Сергей Тепляков - Двуллер. Книга о ненависти
– И о чем будем говорить? – спросил Марков, выставив на стол чай, печенье и варенье. Он-то не знал, и сердце не подсказало, что в образе этой девчушки пришла к нему его судьба.
– Обо всем, – ответила Наташа, выкладывая на стол диктофон. – О вашей жизни, о жизни вокруг вас. О вашей службе…
Она начала задавать вопросы. Он отвечал. Через какое-то время он понял, что впервые смотрит на свою жизнь чужими глазами, и поразился, как много есть того, о чем ему стыдно рассказать. «Эк примяла нас жизнь»…
– подумал он. Начал было поминать добрым словом советскую власть с ее колбасой за 2.20 (теперь-то казалось, что она и правда была в магазинах), да с отпусками на югах, но споткнулся – вспомнил про велосипедиста, и подумал, что главное не в колбасе. «И тогда правды не было, и сейчас нет… – подумал он.
– Но откуда же ей взяться, если люди ее не говорят, поступают мимо правды?». Эти мысли сбили его. Он задумался и уже не знал, о чем говорить.
– Что-то не так? – спросила Наташа.
– Да… – махнул рукою дед. – Я же старичок, начну, а про что говорил – забываю…
Они разговаривали так еще полчаса. Наташа пила чай, дед потчевал ее вареньем, рассказывал рецепты, сетовал, что померла жена – она, мол, была на рецепты знаток, кладезь.
– А последние годы перед пенсией где служили? – спросила она.
– Да в вытрезвителе водителем… – ответил он. – Такая была работа… Привезем пьяных, а они от нас убегают, в соседние дома стучатся, просят спрятать…
Он говорил это автоматически, но в душе вдруг тоненько и тоскливо что-то зазвенело.
– А вот я слышала, что как-то раз в вашу смену мужиков сильно избили и вас чуть не засудили… – вдруг сказала девчонка и деда поразило, как изменились ее еще мгновение назад детские глаза: из голубых они стали стальными. Сердце Маркова екнуло. Наступила тишина.
– Ты, что ли? – наконец, проговорил Марков, не сводя с нее глаз. – Карташов, Уткина, Крейц, Протопопов, Хоркин – это все ты?!
Она медленно, глядя на него в упор, кивнула. Она рассказала ему все: как умер отец, как они жили после его смерти, глотая слезы каждый новый год, как спивался брат, и как недавно остановилось от горя и тоски мамино сердце. Потом она рассказала, как убила Карташова, как напоила метиловым спиртом Крейца, как хрипела Уткина под колесами автобуса, и как Протопопов, увидев пистолет, обмочил диван.
Марков слушал все это молча. Только подумал: «Натерпелась девка. А убьет нас всех – легче ли станет?».
– За мной пришла? – спросил он, когда она замолчала.
Она кивнула.
– А я-то думал, пацан будет… – сказал он. – У твоего отца в пакете была сборная модель какого-то самолета. Так что я думал, что будет пацан.
– Я за него… – усмехнувшись побелевшими губами, сказала Наташа.
– Меня ведь даже суд не признал бы убийцей… – сказал вдруг Марков. – Я же пытался за отца твоего заступиться.
– Ну так и заступался бы – взял бы пистолет и отогнал бы уродов… – жестко сказала Наташа. – Вызвал бы других ментов. Мог спасти?
– Мог… – подумав, кивнул Марков.
– А чего же?
– Есть за тобой правда… – сказал Марков. – Только много ли? А у остальных дети, матери – им каково будет?
– Не тяжелее, чем нам. Переживут.
– Всю жизнь я прожил по принципу «Моя хата с краю», и вот ты теперь за это пришла меня убивать… – задумчиво проговорил Марков. – Ладно, я тебя освобожу.
Он встал, вышел в другую комнату и вдруг вернулся оттуда с ружьем. Наташа выхватила из сумочки пистолет, но Марков сказал:
– Стой. Не суетись.
Потом он сел на кровать, застеленную стеганым одеялом, снял с правой ноги носок, приспособил ружье под грудь, а большой палец ноги – на спуск.
– Прости меня… – сказал он Наташе, глядевшей на него во все глаза. – Уходить будешь – протри все и стаканы помой. И вот еще что: я тут виделся с Котенко. У него охранное агентство «Нат Пинкертон». Он тебя искать будет. Учти.
Тут Марков вспомнил, что была же еще девчонка – та, которую он отвозил домой. Он и дом помнил. «Нет, не буду говорить… – подумал он. – А то и ее не пожалеет». От того, что он все-таки спас чью-то душу, ему стало чуть легче. Он еще поелозил ружьем – давил куда-то ствол и почему-то хотелось приспособить его поудобнее (а может, просто пожить еще чуток, мгновение), потом сказал «Прости, Господи, душу мою грешную!», и нажал пальцем на спуск.
