Дмитрий Емец - Ошибка грифона
Зная, что здесь его никто не увидит, Арей дал себе волю. Метался в тучах, кричал, бил их кулаками, вспарывал крыльями.
– Почему меня изгнали?.. За что? – кричал Арей. – Но разве я не сам хотел уйти? И вот я получил что хотел – но почему же мне так больно и плохо? Потому что дверью хлопнул не я?
Арей кричал, врезался в грозовые тучи, заставлял их метать молнии, но ответа не получал. И отлично знал, почему это происходит. Потому что ответ этот уже был в нем самом, а он желает какого-то иного ответа. А зачем отвечать, если правильный ответ заранее не устроит вопрошающего? Если он заранее готов его отрицать, в диком упрямстве повторяя одно и то же?
Щенок сосет молоко матери и растет. Если он отказывается сосать молоко, то погибает. Мать не может заставить его сосать. Она может только толкать его носом, массировать языком, возможно чуть покусывать – и все. Остальное – это свободная воля щенка, куда бы она ни вела.
Он, Арей, ощутил в себе перемену еще в Эдеме, еще до близкого знакомства с Кводноном. Началось все с того, что он перестал мысленно разговаривать с незримым, трепетным светом, вдохнувшим в него жизнь. Случилось это как-то совсем неприметно, когда он захотел превзойти всех в полете. Переключился на свои крылья. Зациклился на них. Изучал, как влияет на полет расположение каждого пера. Угол его изгиба, плотность, форма. Ведь даже мелкие, немаховые перья могут изменить характеристики полета, по-разному взаимодействуя с воздухом.
С незримым светом он уже почти не говорил. Все его дары воспринимал как должное. Едва ли не считал, что ему обязаны за то, что он, Арей, позволил произвести себя на свет. И теперь, раз его выпустили в мир, за ним обязаны бесконечно следить, заботиться и восхищаться им.
А как-то утром, в Эдеме, когда воздух был особенно прозрачен и сад дышал свежестью, Арей вновь попытался говорить со светом и понял, что сказать ему уже нечего. Нет в нем ни благодарности, ни терпения, ни радости, ни любви к создавшему его. Он потерял что-то важное, какую-то тонкую настроенность. Между ними просочилось нечто чужеродное, постороннее, непонятное ему самому. Арей ощущал все это без слов. Единой мыслью ощущал, целостно. И было ему от этого душно.
Сейчас Арей летал долго. И кричал долго и безответно. Наконец, охрипнув и устав, полуживой спустился на землю. Усы и бородка были покрыты панцирем льда. Такой же панцирь, состоящий из многих отдельных шариков, был и на его одежде. Арей шагал, слушая, как осыпаются с него шарики льда. Ему хотелось согреться.
Вся долина, примыкавшая к лесу, была в кострах. Сотни костров. Когда смотришь сверху – кажется, будто горит на солнце чешуя огромной рыбы. У каждого костра – стражи, а вокруг, в темном пространстве леса – множество служебных духов, ставших нежитью. Когда-то они подчинялись павшим стражам света и, как управляемые ими духи, покинули Эдем с ними вместе.
А пало их много. Треть всех стражей света и огромное число служебных духов. Кводнон стал бациллой, заразившей остальных. Все, кто мог противиться этому вирусу, устояли. Тот, кто имел в себе нечто родственное Кводнону, был мгновенно охвачен болезнью.
Арей знал, к какому костру ему нужно. Его вело безошибочное чутье. На опушке леса, вздрагивая от ветра, пылал огонь. У костра сидело с десяток стражей. Еще издали Арей узнал среди них Хоорса, Вильгельма, Барбароссу и Кводнона. К удивлению Арея, почти все они держали палки, а у Барбароссы в руках был длинный и прямой ствол ели, заканчивающийся острым сколом. Барбаросса, долговязый, тощий, страдающий оттого, что борода у него красного цвета и растет пучками, демонстрировал этот ствол Хоорсу и Вильгельму.
– А ведь им можно ткнуть! Даже бросить можно! И будет, наверное, очень больно, если попасть! – восторженно говорил он.
– Да! – соглашались Хоорс и Вильгельм, имея на лице такое же детское восхищение.
– А еще можно привязать к палке острый кусок камня! – рассуждал Барбаросса.
– Камень отвяжется! Лучше привязать кость! Ребро какое-нибудь острое! – спорил Вильгельм.
Барбаросса первым заметил Арея и замахал ему рукой:
– Арей! Иди сюда! Смотри, что у меня есть!
«Сейчас будет хвастать палкой», – подумал Арей.
