Сергей Григорьев - Малахов курган
Загремели оба яруса, верхний и нижний, Гордоновской батареи. Она палила в сторону Камчатского люнета, поражая пространство между люнетом и французскими окопами. Англичане, видимо, не подозревали размеров предпринятой русскими атаки и поддерживали французов, не опасаясь за себя.
Матросы Завалишина зарядили ружья, и отряд двинулся дальше.
– Веди, юнга, к отрожку оврага, про который говорил, – сказал мичман Вене.
– Дальше, ваше благородие, будет круча. Тропой идти нельзя: «он» заметит.
– Веди, как лучше.
Веня сошел с тропы на крутой в этом месте скат. Мичман и матросы последовали за ним. Из-под ног сыпалась галька. Чтобы не скатиться вниз, приходилось хвататься за свисающие длинные прутья колючей ожины[295].
Вдруг над головами послышались голоса. Без команды люди прилегли на скате и притаились. Веня повалился рядом с мичманом и прошептал:
– Ну, ваше благородие, пропали!
– Молчи! – Мичман прислушался к голосам и шепотом объяснил Вене: – Это инженер разбивку делает: они хотят рыть здесь траншею вдоль оврага. Их немного. Сейчас уйдут. Они нас не чуют!
Сверху послышался стук топора: в землю забивали обухом колышек для отметки. Голоса отдалились вниз по скату горы.
– Надо, ваше благородие, идти, – посоветовал Веня. – До овражка рукой подать, а то, боже упаси, они опять придут. Вставай!
Мичман встал и пошел вслед за Веней. Это послужило сигналом для остальных. Круча кончилась. Веня, пригнувшись к земле, кинулся бегом по отлогому скату и повернул вправо, в узкую глубокую промоину. Дно промоины круто поднималось каменными ступенями в гору. Через несколько минут Веня остановился, задыхаясь. Сзади напирали товарищи. Совсем близко впереди и несколько вправо громыхнула пушка.
– Тут будет самая макушка, а правей – верхняя батарея, – доложил Веня.
– Молодец! – похвалил юнгу мичман.
– Рад стараться! Только очень сердце колотится…
– Отдохни. Мы пойдем, а ты нас тут дожидайся.
– Вот тебе раз! – обиделся Веня. – Шел-шел… Что ж я теперь?… Вели кричать «ура», тут надо бегом по голому месту.
«Кто идет?»
Матросы сгрудились вокруг командира и проводника.
– Нет, братишка, тут «ура» неподходяще – надо в затишку делать, – посоветовал один из матросов.
Мичман согласился:
– Ладно, товарищи, – значит, бегом, без крика!
– И бегом не надо, – продолжал тот же бывалый матрос. – Тут до «него» еще шагов триста будет. На бегу «он» сразу нас увидит. Надо идти тихо, вальяжно, будто свои идут… А ты, ваше благородие, иди с юнгой и разговаривай с ним по-французски. Как мы французы будто.
Рокот смеха пробежал в кругу матросов.
– Так будет хорошо, – согласился мичман Завалишин. – Значит, друзья, идем вольно. Подойдем, кинемся и без крика – колоть. И шабаш! Идем!
Завалишин, взяв за руку Веню и обнажив саблю, скомандовал: «Вперед!»
Вольным шагом, по два в ряд, подходили матросы с Веней и мичманом впереди к английской батарее. Она палила. При вспышках было видно, что на батарее работали не спеша и беспечно одни артиллеристы, без пехотного прикрытия. Они ходили около пушек с фонарями.
До батареи оставалось шагов пятьдесят. Крепко сжимая руку Вени, мичман начал читать стихи – первое, что пришло в голову:
А quoi bon entendre
L’oiseau du bois?
L’oiseau lе plus tendre
Chante dans tа voix[296].
– Ты куда? Вон «он» там! Вылезай! Дубу дай! – храбро отвечал «по-французски» Веня.
– Qui vive?[297] – послышался тревожный окрик часового.
– France vous regarde![298] – ответил наугад, подражая паролю, мичман.
Отпустив руку Вени, мичман бросился вперед, махая саблей. За ним, яростно дыша, ринулись на батарею матросы. Веня на бегу споткнулся и упал. «Лежи, лежи, а то убьют!» – уговаривал себя Веня, слушая сдавленные крики, возгласы, стоны и стук оружия на батарее.
Скоро все смолкло. Матросы, не сделав ни одного выстрела, перекололи орудийную прислугу и командиров.
Веня приподнялся и, вскрикнув, в испуге побежал на батарею: ему почудилось, что его хватают из темноты чьи-то руки.
Около убитых англичан с фонарями, уцелевшими в схватке, суетились матросы, снимая с мертвых оружие. В блиндаже матросы тоже хозяйничали, забирая из стойки штуцеры и патронные сумки.
– Повалить орудия! – приказал Завалишин.
– Эх, жалко, ершей не захватили! Кабы знать, что так складно выйдет…
– Як же «не захватили»! – услышал Веня голос Мокроусенко. – Вот они, три ерша. Затем Тарас и шел!
Веня бросился на голос Мокроусенко. Шлюпочный мастер оглаживал рукой казенную часть пушки, отыскивая отверстие запала.
– Да де ж воно? Братцы, да у них пушки без дырки!