Выстрел грянул. Дед со вздохом медленно опустился на горку подушек позади себя. Он был еще жив. Когда плачущая Наташа подошла к нему, он смотрел на нее и глаза его были осмысленные.
– Брось ты это, внучка, брось… – прошептал дед. – Ты не нас убиваешь, ты себя убиваешь. Как же ты потом жить-то будешь? Такое на душе носить… Не отмолишь ведь…
Наташа ловила эти слова. Они становились все тише. Дед закрыл глаза и перестал дышать. Она выпрямилась. Помыла чашки, вытерла все, чего могла касаться, потом посмотрела еще раз на старика и выключила в его избушке свет.
На улице было темно и пусто. Поскальзываясь на подмерзших колдобинах, Наташа пошла к остановке.
«Дед сказал, что я себя убиваю… – думала она. – Убиваю ли? Я все такая же, или стала другой?». Она попыталась сравнить себя, но не получалось, и даже хуже – выходило, что ей сейчас живется легче. «Бросить… – подумала она. – Да как же бросить. Сам же сказал – теперь этот Котенко будет меня искать. Хочешь не хочешь, а придется и мне его найти. Так что теперь это не месть, не убийство, а самооборона. Да, чистая самооборона»…
Часть третья
Глава 1
Константин Котенко вообще газет не читал. Но в последних числах апреля откуда-то взялся в частном детективном агентстве «Нат Пинкертон», которым владел Котенко, длинный белый конверт – без обратного адреса, без печатей почты, но надписанный «Константину Павловичу Котенко лично». Секретарь приучена была такие письма отдавать шефу не распечатанными. Она и отдала.
Котенко посмотрел странный конверт на свет. Видно было, что в конверте есть маленькая квадратная бумажка. «Ну хоть не сибирская язва…» – пошутил сам с собой Котенко и открыл конверт. Потом он думал, что даже сибирская язва вряд ли напугала бы его сильнее. Из конверта выпал маленький квадратик тонкой газетной бумаги. Это был некролог в черной рамочке, извещавший о трагической кончине ветерана МВД Маркова Николая Степановича. Котенко не сразу понял, о ком это, а когда понял, бумажка обожгла ему руки.
Он вспомнил, как дед сказал «Мне уж недолго осталось». А потом добавил: «Да и вам». Мороз продрал Котенко по коже, хотя в кабинете было тепло.
«Что он там еще говорил? – обеспокоенно начал вспоминать Котенко. – Карташов, Уткина Крейц, Протопопов, Хоркин… Теперь он сам».
Он позвонил секретарю и велел узнать, как погиб Марков Николай Степанович, что это за трагическая смерть – автобусом что ли сбило. Через пятнадцать минут секретарша доложила, что Марков пальнул себе в грудь из своего охотничьего ружья.
– Говорят, по жене тосковал, – рассказывала она то, что ей только что объяснил следователь РОВД, хорошо прикармливаемый «Натом Пинкертоном» для таких и других нужд. – Ну вот дедуля поел своего любимого варенья, сваренного по бабушкиному рецепту, и саданул себе в грудь крупной дробью.
– Хорошо… – сказал Котенко, отключил селектор и задумался. Он бы и рад был поверить в самоубийство, но надо было смотреть правде в глаза – дед погиб после того, как рассказал о ведущейся на всех них охоте.
«Да может совесть заела? – вдруг подумал Котенко. – Ну бывает же у людей совесть. У деда явно была»…
Он нажал кнопку и велел секретарше найти сотрудника Антона Давыдова. Давыдов был в агентстве сошкой мельче некуда – дежурил на одном из рынков по схеме сутки через трое. Он так и не запрыгнул снова на свой поезд. «В тридцать с лишним лет собирать с торговцев дань урюком и семечками – стоило ли ради этого жить? – думал Котенко.
– Неужели вот из-за этого обалдуя у меня и правда такие проблемы?»..
Котенко взял Давыдова к себе по старой памяти (да еще очень просил давыдовский отец, а он был такой человек, делать одолжение которому и приятно, и полезно). Виделись они так редко, что Котенко всякий раз с трудом вспоминал, кто это. Да Давыдов к тому же и сильно менялся: хоть и было ему всего ничего годков, а лицо обрюзгло и пожелтело, появился живот, череп стал почти лысым. Только взгляд – свысока вприщур – остался.
Давыдов явился к Котенко через час. У него был как раз свободный день, его подняли с постели. Он хотел было послать всех – все же законный выходной, но решил, что, может, по какой хорошей причине вызывает его к себе босс? – и поехал.
– Слышал – Николай Степаныч Марков застрелился?… – спросил Котенко, когда Давыдов устроился напротив него в кресле.
– А это кто? – спросил Давыдов. – Я его должен знать?
– Должен… – ответил Котенко, рассматривая Давыдова и вновь удивляясь тому, как тот истаскался и опустился. – Это тот дед, который был водителем в ту ночь, когда ты человека до смерти забил. Он еще оттаскивать вас пытался.
