Луиза Мэй Олкотт - Хорошие жены
Четверг
Вчерашний день прошел спокойно – занималась с детьми, шила, писала в моей маленькой комнате, где очень уютно с лампой и камином. Узнала еще кое-что об обитателях пансиона и была представлена профессору.
Оказалось, что Тина – дочь гладильщицы-француженки, которая работает в прачечной при пансионе, гладит тонкое белье. Малышка прямо влюблена в мистера Баэра; бегает за ним по пятам, точно собачонка, когда он дома, и он очень рад, так как любит детей, хоть и «холоштяк». Китти и Минни Кирк тоже говорят о нем с любовью, рассказывают об играх, которые он придумывает, о подарках, которые приносит, о замечательных сказках, которые рассказывает. Молодые люди в пансионе, похоже, подшучивают над ним: зовут его Старый Фриц, Пенистое и Косолапый[60] и придумывают всевозможные шутки с его именем. Но он только радуется этому, как мальчишка, и принимает все поддразнивания так добродушно, что все любят его, несмотря на его иностранные манеры и привычки.
Незамужняя леди, о которой я говорила, – мисс Нортон – богатая, добрая и культурная. Она заговорила сегодня со мной за обедом (так как я опять ходила в столовую; так интересно наблюдать за людьми!) и пригласила меня к себе в комнату. У нее много хороших книг, картин, она знакома с известными людьми и очень дружелюбна, так что я постаралась ей понравиться, потому что я хочу попасть в «лучшее общество», хотя и не того рода «лучшее общество», какое нравится Эми.
Вчера вечером я сидела в гостиной, когда вошел мистер Баэр с газетами для миссис Кирк. Ее не было, но Минни – маленькая старушка – очень мило представила:
– Это мамина подруга, мисс Марч.
– Да, и она веселая, и мы ее очень любим, – добавила Китти, enfant terrible[61].
Мы поклонились друг другу, а затем рассмеялись, потому что чопорное представление и неожиданное добавление к нему представляли собой довольно забавный контраст.
– Да, да, я слышал, что эти озорницы досаждают вам, мисс Марч. Если такое повторится, позовите меня, – сказал он, грозно хмурясь, что привело маленьких негодниц в восторг.
Я обещала так и поступить, и он ушел; но, похоже, я обречена видеть его часто, так как сегодня, проходя мимо его двери, когда отправлялась на прогулку, я случайно стукнула по ней зонтиком. Она распахнулась, и там стоял он, в халате, с большим синим носком в одной руке и штопальной иглой в другой; он, кажется, совсем не был этим смущен, и, когда я объяснила, что произошло, и поспешила дальше, он помахал мне вслед рукой, в которой держал носок, и сказал громко и весело, как всегда:
– Хорошая погода для прогулки. Bon voyage, mademoiselle[62].
Я смеялась всю дорогу, пока спускалась по лестнице, но было также немного грустно при мысли о бедняге, которому приходится самому чинить свою одежду. Я знаю, немецкие мужчины вышивают, но штопка носков – другое дело, да и не так красиво.
Суббота
Не произошло ничего такого, о чем стоит писать, кроме визита к мисс Нортон. В ее комнате полно прелестных вещей, и сама она была очаровательна – показала мне все свои сокровища и попросила иногда выходить с ней на лекции и концерты для компании – если я захочу. Она просила об этом как об одолжении, но я уверена, что миссис Кирк рассказала ей о нас, и она пригласила меня, желая оказать любезность. Я горда, как Люцифер[63], но такие благодеяния таких людей меня не тяготят, и я приняла предложение с благодарностью.
Когда я вернулась в детскую, за стеклянной дверью был такой шум, что я заглянула в гостиную. Там на четвереньках стоял мистер Баэр – с Тиной на спине. Китти водила его на скакалке, Минни кормила печеньем двух маленьких мальчиков, а они рычали и метались в клетках, построенных из стульев.
– Мы играем в зверинец, – объяснила Китти.
– Это мой слон! – добавила Тина, держась за волосы профессора.
– Мама всегда позволяет нам делать, что мы хотим, по субботам, когда Франц и Эмиль приходят в гости. Ведь правда, мистер Баэр? – сказала Минни.
«Слон» сел, глядя на меня так же серьезно, как остальные, и сказал:
– Даю вам слово, что это так. Если мы слишком расшумимся, скажите нам: «Тихо!» – и мы станем потише.
Я обещала, но оставила дверь открытой и наслаждалась весельем не меньше, чем они, – свидетелем более великолепных шалостей мне еще не приходилось быть. Они играли в пятнашки и в солдатики, танцевали и пели, а когда стало темнеть, все забрались на диван и сидели вокруг профессора, который рассказывал им чудесные сказки об аистах на трубах домов и о маленьких кобольтах[64], которые скачут верхом на падающих снежинках. Я очень хотела бы, чтобы американцы были такими же простыми и естественными, как немцы, а вы?
