Илона Волынская - Приключение в наследство
Катерина остановила жернов и судорожно всхлипнула. Ужас, черный ужас перед злобой и несправедливостью этого мира, где сильные сулят тебе защиту… и ты платишь и работаешь на них, последнее отдаешь, и веришь, что когда придет нужда, тебе помогут и защитят. Нужда приходит… а сильных уж и нет как нет, и не помнят они ни обещаний своих, ни труда твоего. Защитники и благодетели… до первой беды.
Тихий, но непрерывный шорох доносился из дальнего конца гусятни. Катерина зло шмыгнула носом и прислушалась, понимая, что звук раздавался уже давно, только скрип жерновов заглушал его. На точащую в подполе мышь не похоже, шуршали упорно и как-то… яростно. Катерина поглядела прихватить с собой чего тяжеленького – ничего не нашла и, стараясь сама не издать ни звука, двинулась в дальний конец амбара. Болтающиеся в подвесках гуси провожали ее тусклыми бессмысленными взглядами.
«Вот погляжу, что там, и буду вас кормить, чтоб печенка ваша его милости пану гетману поперек утробы встала да всю ее разворотила!» В глухом и дальнем конце амбара, последний подвешенный к балке тючок раскачивался, словно замотанный там гусь старался во что бы то ни стало выбраться на волю. Тюк пролетал мимо Катерины будто качели, она увидела отчаянно сучащие красные лапы.
– Да что ж ты творишь? – Катерина обеими руками поймала болтающийся тюк… со скоростью змеи голова на длинной шее взметнулась перед ней, и широкий гусиный клюв ринулся прямо ей в лоб. Катерина с визгом шарахнулась назад, снова шлепнувшись на пол.
– Ш-ш-ш-ш-ш! – шипение, и впрямь совершенно змеиное, вырвалось из клюва гуся, шея вытягивалась и складывалась, точно кольца готовой к атаке гадюки, а черный глаз, совсем не похожий на бессмысленные глаза раскормленных гусаков, пылал безумием хищной птицы. Гусь разразился бешеным гоготом, словно обреченный, но не сломленный воин, покрывающий врагов яростной бранью. Сидящая на полу Катерина уставилась на гуся, рот ее изумленно приоткрылся.
– Белый? Это… ты? Белый? – Она вскочила, но гусь снова загоготал, извиваясь в путах, и тогда Катерина тихонько засвистела. – Фить-фить, Белый, это я, я… мой Белый… – гогот стих, гусь замолчал, недоверчиво глядя на девочку. Катерина кинулась к нему, отпрыгнула, промчалась через всю гусятню, выскочила наружу, на бурлящий людьми и живностью проснувшийся замковый двор, заметалась, подхватила валяющийся у поленницы чурбачок и снова нырнула в сумрак, захлопнув за собой дверь. Взобралась на чурбачок и принялась распутывать затянутый вокруг балки узел. – Только не дергайся, и так тяжело! – прикрикнула она на гуся, и тот покорно замер. Обдирая пальцы, Катерина тянула твердый, как камень, узел. – Не бойся, Белый, твою печенку я ему точно не отдам! Всю нашу семью сожрал, проклятый, моего гуся не получишь!
Узел даже не поддался, но вроде как чуток ослаб. Шипя от боли, Катерина подцепила его и без того обломанными ногтями…
– Говорю, я ее вот как тебя видел! – раздался под окошком рев.
– Да кого?
– Ту девку, лазутчицу Острожского! Она к гусям побежала!
– Да ты совсем сдурел, Охрим! Мало с себя смеху наделал? Только забывать стали, как за тобою всю ночь по замку бегали, когда к старшине на пир вперлись, – так тебе снова лазутчики мерещатся! Что лазутчице у гусей делать – тайные планы обеда выведывать?
– А мне чихать, лазутчица она или нет! Ее братец меня подстрелил, она мне башмаком в лоб дала, а их гусак, их гусак еще в Киеве… – дальше все слилось в нечленораздельный рев.
Катерина рванула завязку – плотно замотанный в рогожу гусь тючком упал на земляной пол. Катерина кубарем слетела с чурбака и метнулась во мрак, прячась за висящими гусями. Дверь распахнулась, хлынул золотистый солнечный свет, и на пороге нарисовалась черная тень.
– Попалась, моя дивчинка. Знал я, что ты на кухне не усидишь, когда-нибудь да вылезешь! – прошептал Охрим, и его шепот будто липкая черная смола растекся по гусятне. Казалось, даже ко всему безразличные гусаки зашевелились – вот качнулся один тючок, вот второй…
– Дурнем меня выставила – Охриму лазутчики мерещатся… Ничего, отсюда не удерешь, отсюда некуда!
Гуси закачались сильнее…
– Лучше сама выходи.
Ближайший гусе-тючок сильно качнулся и…
– Га! Га! – с задавленным жиром слабым гоготом понесся прямо на Охрима! И всем неподъемным весом врезался тому в голову!
– Га? Что? – Охрим пошатнулся, от удара его крутануло на месте… Прямо перед ним возник красный клюв, черный глаз… и разлетевшийся, словно на качелях, другой гусь въехал ему в физиономию.
