Александр Солженицын - Раковый корпус
– Вот и я так буду! – сказала Зоя, уравнивая два кубических сантиметра. Но голос её явно отпускал.
И пошла колоть Ахмаджана. А Олег опять остался около столика.
Была ещё и вторая, более важная причина, по которой Зоя не хотела, чтоб Олегу эти уколы делались. Она с воскресенья думала, сказать ли ему об их смысле.
Потому что если вдруг проступит серьёзным всё то, о чём они в шутку перебрасываются, – а оно могло таким проступить. Если в этот раз всё не кончится печальным собиранием разбросанных по комнате предметов одежды – а состроится что-то долгопрочное, и Зоя действительно решится быть пчёлкой для него и решится поехать к нему в ссылку (а в конце концов он прав – разве знаешь, в какой глуши подстерегает тебя счастье?). Так вот в этом случае уколы, назначенные Олегу, касались уже не только его, но и её.
И она была – против.
– Ну! – сказала она весело, вернувшись с пустым шприцем. – Вы наконец расхрабрились? Идите и обнажите место укола, больной Костоглотов! Я сейчас приду!
Но он сидел и смотрел на неё совсем не глазами больного. Об уколах он и не думал, они уже договорились.
Он смотрел на её глаза, чуть выкаченные, просящиеся из глазниц.
– Пойдёмте куда-нибудь, Зоя, – не выговорил, а проурчал он низко.
Чем глуше становился его голос, тем звонче её.
– Куда-нибудь? – удивилась и засмеялась она. – В город?
– Во врачебную комнату.
Она приняла, приняла, приняла в себя его неотступный взгляд и без игры сказала:
– Но нельзя же, Олег! Много работы.
Он как будто не понял:
– Пойдёмте!
– Правильно, – вспомнила она. – Мне нужно наполнить кислородную подушку для… – Она кивнула в сторону лестницы, может быть назвала и фамилию больного, он не слышал. – А у баллона кран туго отворачивается. Вы мне поможете. Пойдёмте.
И она, а следом он спустились на один марш до площадки.
Тот жёлтенький, с обвостревшим носом несчастный, доедаемый раком лёгких, всегда ли такой маленький или съёженный теперь от болезни, такой плохой, что на обходах с ним уже не говорили, ни о чём его не расспрашивали, – сидел в постели и часто вдыхал из подушки, со слышимым хрипом в груди. Он и раньше был плох, но сегодня гораздо хуже, заметно и для неопытного взгляда. Одну подушку он кончал, другая пустая лежала рядом.
Он был так уже плох, что и не видел совсем людей – проходящих, подходящих.
Они взяли от него пустую подушку и спускались дальше.
– Как вы его лечите?
– Никак. Случай иноперабельный. А рентген не помог.
– Грудной клетки вообще не вскрывают?
– В нашем городе ещё нет.
– Так он умрёт?
Она кивнула.
И хотя в руках была подушка – для него, чтоб он не задохнулся, они тут же забыли о нём. Потому что интересное что-то вот-вот должно было произойти.
Высокий баллон с кислородом стоял в отдельном запертом сейчас коридоре – в том коридоре около рентгеновских кабинетов, где когда-то Гангарт впервые уложила промокшего умирающего Костоглотова. (Этому «когда-то» ещё не было трёх недель…)
И если не зажигать второй по коридору лампочки (а они и зажгли только первую), то угол за выступом стены, где стоял баллон, оказывался в полутьме.
Зоя была ростом ниже баллона, а Олег выше.
Она стала соединять вентиль подушки с вентилем баллона.
Он стоял сзади и дышал её волосами – выбросными из-под шапочки.
– Вот этот кран очень тугой, – пожаловалась она.
Он положил пальцы на кран и сразу открыл его. Кислород стал переходить с лёгким шумом.
И тогда, безо всякого предлога, рукой, освободившейся от крана, Олег взял Зою за запястье руки, свободной от подушки.
Она не вздрогнула, не удивилась. Она следила, как надувается подушка.
Тогда он поскользил рукой, оглаживая, охватывая, от запястья выше – к предлокотью, через локоть – к плечу.
Безхитростная разведка, но необходимая и ему, и ей. Проверка слов, так ли были они все поняты.
Да, так.
Он ещё чёлку её трепанул двумя пальцами, она не возмутилась, не отпрянула – она следила за подушкой.
И тогда, сильно охватив её по заплечьям и всю наклонив к себе, он наконец добрался до её губ, столько ему смеявшихся и столько болтавших губ.
И губы Зои встретили его не раздвинутыми, не расслабленными – а напряжёнными, встречными, готовными.
Это всё выяснилось в один миг, потому что за минуту до того он ещё не помнил, он забыл, что губы бывают разные, поцелуи бывают разные, и один совсем не стоит другого.
