– Кто это вам сказал? – поморщился Родионов.
– Паша. Тот, который убился.
– Он неправильно выразился.
– А как правильно?
– Больница.
– Психбольница?
– Психиатрическая больница.
– А какая разница?
– Звучит более прилично.
– Значит, меня здесь лечат от этого, – Баклагов показал на свою голову.
– Пока мы больше наблюдаем за вами.
– А потом начнете лечить?
– Если возникнет необходимость.
– А кто определит: она возникла или нет?
– Я.
– Итак, вы решите: правильно я мыслю или нет. Вы знаете, как именно надо мыслить, да? Вы знаете, какие мысли правильные?
– Мы позже с вами об этом поговорим, – сказал Родионов. – Не возражаете?
– А если я скажу, что возражаю?
– У меня нет времени сейчас. Я все равно не смогу продолжить с вами беседу, даже если вы будете настаивать на этом.
– Значит, вы определяете продолжительность беседы? Я не имею никакого отношения к этому?
Дверь приоткрылась, и в кабинет заглянул человек в белом халате.
– Заходи, – сказал Родионов. – Мы уже закончили.
Баклагов встал со стула и молча вышел.
– Выручил ты меня, – сказал Родионов человеку в белом халате. – Такой больной попался – почемучка. Не отвяжешься.
– Что у него?
– Похоже, шизофрения.
– А-а, тогда понятно. Философствовать может сколько угодно. Ты гони его – и все дела.
– Для этого ему надо сказать, что он болен и что у меня таких, как он, полсотни.
– Вот и скажи.
– Не могу, – покачал головой Родионов. – Я смотрю ему в глаза – и не могу.
– А ты не смотри. Псих – он и есть псих, как говорит мой сынишка. И разговор с ним должен быть соответствующий.
Свет в палате погасили. Баклагов лежал на спине, вспоминая происшедшее с ним за последние дни. Коля на своей койке ворочался, и в его дыхании чувствовалось что-то нехорошее.
– Толя! – шепотом позвал он.
– Ты меня зовешь? – встрепенулся Баклагов.
– Тебя. – Коля придвинулся поближе. – Я вот что хочу тебе сказать. Я все равно повешусь.
– А жена?
– А что жена?
– Она останется одна?
– Одна. Она дура, Толик.
– Сколько ты с ней прожил?
– Двадцать пять. Нет, погоди… Двадцать шесть.
– С дурой прожил?