– Ах ты ж… – взревел Охрим и, выхватив саблю, ринулся прямо на гусей. Удар! Гуп! Перерубленная подвязка лопнула, гусь тяжеловесно ляпнулся оземь, взвилась туча соломы. Отчаянно чихающий Охрим ринулся в образовавшуюся брешь… Липкая ореховая кашица полетела ему в лицо, залепила глаза… Застучали торопливые шаги, словно босые пятки по земляному полу.
– Конец тебе, девка! – полуослепший Охрим прыгнул вперед… – Поймал! Як Бог свят, поймал! – Охрим тер кулаком залепленные кашицей глаза, а в другом кулаке сжимал кусок холстины, не иначе как подол рубахи… Подол рванулся у него из рук… – Врешь, не уйдешь! – Охрим дернул проклятую девку к себе – и та влетела прямо в его объятья! С гоготом. Охрим замер на миг, сжимая в руках крупного гусака… гусь размахнулся и долбанул его клювом в лоб. Подскочив сзади, Катерина врезала чурбаком по бритому затылку. Глаза Охрима опять безумно выпучились… и он рухнул, перегородив гусятню.
– Беги, Белый! – крикнула Катерина гусю.
– Сама беги, дурепа, пока его дружки тебя не заметили! – в дверном проеме возник Савка.
Катерина сгребла Белого в охапку и запрыгнула на ларь. Пропихнула гуся в окошко, подбежавший Савка подхватил ее за талию и сунул следом.
– А-а-а! – Катерина вывалилась макушкой вниз, отползла в сторону… Савка с хрустом проламывался за ней.
– Что ж я вечно из-за тебя… во всякие дырки лезу! – яростно рванулся и в облаке древесной пыли, соломы и лежалого пуха кувыркнулся наземь. Вскочил.
– Чвяк! – Башка Охрима в облепленной грязью и пылью бараньей шапке проскочила следом, как затычка в бочку – усы его раздувались от ярости. – А ну стойте!
– Ты что, послушная дивчинка? Тебе «стой» – а ты и стоишь? – Савка вздернул ее за шиворот. Катерина едва успела сгрести Белого в охапку, как он уже волок ее в лабиринт меж сарайчиками и амбарами. – Тикаем быстрее, пока он про дверь не вспомнил!
– Он… он сказал, что я лазутчица! – задыхаясь, выпалила Катерина.
Савка встал. Окинул Катерину до-олгим оценивающим взглядом, от которого у нее аж руки задергались в попытке одновременно переплести косу, подтянуть висящий на нитках рукав рубахи и счистить с нее хоть сколько-нибудь гусиных перьев.
– Лазутчица… – ухмылка у Савки стала настолько глумливой, что Катерине невыносимо захотелось огреть его гусем по голове. – Пусть он тетке Олене расскажет, как лазутчицу промеж гусей ловил да ее любимую гусятню разорил! – Савка повернулся и быстрым шагом, хотя уже и не бегом, двинулся дальше, уверенно ориентируясь в путанице строений. Катерине ничего не оставалось, как следовать за ним. – Охрим после тогдашней беготни… ну, когда мы фарамушку ели… у старшины не в чести, – через плечо бросил Савка поспешающей следом Катерине. – А тетка Олена вовсе даже наоборот – такая кухарка всегда в чести, где б ни была. Все пожрать любят, – меланхолично заметил он. – Она тут считается теткой геройской – самолично со шляхтой дралась, как волчица. – Во внутренней жизни замка Савка успела разобраться не хуже, чем в запутанных переходах. – Спасенного тобой гуся ей отнесем…
– Нет! – выкрикнула Катерина так резко, что с крыши соседней караульни сорвалась стая галок. И так прижала к себе Белого, что тот аж крякнул, скорее по-утиному, чем как доброму гусаку положено. – Не отдам! Ты не понимаешь! – увидев Савкину недоумевающую физиономию, закричала Катерина. – Это наш гусь, из Киева! Он меня защищал!
Савка поглядел на Катерину, как жалостливые тетки глядят на убогих под церковью.
– Может, тебе водички? Ведро на голову, – пробормотал он. – С чего ты взяла, что это твой гусь: они что один, что другой – все на один клюв.
– А с того, что я его из гусенка вырастила! Вот, гляди! – Катерина опустила гуся наземь и тихонько посвистела. Гусь настороженно поднял шею, повертел головой туда-сюда, точно оценивая возможную опасность, гоготнул и пристроился девчонке к ноге, явно готовый следовать за ней куда угодно.
– Прям не гусь, а собака! – невольно восхитился Савка.
– Он единственный, кто из нашей семьи уцелел – только я да он, – тихо сказала Катерина. – Не могу я его отдать гетману в зубы!
Глазищи у Савки стали вовсе… неимоверные, он круто повернулся и снова быстро зашагал между сараюхами, бормоча себе под нос:
– Ты ненормальная, да и я с тобой умом двинулся – ради гуся, почитай, жизнью рискую! Вот же навязалась на мою голову! – Савка вдруг нырнул в темный провал между замковой стеной и очередным амбарчиком – и оказался перед прячущейся в стене узкой калиткой. Из окошка в стене высунулась голова караульного.
