Александра Егорушкина - Настоящая принцесса и Наследство Колдуна
– Самое время. – Инго вытащил из кармана то самое эмалевое яблоко. «Как же он объяснит Илье Ильичу про яблоки и про Сад и про Леву, чтобы было быстро и понятно?» – озадачилась Лиза. Но Инго умудрился уместить все объяснения в несколько сжатых фраз.
Лиза легенду про Сад никогда раньше не слышала – ни от Филина, ни от кого бы то ни было. Наверно, в Сад действительно совсем никто не верил, раз даже предание о нем все позабыли… И все-таки Лева с Инго почему-то умудрились независимо друг от друга на минуточку побывать в этом Саду, а Лева к тому же видел там папу! И тамошние яблоки могут спасти Бабушку!
Напоследок Инго добавил:
– Не знаю, почему это яблоко превратилось у меня из живого в неживое, когда я оттуда выбрался. Но все равно пусть все считают Сад легендой, а мы со Львом теперь уже нет.
– И я! – встрял Костик, пожирая Инго преданным взором и вытягиваясь в струнку – изъявлял вассальную преданность. До этого он робел и только иногда шепотом восклицал «ух ты».
– В легенде говорится, что Хранитель может попасть в Сад, если он в беде… – рассуждал Смуров. – Все правильно, Лев стал Хранителем вместо меня и…
Вот и попробуй сохранить в Радинглене тайну Хранительской Гильдии, пронеслось в голове у Лизы. Особенно когда все настолько свои.
– Лев был в беде и… Нет, не сходится! – всплеснул руками Илья Ильич. – Вы-то ведь не Хранитель, – сказал он Инго, – и студенческое посвящение – никакая не беда. Да и я в свое время тоже ни в какой Сад не попадал, а уж положение было бедственнее некуда, – от одного воспоминания о пережитом столкновении с Мутабором Илья Ильич содрогнулся. – Получается, что рассказов очевидцев, кроме вашего, нет. Почему в Сад удалось попасть именно вам двоим? Все, сдаюсь! – Смуров поднял руки.
– И я не вижу никакой логики, – согласилась Амалия.
Лиза тоже запуталась. Если уж ученые Илья Ильич с Амалией ничего не понимают, то куда уж ей!
– Должна быть! – упрямо сказал Лева.
– Но сдаваться нам никак нельзя. Хорошо, сейчас мы все проверим, – сказала Амалия. – Иногда забытые легенды оказываются забытой правдой. Скажите, найдется кого-нибудь клубочек шерсти? Обычной, для вязания?
«Фриккен собирается вязать?! Нашла время!» – изумилась Лиза.
– У меня есть! – обрадовалась Маргарита, гибко присела на корточки и принялась рыться в рюкзачке. – Я всегда ношу с собой вязание. Вот. – Она подала Амалии клубок пушистой радужной шерсти. – Ничего, что такой пестрый, меланж?
– Неважно. Спасибо! Есть такое особое волшебство… – Амалия покатала и помяла клубочек в ладонях, точно лепила снежок. Потом вручила Инго:
– Попросите его, чтобы он нашел королевскую чету и Сад. Вы словесник, у вас лучше получится.
– Клубочек-клубочек, – растерянно сказал Инго, – где Уна и Инго Третий? Где Сад?
Клубок шустрым котенком выпрыгнул у него из рук, покатился по полу и замер на полу у картины, подвернув ниточку-хвостик.
– Что и требовалось доказать, – разочарованно вздохнул Филин. – Я и не надеялся, уж простите.
– Я неправильно попросил? – Инго обернулся к Амалии. Та кусала губы и ничего не ответила. Наверно, у нее опять что-то не получилось, сообразила Лиза.
Инго подобрал клубочек, взвесил его в одной руке – в другой было металлическое яблоко. Сосредоточенная складка между бровями у него разошлась, и он негромко сказал:
– А если вот так… Яблоко от яблоньки недалеко падает!
Металлическое яблоко соскочило у него с ладони, будто упругий резиновый мячик, оттолкнулось от пола и с легким чмоканием впрыгнуло в картину.
Все так и ахнули.
Теперь Уна с Инго держали в соединенных руках живое наливное яблоко. И под каким углом не посмотри на портрет, именно оно и приковывало взгляд. И казалось, что яблоко светится изнутри.
Инго бросился к картине, дотронулся до холста, что-то пошептал, но яблоко обратно выпрыгивать и не подумала. Лиза никогда еще не видела брата таким расстроенным. Остальные тоже растерялись.
– Что же я натворил! Второй раз упустил! – с горечью воскликнул Инго.
– Погодите горевать, Ваше Вели… Инго, – неожиданно подал голос Илья Ильич. – Я ведь обещал посмотреть на картину не только снаружи! Сейчас слазаю и достану ваше яблоко, а вы потом стукнете по нему волшебной палочкой и расколдуете.
Лиза прислушалась к наигранной бодрости в смуровском голосе и поняла, что Илье Ильичу ужасно хочется верить, будто все именно так и будет.
