Всеволод Нестайко - Загадка старого клоуна
Ему поднесли хлеб-соль на рушнике.
Он спешился, поцеловал хлеб, отломил корочку, передал каравай джурам[22].
Из толпы вышли вперёд несколько парней в длиннополых чёрных свитках, поверх которых были накинуты плащи, завязывающиеся на груди под шеей тесёмками.
– Спудеи – студенты Киево-Могилянского коллегиума, – шепнул мне Чак.
Один из спудеев принял величественную позу и, подняв в сторону правую руку, начал декламировать:
Праздник нынче долгожданный:
Полководец наш преславный,
Ты вошел в наш Киев славный.
Мы тебя у врат встречаем
И покорно преклоняем
Пред тобою мы главу.
Ты же власти булаву
Из руки не выпускай,
Край родной наш вызволяй!..
Стихи были длинными и довольно корявыми, но спудей читал их очень вдохновенно, с воодушевлением. Потом выступил ещё один спудей, который тоже читал стихи, но уже по-латыни. Я ничего не понял, отметил только, что большинство слов заканчивались на «ус».
Толпа была настроена празднично. Все радостно шумели, время от времени выкрикивая: «Слава!»
Тимоха Смеян, который стоял рядом со мной, вдруг, тихо охнув, схватился рукою за бок. Я обернулся и успел заметить хищные раскосые глазёнки Шайтан-аги, который, метнувшись, исчез в толпе.
– Ой!
Сквозь пальцы Смеяновой руки, прижатой к боку, сочилась кровь.
– Ой, Чак! Смотрите! Ой! – отчаянно вскрикнул я.
– Тихо! Молчите! Не портите праздник киевлянам. Его уже не поймаешь. Помогите мне лучше выбраться отсюда. Чтобы я не доставил хлопот людям, – Тимоха улыбнулся побелевшими губами.
Мы подхватили его с двух сторон.
Не знаю, удалось ли бы нам выбраться из толпы, если бы казак Тимоха не напряг свои последние силы. По-моему, не мы его, а он ещё нас поддерживал.
Оставляя на снегу кровавый след, мы с трудом тянули его к софийской стене.
Прислонившись спиной к стене, Тимоха опустился на землю.
– Ну вот… Всё… Добрался-таки до меня басурман Шайтан… Но смех-траву он всё равно не получит… – Тимоха тяжело вздохнул.
– Давайте мы вас перевяжем, давайте, – склонился над ним Чак.
– Нет… это уже ни к чему… Поздно… Умирать надо тоже достойно… по-казацки, без паники… Пришла безносая, надо встретить её спокойно, с улыбкой… «Здравствуйте, сваха!..» – Тимоха через силу улыбнулся, обвел нас долгим взглядом. И вдруг в глазах его мелькнуло удивление. – По… Постойте, а вы из будущего… зачем? Не за смех-травой ли?
Мыс Чаком отвели глаза.
– Эх, как же это я… Послушайте… Есть старая семейная легенда… Жил когда-то скоморох Терёшка Губа. Здесь… в Киеве… давно… один из тех семидесяти… – Тимоха вдруг сделал резкий вдох и медленно-медленно выдохнул, опустив голову на грудь. Это был его последний вздох. Глаза его сомкнулись. Навсегда.
Потрясённый, я растерянно посмотрел на Чака. Он отвернулся, закусив губу.
Неожиданно бухнуло, раз, другой… Потом заухало часто и беспорядочно. Это киевляне салютовали Хмельницкому из пушек, из пистолей, из ружей…
И эти выстрелы, и колокола слились для меня в один какой-то непостижимый звук. Этот звук как-то незаметно превратился в рокот мотора.
…Над площадью Богдана Хмельницкого низко летел вертолёт. Чак смотрел на меня усталыми печальными глазами.
– Такой казак был… – прошептал я.
Я не мог опомниться от только что пережитого.
– Ну, пойдём… – Чак поднялся. – Я позвоню тебе. Не знаю когда… завтра, послезавтра… Как буду чувствовать себя…
– Хорошо, – сказал я.
Глава XVI
Степанян!.. Экскурсия в Софию. Зря я отказался… Путешествие к Григорию Саввичу. Тайна ещё не разгадана
Сурен сегодня так сиял, что в классе, кажется, стало светлее. Вчера и позавчера съёмки прошли успешно, и, хотя каждый маленький эпизод снимали по пять-шесть раз, то есть делали пять-шесть дублей, как это называется в кино, режиссёр похвалил Сурена.
Все опять столпились возле парты Сурена, а он рассказывал, взмахивая правой рукой, и показывал, как всё происходило во время съёмок. Это получалось у него очень здорово и комично. Он и вправду был настоящим артистом. Не случайно его взяли сниматься в кино. Не случайно! Я смотрел на него с нежностью. И он, значит, Муха!
Мушка! Суренчик мой дорогой!