– Сбоку! У них сбоку! – крикнул Веня.
– Эге ж! Нашел! Спасибо тоби, хлопчик! – ответил Мокроусенко, загоняя ерш в запал ударами обуха. – Братишки, запомните, кто ерша не забыл и в пушку забил, – Тарас Мокроусенко… А разрешите раскурку, ваше благородие? Да и до хаты.
– Можно! – ответил мичман. – Меня, кажется, ранило в руку.
– Цирюльник! Сюда! Мичмана ранило!
Подбежал цирюльник и перевязал мичману левую руку, проколотую выше локтя штыком.
– Ничего, ваше благородие! До свадьбы заживет! – утешал цирюльник раненого.
Далеко внизу, со стороны Третьего бастиона, затрещали выстрелы.
– Наши в атаку пошли. И палят… Это на Зеленой горе: Бирюлев на Чапмана полез.
Медная «собачка»
Матросы высыпали на банкет батареи. Кто-то подсадил Веню на бруствер, и он увидел и влево и вправо тусклые огоньки ружейных залпов. На тысячу шагов вперед внизу английская батарея нижнего яруса палила из четырех орудий по Третьему бастиону. По батарее бродили огоньки фонарей. На нижнем ярусе англичане и не подозревали того, что у них произошло на верхней батарее.
Третий бастион не отвечал англичанам. И левее, до самого моря, севастопольские батареи, скрытые тьмой, ничем себя не обнаруживали. В городе и на рейде мерцали редкие огни. Дальше над темной землей вздымалось высокое море. Все напоминало Вене прежние времена: на эту гору не раз ходили Могученки в июльские жаркие ночи, чтобы отдохнуть от домашней духоты.
– Что вздыхаешь, юнга? – спросил Веню сосед. – Кого жалко?
– Себя, – ответил юнга.
Матросы тихо переговаривались.
– Дать бы залп на огонек по нижней батарее! Вот бы забегали! Как тараканы в горячем горшке.
– Не донесет!
– Ну да, не донесет! Ваше благородие, разрешите по нижней батарее всем бортом… – попросил кто-то из матросов.
– Не надо, братцы! Догадаются – беда! Складно все вышло.
– Не очень-то складно. Вон Федя Бабунов с разрубленной головой лежит…
В английских окопах и внизу, и слева рожки заиграли тревогу. И позади далеко, должно быть на редуте Кантробера, запели трубы.
– Надо уходить! – приказал Завалишин. – Шанцевого инструмента не брать: идти нам далеко.
– Дозвольте, ваше благородие, английский топорик на память взять, – попросил Мокроусенко.
– Бери… Собирайтесь, молодцы, мы свое сделали.
Матросы беглым шагом пошли с батареи к оврагу. У всех матросов было на плече по два ружья, из чего Веня понял, что на батарее остался не один Федя Бабунов.
Веня с Мокроусенко очутились впереди. Юнга был недоволен.
– Ты хоть топор взял, а я с пустыми руками.
– Чего же ты, хлопчик, зевал?
Отряд спустился в Доковый овраг и пошел к Севастополю по его дну. Когда миновали кручу, где пришлось раньше, идя в гору, таиться, с гребня обрыва затрещали вразнобой выстрелы. Опасное место миновали бегом и на уровне брошенной французами траншеи остановились передохнуть.
– Ваше благородие, дозвольте нам с хлопчиком прямиком на «Камчатку»: юнга наш до маменьки просится. Да не забудьте, ваше благородие, что мы с ним три орудия заклепали: Могученко-четвертый и Мокроусенко Тарас, – на каждого приходится орудия полтора-с…
– Спасибо, Мокроусенко. Не забуду… Ступай, юнга, домой. Спасибо и тебе за службу.
– Будьте здоровеньки, не забывайте, товарищи, Тараса: в случае награды – три кварты горилки[299] за мной…
Матросы засмеялись.
Уже брезжил рассвет. Мокроусенко с Веней полезли в гору прямиком к Камчатскому люнету. В брошенной французами первой траншее они увидели две оставленные медные мортирки.
Мокроусенко остановился и сказал:
– Вот и тебе, хлопчик, трофей. Хочешь, я тебе медную «собачку» подарю? Нехай тявкает с Малахова по своим…
– Ишь ты, подарил! Мне ее и не поднять…
– А Тарас на что?
Мокроусенко отбил мортирку от деревянного станка, отдал топор Вене, крякнув, поднял мортирку на правое плечо и зашагал в гору к Камчатскому люнету.
Перемирие
Утром все открытое пространство перед Камчатским люнетом казалось расцветшим: после ночной битвы поле пестрело одеждами павших. Синие куртки, красные штаны, белые рубашки тех, с кого успели стащить мундиры, делали буро-зеленые холмы похожими на поле пестрых маков в цвету. Серые шинели убитых русских солдат нельзя было отличить от камней, разбросанных по полю. Но вдруг иные из серых камней начинали двигаться, раненые поднимались, вставали, воздевали вверх с мольбой руки, падали снова и пытались ползти к своим. Наверное, они взывали о помощи, но крики не были слышны из-за грохота канонады. Начавшись ночью, пальба к утру усилилась. Английские батареи Гордона и Чапмана молчали. За них говорили остальные. Французы и англичане сосредоточили весь огонь на левом фланге Севастопольской обороны.
