Эдуард Веркин - Через сто лет
– Смотри, как бы тебя самого не наказали, – огрызнулся Беловоблов. – Смотри, как бы тебя самого не расчистили.
– Никаких смертей нам не нужно, – сказала Костромина. – Это не отвечает нашим общим интересам. И обесценит всю дуэль.
– Это почему это?
– Потому. Если кто-то погибнет, то мы не сможем показать нашу дуэль Свете – сразу начнется дознание, и победителя серьезно накажут. Поэтому и будем драться на водокач… То есть на этом баке. Кто вниз полетит – тот и проиграл. И даст честное слово, что не будет испытывать по отношению к Свете никаких намерений. Согласны?
– Согласен, – буркнул Беловоблов.
– А вот я…
Костромина наступила мне на ногу.
– Тоже согласен, – закончил я.
– Вот и прекрасно. Ваша доблесть останется в истории. Поспешите же вписать себя в ее анналы.
Мы обогнули несколько больших самолетов и несколько самолетов поменьше, перелезли через гигантский геликоптер, приблизились к танку. Вблизи он выглядел гораздо более внушительно – метров тридцать в высоту, не меньше, и гораздо менее блестяще. Походил на толстую рыбу со встопорщенной чешуей. Костромина подпрыгнула до лесенки, подтянулась и поползла первой. Беловоблов за ней, я за Беловобловым.
Крыша танка оказалась немного конусообразной. Конечно, не до такой степени конусообразной, что нельзя удержаться, но все-таки достаточно покатой. Костромина сразу принялась устанавливать на треноге камеру, а мы стояли друг напротив друга и пытались вызвать в себе определенные чувства.
К.б. ненависть.
Беловоблов перешел мне дорогу, причинил мне тяжелую травму, волочился за девушкой, за которой собирался волочиться я, чем нанес мне тяжелое оскорбление. Теперь я собирался его немножечко поучить с помощью бензопилы и гравитации, а для этого его следовало возненавидеть. Поскольку без ненависти в дуэли смысла нет, без ненависти это так, дешевый театр, хохмодрама.
– Севастьян Беловоблов, я тебя ненавижу, – сказал я, надеясь, что ненависть, облеченная в звук, обретет более плотные очертания.
За которые можно будет взяться, уцепиться, покрошить бензопилой врага, сбросить его с водокачки бытия, не знаю, быстро я стал думать.
– Я тебя тоже ненавижу, Виктор Поленов, – ответил мне Беловоблов.
Я попытался вызвать в памяти образ Светы. Вызвал – возникла она, красивая, в желтых джинсах, человек. И Таня, повелительница дельфинов, вспомнилась. Таня, она была прекрасна. Она была светом, пролившимся на меня, жалкого и ничтожного.
Рядом возник Беловоблов. Бледнорожий, в синем, перемазанном маслом комбинезоне, со сросшимися позвонками, вурдалак, мерзкая тварь, оскорбляющая своим смрадным дыханием лик неба.
Это помогло, но немного. Электричество. Мало его. Совсем мало, я не трамвай, в котором электричества так много, что оно брызгает искрами, не трамвай.
– Изобразите зверскость, – попросила Костромина. – Порычите, в грудь себя ударьте. Поленов, ударь себя в грудь. Будь настоящим мужчиной. Ты же хочешь стать человеком?
Я поднял бензопилу, ударил себя в грудь. Бак у пилы смялся. Пила была старая, не очень крепкая, видимо.
Беловоблов зарычал в ответную. Примерно так:
– Ры-ы-ы-р.
И тоже угрожающе поднял пилу.
– Сходитесь, – крикнула Костромина и приложилась к глазку видеокамеры.
Я закричал к.б. с боевым неистовством и кинулся на Беловоблова. Он тоже завопил, мы мужественно сошлись в центре танка, с лязгом и даже искрами, скрестили бензопилы. При этом моя бензопила застряла в бензопиле Беловоблова, он дернул в свою сторону, я в свою, рукояти моей пилы выгнулись и вытянулись, и я осознал все преимущества подобного вооружения. Из довольно неуклюжего снаряда пила преобразилась в грозное оружие – и теперь действовать ею было гораздо сподручнее. И я пошел в атаку, размышляя о том, что все-таки раньше люди были гораздо более изобретательны в смерти, нежели в жизни.
Беловоблов защищался. Он неуклюже застрял рукой в своей пиле, размахнуться не мог и действовал ею как щитом – выставлял перед собой. Моя же пила напоминала смесь меча и палицы, ею можно было как глушить, так и рубить, как крушить, так и дробить, только сейчас я оценил ее небывалую смертоносность.
Я наступал. Размахивал «Дружбой», стараясь поразить Беловоблова в нужные точки – в руки, в ноги, в голову.