Неожиданно он обернулся ко мне, хлопнул меня по плечу и сказал:
– О! Степанян! Слушай! Там на съёмках был один актер, ну очень на тебя похожий. Ну вылитый ты! Только усики приклеить – и всё. Вот молоток! Играл – потрясающе… Слушай, ты не обиделся, что я тебя Степаняном назвал? Понимаешь, дома у меня есть друг Степанян. А ты – Степан. Почти, понимаешь, тёзки. Можно, пока я в Киеве, я тебя Степаняном буду называть? Мне будет приятно, понимаешь. И там у меня друг Степанян – и здесь друг Степанян. Можно?
Кровь бросилась мне в лицо. И щёки вспыхнули огнём. От неожиданной радости. Степанян!
Конечно, конечно, называй меня Степаняном! Это же здорово!.. Это же не Муха. Это же – Степанян! Пожалуйста! Называй! И ещё – он назвал меня другом. При всех!
Я ничего не сказал. Я не мог ничего сказать. Я только молча кивнул.
– А в соседнем павильоне снимают фильм о древнем Киеве, о Ярославе Мудром. Ух, здорово! Такие воины, с мечами…
Сурен хотел изобразить древнерусского воина, – вытянул руку вперед, нахмурил брови, – но, маленький, длинноносый, он, конечно, вовсе не походил на древнерусского воина. Он был такой смешной, что все засмеялись.
– А у нас сегодня как раз экскурсия в Софийский заповедник! – послышался торжественный голос Лины Митрофановны.
Мы так увлеклись Суреном, что и не заметили, как она вошла в класс.
– Последнего урока не будет. Тина Гавриловна заболела. Вместо урока истории поедем на экскурсию в Софию. Шефы дают автобус. Поэтому будет удобно и быстро.
– Ура-а! – воскликнул Игорь Дмитруха.
– Ура-а! – подхватил весь класс. Ну конечно, экскурсия интереснее урока.
А на большой перемене Игорь Дмитруха, выбегая из класса, вдруг на миг задержался, повернулся ко мне и позвал:
– Степанян! Что ты там возишься, как… Как не знаю кто! А ну, айда с нами! Звать его ещё надо.
Туся посмотрела на меня и улыбнулась. Я покраснел. Впервые Игорь меня назвал не Мухой…
Как описать вам Софию Киевскую? Во-первых, описать её словами невозможно. Это всемирно известный памятник архитектуры, построенный Ярославом Мудрым в начале одиннадцатого века. (Ну, не самим, конечно, Ярославом, а тысячами талантливых древнерусских мастеров-умельцев, но так уже принято говорить: «Петербург построен Петром Первым!», «Москву основал Юрий Долгорукий» – который, кстати, похоронен в Киеве, в церкви Спаса на Берестове возле Киево-Печерской лавры, – «София построена Ярославом Мудрым»…)
И первое место в Киеве, в которое везут туристов со всего мира, – это, конечно, София. Во-вторых, нет, наверное, человека, который, приехав хотя бы на два дня в Киев, не побывал в Софии. Поэтому вы или уже были там, или скоро побываете. И сами увидите. Ведь лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Потому что, как говорит мой дед Грицько, «то, что ты видел, ты действительно видел, а чего ты не видел – действительно не видел».
Когда заходишь в Софийский собор, не можешь рта не раскрыть. И так с раскрытым ртом и ходишь всё время. Единственное, что ты можешь произнести, – это «О!..» Высоко-высоко над головой в центре купола – огромное мозаичное изображение Христа Вседержителя.
– О! Богоматерь Оранта.
– О! Архангелы.
– О! Апостол Павел.
– О! Саркофаг Ярослава Мудрого.
– О!
Мы слушаем рассказ экскурсовода о строительстве собора; о библиотеке Ярослава Мудрого, которая, может, где-то здесь близко закопана в землю, но до сих пор не найдена; о разграблении Софии воинами Батыя; о реставрации собора митрополитом Петром Могилой и о многом-многом другом и уже не «окаем», а только, разглядывая всё, молча вертим головами. Даже Игорь Дмитруха, отпускающий обычно реплики во время экскурсий, молчит, как будто воды в рот набрал.
Поднимаемся по скользким, истёртым миллионами ног чугунным ступеням южной башни.
– Известная фреска одиннадцатого века «Музыканты и скоморохи», – говорит экскурсовод. У меня сжимается сердце.
Я смотрю на облупленную бледную фреску, на которой нарисованы какие-то музыканты с дудками, танцоры и акробаты (это, наверное, и есть скоморохи), а у меня в ушах звучит голос умирающего Тимохи Смеяна: «Послушайте… Был когда-то скоморох Терёшка Губа… здесь… в Киеве… давно… один из тех семидесяти…»
Мы ещё долго ходили по собору, но я уже всё время думал об этих скоморохах, о Тимохе Смея не, о веселящем зелье и не мог успокоиться. Что хотел сказать запорожец Тимоха перед смертью? Знал ли он секрет веселящего зелья? Хотел ли передать его нам и не успел? Или, наоборот, не хотел? Почему он вспомнил о скоморохе Терёшке Губе, давно жившем здесь, в Киеве? И когда это – давно? В каком хотя бы веке? И что означает «один из тех семидесяти…»?
