Марсель Прево - Молох
Вы не можете перестать быть принцессой! Только теперь я вполне понял это. Ведь у нас, во Франции, титулов не существует, у нас титул – это псевдоним, не более, каждый, кто хочет, может зваться и бароном, и графом, и князем. И если бы мой отец и я не были так равнодушны к этому, то мы могли бы носить громкий, звонкий титул. Но, как этот титул не мог бы сделать меня действительным дворянином и аристократом, так и Вы, несмотря ни на что, не могли бы стать обыкновенной буржуазной дамой. Тут дело не в том, что Вы не хотите стать госпожой Дюбер, а в том, что Вы не можете перестать быть принцессой…
И немкой Вы тоже не можете перестать быть. Ну, а за год пребывания в Германии я убедился, что немцы ненавидят Францию. Не все немцы – это правда: старая Германия, Германия философов, поэтов и ученых не питает к нам враждебных чувств. Но старая Германия в меньшинстве, на первом плане молодая…
Вы протестуете? Вы скажете, что принадлежите к этой старой Германии, что Вам самим уже пришлось пострадать от этой молодой Германии в виде близко окружавших Вас лиц?.. Вы скажете затем, что до всего этого нет никакого дела двум любящим друг друга людям, и что влюбленным не приходится решать политические или социологические задачи? Да, это было так до тех пор, пока мы читали с Вами Мишле, пока мы выискивали темные уголки в ап-партаментах Комболь. Но, дорогая Эльза, как только эти минуты проходили, мы сейчас же начинали чувствовать всю разницу нашего рождения.
Правда, дорогая принцесса, в те минуты, когда я бывал возле Вас, я терял голову и не мог ни о чем думать. Но хорошо ли это, и не обязан ли я все-таки думать и за себя, и за Вас? А когда я думаю о нашем общем будущем, много горьких мыслей мелькает у меня в голове. Разве Вы сможете когда-нибудь забыть, что были владетельной принцессой, что у Вас был муж, сын и что теперь у Вас нет больше ничего? Можете ли Вы забыть то мнение, которое составилось в Европе о странствующих принцессах, а их ведь так много теперь, особенно из числа немок! Все это – отзвуки реальности, которая должна будет ворваться в нашу грезу. И реальностью будет мое положение при Вас, положение… будем говорить прямо: положение содержанца при богатой принцессе. Я понимаю, Вы далеки от мысли придавать какое-либо значение самолюбию какого-то Дюбера, который осчастливлен любовью принцессы. Очень может быть, что у Вас, в Германии, такая честь считалась бы очень лестной. Ну, а у нас во Франции, будущее моей дорогой сестренки было бы серьезно скомпрометировано, если бы оказалось, что ее брат, разорившись в прошлом году, избрал теперь специальностью пользование нежными чувствами богатой немецкой принцессы.
Все это, мой великий друг, мне очень трудно писать Вам, поверьте. Мое сердце больно сжимается от решения, диктуемого разумом. О, как отрадно было бы отправиться завтра в Карлсбад, где Ваша стыдливость уже не находила бы достаточных причин для сдержанности и где совершилось бы то, чего еще не было в нашей любви. От одной этой мысли я весь дрожу и загораюсь желанием броситься к Вам. Какой очаровательный медовый месяц провели бы мы в галицийском замке!..
Но все это невозможно… Это быстро привело бы нас к разногласиям, ссорам, недовольству, разрыву. Мы слишком разны по существу, чтобы отдать друг другу всю свою жизнь, и я предпочитаю разлуку разрыву…
Да, да, это – разлука, дорогая моя! Сейчас я отправлюсь к принцу Отто, откажусь от места и вечером уеду в Париж… Я покидаю Ротберг, куда не вернусь больше никогда в жизни, потому что я не уверен, что вторично найду в себе достаточно силы решиться на то, на что я решился сегодня. Мне так трудно закончить это письмо! Я – бедный одинокий юноша, у которого глаза полны слез при мысли, что он теряет такого дорогого друга. О, нежная Эльза, Эльза с роскошными волосами, нежными глазами и пламенными устами! Неужели я никогда больше не буду чувствовать Вашей близости? Вспомните скамью в гроте Марии-Елены, вспомните Мишле… увертюру к «Парсифалю», которую я слушал у Ваших ног, и которая казалась мне эманацией Вашей души… Вспомните Фазаний павильон, комнаты Комболь, кулисы театра и террасу моей комнаты!.. Все эти воспоминания окутывают меня. Милая, милая Эльза! Вы были первым движением моего сердца, и я не думаю, чтобы в нем могло пустить теперь росток что-либо другое. Это позорно: я плачу, как ребенок! Только что я рыдал, положив голову на руки… Прощайте, прощайте, моя повелительница, моя дорогая Эльза! Испрашиваю Вашего прощения в крепком поцелуе, в таком поцелуе, во время которого забываешь, что существует Франция и Германия, богатые принцессы и бедные учителя… Один поцелуй в Ваши губки, глубокий, проникновенный поцелуй…»
Я запечатал это письмо, не перечитывая его, в конверт, на котором написал адрес: «Ее сиятельству графине Гриппштейн, Карлсбад, Грабенштрассе». Затем, накинув пальто, я отправился бросить его в почтовый ящик.