Но, начавшись клевком, это теперь тянулось, это был всё один ухват, одно долгое слитие, которое никак нельзя было кончить, да незачем было кончать. Переминая и переминая губами, так можно было остаться навсегда.
Но со временем, через два столетия, губы всё же разорвались – и тут Олег в первый раз увидел Зою и сразу же услышал её:
– А почему ты глаза закрываешь, когда целуешься?
Разве у него были ещё глаза? Он этого не знал.
– Кого-нибудь другого хочешь вообразить?..
Он и не заметил, что закрывал.
Как, едва отдышавшись, ныряют снова, чтобы там, на дне, на дне, на самом донышке выловить залегшую жемчужину, они опять сошлись губами, но теперь он заметил, что закрыл глаза, и сразу же открыл их. И увидел близко-близко, невероятно близко, наиско́с, два её жёлто-карих глаза, показавшихся ему хищными. Одним глазом он видел один глаз, а другим другой. Она целовалась всё теми же уверенно-напряжёнными, готовно-напряжёнными губами, не выворачивая их, и ещё чуть-чуть покачивалась – и смотрела, как бы выверяя по его глазам, что с ним делается после одной вечности, и после второй, и после третьей.
Но вот глаза её скосились куда-то в сторону, она резко оторвалась и вскрикнула:
– Кран!
Боже мой, кран! Он выбросил руку на кран и быстро завернул.
Как подушка не разорвалась!
– Вот что бывает от поцелуев! – ещё не уровняв дыхания, сорванным выдохом сказала Зоя. Чёлка её была растрёпана, шапочка сбилась.
И хотя она была вполне права, они опять сомкнулись ртами и что-то перетянуть хотели к себе один из другого.
Коридор был с остеклёнными дверьми, может быть, кому-нибудь из-за выступа и были видны поднятые локти, ну – и шут с ним.
А когда всё-таки воздух опять пришёл в лёгкие, Олег сказал, держа её за затылок и рассматривая:
– Золото́нчик! Так тебя зовут. Золотончик!
Она повторила, играя губами:
– Золотончик?.. Пончик?..
Ничего. Можно.
– Ты не испугалась, что я ссыльный? Преступник?..
– Не, – она качала головой легкомысленно.
– А что я старый?
– Какой ты старый!
– А что я больной?..
Она ткнулась лбом ему в грудь и стояла так.
Ещё ближе, ближе к себе он её притянул, эти тёплые эллиптические кронштейники, на которых так и неизвестно, могла ли улежать тяжёлая линейка, и говорил:
– Правда ты поедешь в Уш-Терек?.. Мы женимся… Мы построим себе там домик.
Это всё и выглядело, как то устойчивое продолжение, которого ей не хватало, которое было в её натуре пчёлки. Прижатая к нему и всем лоном ощущая его, она всем лоном хотела угадать: он ли?
Потянулась и локтем опять обняла его за шею:
– Олежек! Ты знаешь – в чём смысл этих уколов?
– В чём? – тёрся он щекой.
– Эти уколы… Как тебе объяснить… Их научное название – гормонотерапия… Они применяются перекрестно: женщинам вводят мужские гормоны, а мужчинам – женские… Считается, что так подавляют метастазирование… Но прежде всего подавляются вообще… Ты понимаешь?..
– Что? Нет! Не совсем! – тревожно-отрывисто спрашивал переменившийся Олег. Теперь он держал её за плечи уже иначе – как бы вытрясая из неё скорее истину. – Ты говори, говори!
– Подавляются вообще… половые способности… Даже до появления перекрестных вторичных признаков. При больших дозах у женщины может начать расти борода, у мужчин – груди…
– Так подожди! Что такое? – проревел, только сейчас начиная понимать, Олег. – Вот эти уколы? Что делают мне? Они что? – всё подавляют?
– Ну, не всё. Долгое время остаётся либидо.
– Что такое – либидо?
Она прямо смотрела ему в глаза и чуть потрепала за вихор:
– Ну, то, что ты сейчас чувствуешь ко мне… Желание…
– Желание – остаётся, а возможности – нет? Так? – допрашивал он, ошеломлённо.
– А возможности – очень слабеют. Потом и желание – тоже. Понимаешь? – она провела пальцем по его шраму, погладила по выбритой сегодня щеке. – Вот почему я не хочу, чтоб ты делал эти уколы.
– Здо́-ро-во! – опоминался и выпрямлялся он. – Вот это здо-ро-во! Чуяло моё сердце, ждал я от них подвоху – так и вышло!
Ему хотелось ядрёно обругать врачей за их самовольное распоряжение чужими жизнями – и вдруг он вспомнил светло-уверенное лицо Гангарт – вчера, когда с таким горячим дружелюбием она смотрела на него: «Очень важные для вашей жизни! Вам надо жизнь спасти!»
Вот так Вега! Она хотела ему добра? – и для этого обманом вела к такой участи?
– И ты такая будешь? – скосился он на Зою.