Беловоблов оборонялся. И неплохо. Мне до его корпуса дотянуться так и не удалось, зато он изрядно царапнул меня по руке, ударил в плечо и в ногу. Будто всю жизнь бензопилой фехтовал. А может, талант. Генетическая память, а вдруг его предки были мастерами в этой дисциплине? Или в цирке работали. Или…
Я вспомнил, как ловко он играл на барабане, и подумал, что Беловоблов, наверное, на самом деле талант. Быстро всему научается…
И только я успел об этом подумать, как Беловоблов сделал резкий и почти незаметный выпад. Полотно его бензопилы угодило мне в коленную чашечку и тут же свернуло ее набок. Нога дрогнула, подломилась, я поскользнулся на железе и поехал к обрыву, стараясь уцепиться за гладкую крышу.
Костромина захлопала в ладоши. Видимо, наша дуэль протекала по верным канонам.
Я сумел остановиться на самом краю танка. Поднялся на ноги. Беловоблов с роковой улыбкой, заметной даже через противогаз, устремился ко мне. Он не спешил, опасался набрать скорость и пролететь мимо, приближался твердыми уверенными шагами, жонглируя бензопилой, как тесаком. Я нащупал равновесие, сделал шаг вперед. Мы снова скрестили пилы.
Беловоблов оказался сильнее, я снова стал сползать к краю, он напирал, как бульдозер, вперив в меня свой непримиримый взгляд.
Я даже хотел ему сказать, что после школы ему надо в трамвайное депо устраиваться, трамваи толкать, если вдруг электричество кончится, но сказать не получилось, потому что Беловоблов умудрился меня боднуть. Несмотря на сросшиеся позвонки, а может, как раз из-за этого, удар у него получился чрезвычайно мощный. Я почувствовал, как треснул мой череп, как разошлись затылочные швы…
Костромина ойкнула.
В глазах быстро темнело, Беловоблов отбросил меня к краю и, судя по торжествующему воплю, намеревался столкнуть.
Я вильнул вправо, Беловоблова повело инерцией, я, не размахиваясь, ударил. Мой удар пришелся во вражескую спину, «Дружба» с хрустом врубилась Беловоблову в ребра, застряла.
Кострома охнула. Беловоблов упал. На крышу опустилась чайка, поглядела на нас, как на дураков.
– Роскошно, – сказала Костромина. – Просто «Беовульф» какой-то.
Беловоблов встал. Без своей пилы, ее он поднять не смог, поскольку я, судя по всему, перебил ему позвоночник, и руки у него теперь безжизненно болтались вдоль туловища. Он сделался похож на непредсказуемо диковинное существо – высокий, с гордо поднятой головой, с бензопилой «Дружба», торчащей из хребта. Не поймешь кто. Может, на самом деле этот самый Беовульф.
– Вообще, – крикнула Кострома. – Шикарно.
Беловоблов пытался повернуть голову, оглянуться назад, не получалось – мешала пила, мешала ненормальная шея. Он сделал шаг, дрыгнул спиной, намереваясь стряхнуть инструмент, тщетно.
Костромина подхватила камеру и стала бегать вокруг нас, снимала с разных ракурсов.
Беловоблов мотал пилой, но при этом старался достать меня, зацепить рукой, боролся до конца, как настоящий рыцарь.
– Сдаешься? – спросил я.
Беловоблов неприлично выразился, за это я размахнулся и ударил его по ноге.
Беловоблов упал снова. Я победил.
Повернулся к Костроме. Она принялась что-то говорить, но без слов, только губами, лицом еще себе помогала, я ничего не понял.
– Чего?
Костромина выключила камеру.
– Теперь скажи, что ты это сделал во имя любви, – велела она и снова камеру включила.
– Я сделал это во имя любви, – я указал на Беловоблова.
– Громче, – прошептала Костромина.
– Я сделал это во имя любви, – сказал я громче.
– Идиоты… – сказал Беловоблов к.б. грустно.
– Сам идиот, – сказал я к.б. в обиде. – И вообще, ты проиграл. Он же проиграл?
– Ничего я и не проиграл…
Беловоблов оказался упрям. Он принялся елозить по крыше, стараясь зацепить пилу за выступающие болты и извлечь ее из спины. Хотя, как приличный дуэлянт, должен был признать поражение и сдаться на милость победителя.
А я не знал, что делать. Добивать поверженного противника было не в рамках дуэльного кодекса, но что-то делать было надо.
– Может, его все-таки сбросить? – спросил я у Костроминой. – Ну, с крыши?
– Не знаю… – Костромина опустила камеру. – Сложная ситуация. Ладно, я думаю, надо его… Надо ему помочь.
– Все-таки сбросить?
– Да нет, помочь. Пилу вытащить.
– Ты уверена? – спросил я.
– Уверена, – сказала Костромина.
Я шагнул к Беловоблову, но он дернулся в сторону. В спине у него что-то зажужжало, потом раздался трескучий железный звук – заработала пила. Неожиданно ожила, брызнула маслом, плюнула синим дымом, заскрежетала цепью.