Все обитатели Люфткурорта еще спали. Но, возвращаясь обратно, я встретил на пороге Грауса, выбритого и одетого в нарядный костюм. Он окликнул меня:
– Так рано… и уже встали? Если вы сделали это из-за прибытия гарнизона, то должен сказать вам, что оно отложено на после обеда!
– Какого гарнизона?
– Да прусского, который будет стоять в Ротберге и Линцендорфе… О, теперь у нас не будет недостатка в мундирах, и истинные патриоты могут только радоваться.
Я продолжал идти, не отвечая Граусу. Какое дело было мне до этого гарнизона, когда мое сердце разрывалось от горя?
После завтрака, во время которого мы сидели с Гретой, тесно прижавшись друг к другу, я отправился на урок, поручив Грете, по ее просьбе, укладку моих вещей. Этот урок дался мне с большим трудом. Я ни слова не сказал Максу о том, что навсегда покидаю его. Макс знал, что я уезжаю на две недели в отпуск, но что этот отпуск будет вечным, этого он не предполагал. Покончив кое-как с уроком, я отправился к принцу Отто. Лакей, через которого я передал просьбу о чрезвычайной аудиенции, сообщил мне, что принц занят в данный момент с графом Марбахом и просит меня обождать в курилке.
В то время как я сидел на одном из кожаных кресел в курилке, туда зашел граф Липавский. Увидав меня, он подал мне руку и сказал:
– А, дорогой доктор! Вы пришли проститься с принцем?
– Вам сказали что-нибудь по этому поводу, или вы сами догадались? – спросил я.
– Но я же знаю… Ведь вы отправляетесь сегодня в Карлсбад, чтобы продолжать там давать ее высочеству ваши превосходные уроки!
– Я уезжаю сегодня в Париж с сестрой и не собираюсь возвращаться обратно! – довольно резко ответил я.
Липавский удивленно взглянул на меня и произнес:
– Да ну? Да ну? Вот это странно!.. В Париж? И не думаете возвращаться? Никогда бы не подумал!.. Какая потеря для нас, которым, и без того приходится испытывать так много бедствий!.. Прусский гарнизон, прусские почтовые марки, а тут еще и отъезд доктора Дюбер! Это уже слишком для одного дня!
Звонок колокольчика прервал его разглагольствования. Лакей вошел на этот звонок в кабинет и сейчас же вышел, чтобы позвать меня к принцу.
Принц Отто стоял около письменного стола и делал вид, будто читает какие-то бумаги. Не поднимая на меня взора, он спросил:
– Вы хотели видеть меня, господин доктор? Что, собственно, вам нужно? Желаете воспользоваться отпуском?
Он старался придать голосу полное безразличие и спокойствие.
– Ваше высочество, – ответил я, – я пришел, чтобы просить вас освободить меня от моих обязанностей.
Он поднял голову и воскликнул:
– Как? Но почему?
– Важные неожиданные дела зовут меня в Париж… И если вашему высочеству будет угодно, то вместо обусловленных двух недель отпуска я уеду сегодня совсем во Францию!
– Во Францию? – переспросил принц, уже не стараясь скрыть свое удивление, как это было только что с Липавским. – В самом деле, вы уезжаете во Францию? Окончательно?
– Окончательно, ваше высочество!
Принц на мгновение задумался: закорючки его усов поднимались и опускались, в то время как он кусал губы.
– Господин доктор, – сказал он, наконец, – я, конечно, не могу удержать вас силой. Вы кажетесь мне слишком твердо решившимся на этот шаг, чтобы я мог повлиять на вас. Но я очень сожалею об этом неожиданном решении… Надеюсь, по крайней мере, что на родину вас не призывает какое-нибудь неприятное дело?
– О нет, ваше высочество. Просто вопрос об устройстве своих личных дел… ну и воспитание сестры.
– Так, так! – отозвался принц, а затем, помолчав, заговорил более естественным и дружелюбным тоном: – Надеюсь, что никто не обидел вас здесь, и что вы не уезжаете недовольным?
– Я уезжаю с чувством глубокой признательности вашим высочествам за милостивый прием.
– Правда? И ни малейших трений с кем бы то ни было?
– Ни малейших.
– Я доволен этим, очень доволен!.. При дворе у вас были враги, господин Дюбер… из числа завистников, которые находили, должно быть, что вас… что с вами слишком милостиво обращаются. Поверите ли, я даже получил анонимный донос на вас? Разумеется, это была такая гнусность, что я с негодованием бросил его… Ну, да что там! Раз вы хотите вернуться на родину, я доволен, что мы расстаемся добрыми друзьями. Я буду очень жалеть о вас, господин Дюбер. Вы – порядочный человек и… очень любите свою родину!