На сосну в руках у Барбароссы он смотрел без всякого интереса. Он вообще не понимал этой тяги к палкам и камням, которая появилась у большинства стражей совсем недавно. Этим дубинам даже слово уже выдумали: «оружие». Но против кого его использовать? Друг против друга? Против зверей и птиц? Но ведь и звери и птицы совсем недавно были друзьями и до сих пор помнят это. Если захочешь, можно подойти к любому льву, велеть ему открыть пасть и ощупать его клыки. И лев будет как кот тереться о твои ноги.
Арей вспомнил, как в мир впервые пришел страх. Кводнон нашел жука. Жук был черный, огромный, с длиннющими усами. Он сидел на ладони у Кводнона и ощупывал ее усами, видимо пытаясь осознать, где находится, и не отыскивая в своем разуме объяснений. Кводнон долго смотрел на него, потом вытащил из костра короткую, заканчивающуюся угольком палочку и коснулся одного из жучиных усов. Ус мгновенно свернулся, образовав у основания плотный комок сгоревшей плоти. Жук подпрыгнул и заметался по ладони, то и дело касаясь сгоревшего усика лапкой.
– Ему больно! – закрывая рукой глаза, воскликнул Вильгельм.
– На самом деле мы понятия не имеем, что испытывает жук. Не исключено, что наслаждение! – заметил Кводнон и потянулся палочкой ко второму усу. Все стражи стояли рядом и, вцепившись друг в друга, смотрели, как Кводнон касается второго усика. Потом Вильгельм зарыдал и убежал.
– Неправда! Ты знал, что ему больно! – крикнул он издали.
– Допустим, я догадывался! – признал Кводнон. – Но я хотел проверить свои ощущения. Будет ли мне так же приятно причинять кому-то боль, как это было в первый раз? Нужно все испытать, все попробовать.
Теперь Барбаросса бегал вокруг Арея, показывал ему палку и делился впечатлениями, как можно ее использовать:
– Если на меня кто-то нападет, я ему ка-а-ак дам!
– А кто на тебя нападет-то? – спросил Арей, и Барбаросса озадаченно замолчал. Такой вопрос, как видно, не приходил ему в голову.
– Ну кто-нибудь… – буркнул он разочарованно. – Можно же попросить кого-нибудь напасть! Ну в шутку!
– Вильгельма! Он тут главный злодей! – сказал Арей.
Застенчивый Вильгельм зарумянился как девушка и сдул со сгиба руки ночного мотылька. Касаться его пальцами он не рискнул, чтобы не повредить пыльцу.
Арей вспомнил, что и палку первым додумался взять именно Кводнон. Когда Арей спорил с ним, Кводнон вдруг мелко ощерился, схватил с земли дубину, принесенную кем-то для костра, и замахнулся двумя руками.
– Если ты еще раз скажешь мне «нет!», я вот этой вот штукой двину тебя по голове! – крикнул он в запальчивости.
Помнится, все стражи, разинув рты, с изумлением уставились на Кводнона. До этого ни у кого и в мыслях не было, что можно кому-то угрожать или, тем более, ударить. Кводнон почувствовал, что сделал что-то не то. Смутился. Отшагнул от Арея. Пугливо разжал руку. Палка выпала. Это была часть древесного корня, расширявшаяся к стволу и похожая на палицу.
Хоорс присел на корточки, разглядывая то, что выпало из руки Кводнона.
– Любопытно! А ведь этой штукой действительно можно сильно стукнуть! – заметил он. – Тут получается рычаг, а массивное окончание делает его опасным! Вот, смотрите, я сейчас ударю этим рычагом хотя бы по дереву!
Сказано – сделано. Полетела кора. Вильгельм бросился к сосне. Стал гладить ее, дышать на место со сбитой корой.
– Перестань, Хоорс! Что ты? – в ужасе воскликнул он. – Дерево же живое! Ему больно!
Хоорс смущенно бросил палицу в костер. Казалось, все благополучно забыто, но через неделю Арей обнаружил, что Барбаросса ходит с дубиной и говорит всем, что хромает. Но когда начинаешь выяснять, на какую ногу и что случилось, – злится и грубит. Еще через день палка появилась у Кводнона. Хорошая палка, в его рост, и даже, кажется, из красного дерева. А еще примерно через месяц Арей шел по лесу и услышал какой-то непонятный звук.
Он остановился. Прислушался. Звук повторился. Казалось, кто-то рычит и плачет одновременно, кусая себе руки. Арей пошел по направлению звука и в овраге обнаружил Хоорса. Хоорс сидел на корточках рядом с мертвым оленем, и спина его содрогалась от рыданий. Рядом лежала палка с веревкой и валялся окровавленный камень. Видимо, камень был привязан, но отвязался, потому что на веревке и сейчас еще были узлы.