Инго, Филин и Амалия принялись горячо отговаривать Илью Ильича. Раз картина меняется, забираться внутрь опасно, наперебой твердили они. Однако Смуров так загорелся идеей побывать внутри необычного полотна, что никаких доводов слушать не желал. Но подхлестывал его не только азарт.
– Нет-нет, и не пытайтесь меня запугать! – протестовал Илья Ильич. – О чем вы говорите! Наталья Борисовна больна, чары ваши оказались бессильны, а я единственный, кто тут сейчас может что-то сделать – а вы мне твердите о какой-то там опасности? Да ну вас в самом деле! – раздраженно отмахнулся Смуров, забыв о вежливости. – Нельзя терять ни минуты, а то яблоко там намертво прилипнет. Дайте-ка мне, пожалуйста, портфель, молодой человек! – попросил он Костю.
Дракончик послушался. По нему было видно, что и он рвется в бой и неимоверно огорчен тем, что не умеет проникать в картины.
Смуров открыл портфель и, к немалому удивлению Лизы, извлек оттуда обыкновенные музейные тапочки – безразмерные брезентовые шлепанцы на резинках, какие выдают, например, в Летнем домике Петра Первого, чтобы драгоценный паркет не портился под каблуками.
– Они волшебные? – сгоряча спросила Лиза.
– Вол-шеб-ны-е? – по слогам переспросил Смуров. – Они, Елизавета, для порядка! Пропустите, пожалуйста, – воинственно добавил он всем и зашаркал тапочками к картине. Примерился и шагнул через раму внутрь, точно через низенький заборчик.
Все произошло так быстро и буднично, что Лиза даже моргнуть не успела.
Смуров вошел в картину легко: поверхность изображения заколебалась и расступилась, пропуская его, словно расписной занавес, но, перед тем, как погрузиться, Илья Ильич оглянулся и строго сказал:
– Лиза, держи ушки на макушке!
– Уже! – ответила Лиза, успевшая услышать легкий шорох, с которым картина сомкнулась за спиной у Смурова, – будто он нырнул в густые заросли.
Лиза почему-то надеялась, что, как только Илья Ильич проберется в картину, фигуры родителей оживут. Он заговорит с ними, они ответят… Но ничего подобного не случилось. Смуров, до странности высоко задирая ноги, как журавель на болоте, прошелся туда-сюда, заглянул в лицо неподвижной Уне, словно статуе в музее, растерянно развел руками, обернувшись к тем, кто стоял по другую сторону рамы. Казалось, каждый последующий шаг дается Илье Ильичу все труднее. Ноги у него вязнут, что ли? Лиза прислушалась и поняла: так и есть, даже чмоканье слышно, будто в трясине. Смурову, может, и кажется, что вокруг все настоящее, а на самом деле оно нарисованное и даже пол под ним зыблется и пружинит, как батут.
– Смотрите! Яблоко не дается! – пораженно прошептала Марго.
Илья Ильич попытался взять яблоко из рук Уны и Инго. Но не тут-то было: яблоко сначала не поддавалось, а потом неохотно отлипло, и за ним с клейким хлюпаньем, который слышала только Лиза, потянулись какие-то зеленые нити. Смуров отпустил яблоко, тут же шлепнувшееся обратно, пожал плечами, прошагал к левому окну и выглянул наружу. Лучше бы он этого не делал, пронеслось в голове у Лизы.
Внезапно свет на картине стал меркнуть, будто где-то там, за окнами, стремительно опустилась ночь. Все краски тотчас потускнели. Смуров обеспокоенно заозирался. У Лизы вдруг почему-то закружилась голова, как на карусели, а в следующее мгновение она поняла, почему: комната на картине начала медленно поворачиваться вокруг своей оси – точь-в-точь вращающаяся сцена, Лиза недавно такую видела в театре. Вот проехала мимо зрителей по эту сторону рамы опрокинутая корзинка, а кресло, в котором сидела Уна с прижатой к груди розой, теперь оказалось в глубине картины, и лица родителей были видны в профиль – смутные силуэты, не больше.
Смуров высунулся из-за кресла, пошарил руками, как слепой, пошатнулся и едва не упал. Двигался он так, словно даже сам воздух в нарисованной комнате стал густым, как студень. В то же мгновение изображение на холсте затуманилось, словно отодвинувшись за мутное стекло. Фигуры Уны и Инго, зелень сада, – все это неумолимо уменьшалось, как будто уходило куда-то вдаль, а все пространство картины затопляла хлюпающая, поблескивающая чернота – да, конечно, нарисованная, но очень, очень узнаваемая. Из нее там и сям проступали какие-то темные своды, длинные коридоры, извилистые лестницы.
У Лизы в ушах загудело, да что там в ушах – по всему телу, до кончиков пальцев, прошел нестерпимый низкий гул, от которого делалось и страшно, и тоскливо, и даже больно. И ощущение это было очень знакомым!