Мне очень нравится писать вам, и моему письму не было бы конца, если бы не соображения экономии, так как хотя я пишу мелко и на тонкой бумаге, меня все же бросает в дрожь при мысли о марках, которые потребуются для этого длинного письма. Перешли мне письма Эми, как только вы все их прочитаете. Мои скромные новости прозвучат очень невыразительно после всего ее великолепия, но тебе они понравятся, я знаю. Неужели Тедди учится так напряженно, что не может найти времени, чтобы написать старым друзьям? Заботься о нем хорошенько, Бесс, ради меня и расскажи мне все о малютках и всем передай приветы
от твоей верной
Джо.
Р. S. Когда я перечитала это письмо, оно показалось мне слишком «Баэрным», но меня всегда интересуют необычные люди, и к тому же мне, право, почти не о чем больше писать. Благослови вас Господь, дорогие!
Декабрь
Драгоценная моя Бетси,
так как это письмо обещает быть сумбурным, я адресую его тебе – может быть, тебя оно развлечет и даст представление о моем житье-бытье; хоть и тихое оно, но все же довольно интересное, чему – о, возрадуйся!
В результате того, что Эми назвала бы «геркуланумовыми усилиями»[65] в сфере умственного и духовного садоводства, мои юные подопечные начали расти, а их маленькие веточки загибаться туда, куда я хочу. Они не так интересны для меня, как Тина или мальчики, но я исполняю мой долг по отношению к ним, и они меня любят. Франц и Эмиль – отличные ребята, вполне в моем вкусе, так как смесь немецкого и американского духа вызывает постоянное бурное кипение их натур. В субботу после обеда наступает шумное время, независимо от того, проводится ли оно дома или на улице; в хорошие дни все выходят на прогулку, как целая школа, а профессор и я поддерживаем порядок, и тогда – какое веселье!
Теперь мы с профессором очень хорошие друзья, и я тоже начала брать у него уроки. Все произошло само собой и так забавно, что я должна тебе об этом рассказать. Начну с начала. Однажды, когда я проходила мимо двери мистера Баэра, где убирала миссис Кирк, она окликнула меня:
– Видели вы когда-нибудь такую берлогу, моя дорогая? Зайдите и помогите мне расставить эти книги, а то я перевернула все вверх дном, пытаясь выяснить, куда он дел шесть носовых платков, которые я дала ему недавно.
Я вошла, и пока мы работали, огляделась – вот уж действительно «берлога». Повсюду книги и бумаги, пенковая трубка и старая флейта на каминной полке; на сиденье у одного окна пищит в клетке потрепанная птичка без хвоста, другое украшает коробка с белыми мышами; недоделанные кораблики и кусочки шнурка среди рукописей, у огня сушатся грязные маленькие ботинки; а следы дорогих, любимых мальчиков, рабом которых он стал, видны по всей комнате. После долгих поисков удалось обнаружить три из шести пропавших платков – один на птичьей клетке, другой в чернилах, а третий обгоревший, его использовали как прихватку.
– Ну что за человек! – засмеялась добродушная миссис Кирк, сунув остатки в мешочек с лоскутками. – Я думаю, другие три разорваны, чтобы оснастить кораблики, перевязать порезанные пальцы или сделать хвост воздушному змею. Это ужасно, но я не могу его отругать: он такой рассеянный и добродушный и позволяет этим мальчишкам его тиранить. Я согласна взять на себя стирку и починку его вещей, но он забывает их мне отдавать, а я забываю их искать, так что иногда он оказывается в плачевном положении.
– Позвольте мне починить его вещи, – сказала я. – Мне нетрудно, а ему незачем об этом знать. Я буду рада сделать это – он так добр ко мне, приносит мои письма с почты, одалживает книги.
Я привела в порядок его вещи и ввязала пятки в две пары носков, потому что он испортил их форму своей неумелой штопкой. Мы ни о чем не говорили ему, и я надеялась, что он ни о чем не узнает, но на прошлой неделе он поймал меня за этим занятием. Когда я сижу в детской, Тина часто вбегает и выбегает, оставляя дверь в гостиную открытой, так что я могу слушать уроки, которые он дает другим. И они так меня заинтересовали и увлекли, что я решила тоже поучиться. Я сидела у двери, кончая последний носок и пытаясь понять, что он говорит новой ученице, такой же глупой, как я. Потом девушка ушла, и я думала, он тоже ушел, – было так тихо. И я усердно бубнила какой-то глагол и раскачивалась в качалке самым нелепым образом, когда какие-то негромкие странные звуки заставили меня поднять глаза. В дверях стоял мистер Баэр, он смотрел на меня, смеялся тихонько и делал Тине знаки не выдавать его.
