Елена Арсеньева - Голос крови
– Служба спасения, дежурный, – отвечает мужской голос практически немедленно, и это почему-то вышибает у Аси все силы. Она ничего не может сказать, только тихо, жалобно плачет, и все, на что ее хватает, это пробормотать:
– На углу Рождественской и Крутого съезда, за белыми ящиками, двое тяжелораненых. Скорее! Они истекают кровью! Там Груша, в нас Павлик стрелял. А у Бусыги еще и лейкемия. Помогите ему! Нужно делать срочное переливание! У него распечатка анализа в кармане!
Дежурный онемело молчит, но, даже если он и начал бы что-то говорить, Ася уже не услышала бы и ответить не смогла: телефон в ее руках издает слабый писк – и отключается. Умирает. Значит, не только она забывает заряжать свой мобильный!
Но, кажется, она все уже успела, она сделала то, ради чего набралась столько страхов: где-то невдалеке раздается сирена, тьма рассеивается синими вспышками, слышен рокот моторов… От этого гимна надвигающегося правосудия Павлик, если он все еще оставался здесь, конечно, сбежит быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла, но, скажем прямо, Ася об этом ничуть не жалеет.
Теперь нужно вернуться к ящикам. Нужно рассказать про Бусыгина, про Грушу, нужно встретить «Скорую», нужно…
И вдруг коронное Асино чувство долга пугливо сникает, словно загнанный крольчишка. Она отчетливо представляет, что увидят полицейские и доктора со «Скорой». А увидят они двух раненых, перевязанных женской непрезентабельной майкой и лохмотьями довольно поношенного, некрасивого бюстгальтера. И они будут смотреть на Асю с презрением… и правильно, разве можно ходить в таком белье?! Завтра же она купит все новое, и одежду, и… и все!
А сейчас… Сейчас Ася приподнимается и на карачках, как нашкодившая кошка, поспешно ползет вверх по Крутому переулку. Машины уже практически рядом, ее могут заметить… Она вскакивает на ноги и вламывается в глубину каких-то дворов, и все они, на счастье, оказываются проходными, так что скоро и след ее простывает на Крутом съезде, а звуки полицейских сирен и какой-то странный треск растворяются вдали.
«Чеченку» она соображает снять, лишь когда выходит на Ильинскую, где горят фонари и спешат запоздалые прохожие. Не стоит их пугать. И всю дорогу до дома она плачет навзрыд, зажимая себе рот ладонью, когда мимо кто-то проходит.
* * *В городе проходила областная выставка молодых самодеятельных художников. Светлана любила ходить на такие выставки: у молодежи мелькают иногда совершенно парадоксальные идеи, какие уже просто физически не могут озарить признанных мэтров. Ни физически, ни химически! Иногда, пусть не часто, но все же ей удавалось «освежить взгляд на мир», как она это называла.
Однако эта выставка разочаровала. Светлана переходила от картины к картине, жалея о потерянном времени. На первый взгляд оригинальности тут было хоть пруд пруди… но это была не оригинальность естественная, которую диктует не затуманенный условностями взгляд на мир, а оригинальничанье – все надуманно, натужно, выпендрежно, а значит, вторично. Скользя взглядом по разноцветным безжизненным пятнам или столь же безжизненным традиционным пейзажам (которые на жаргоне торговцев картинами называются зеленкой), Светлана сначала бросила точно такой же скучающий взгляд на один простенький пейзаж, но через минуту вернулась к нему. Собственно, ничего особенно в нем не было: какая-то захолустная улочка, стена старого дома с осыпавшейся, облезлой штукатуркой, пожухлая осенняя трава вокруг, стандартный городской пейзаж, типичное домашнее задание для студентов художественного училища, этюд… И все же эта картина невольно заставляла остановиться, такое уныние исходило от нее. Реализмом в подборе цветов и не пахло, но, неведомо почему, Светлана поняла, что этот дом вот-вот будет снесен и вместе с ним погибнут последние воспоминания о множестве жизней, которые когда-то были прожиты в его стенах. Эти люди давно забыты всеми, только старый дом еще помнил их голоса, шаги, их любовь, ссоры, их драмы и радости…
«Фантазерка!» – усмехнулась сама себе Светлана, разыскивая табличку с именем художника. Его звали Иваном Федотовым… Имя, впрочем, ей ничего не говорило. А фамилия художнику вполне пристала! Хотя до Павла Андреевича Федотова этому Федотову было далеко, как до Луны, а все же молодой человек оказался талантлив. Все три его картины просто кричали об этом! Светлана смотрела – и удивлялась этому неожиданному сочетанию цветов. Словно нарочно, он рисовал тускло-желтое на месте красного, хаки или коричневое на месте зеленого, желтое на месте голубого, серое на месте розового, и только густо-синие тона били по глазам яркостью и насыщенностью, вызывая враз раздражающие и гармоничные ощущения.
Ну просто фовизм! Настоящий русский фовизм![1]
– Кто он такой? – спросила Светлана главу местного Союза художников, устроителя выставки, который как раз остановился рядом и тянулся облобызаться с ней. Подставляя щеку его дряблым губам, Светлана вспомнила, каким он был пятнадцать, даже десять лет назад, какой бурный роман чуть не вспыхнул между ними тогда… появление Геннадия помешало. Просто удивительно, как опускаются мужчины! Женщины в этом смысле держатся куда лучше!
Она поймала глазами свое отражение в остеклении какой-то темной гравюры и тайком улыбнулась себе, любимой.
– Ванька Федотов? – развязно осведомился глава. – Да никто – просто любитель. Сам-то он инженер по профессии, картины, конечно, ерундовские, но в этом году такое неактивное участие, ты знаешь, что я решил дать парню шанс.
– Правильно, – кивнула Светлана, а про себя подумала, что назвать эти картины ерундовскими по сравнению с мазней, которая была развешана кругом, может только совершенно ничего не понимающий в живописи человек. Впрочем, именно такие тупицы и доходят до руководящих должностей в творческих союзах. Закон природы! Таланты творят, а бездари ими руководят…
Светлана быстро прошла по залам, скользя взглядом по стенам. Ничего подобного картинам Федотова больше не оказалось. Надо спросить, не будут ли экспонаты выставлены на продажу. Они какой-то немыслимой энергетикой заряжены. При взгляде на них голова лучше работает, и фантазии слетаются, как птицы к волшебному озеру!
– Светлана, хочешь, я тебя познакомлю с Федотовым? – подбежал к ней устроитель выставки. – Как раз приехал со своими друзьями. Там одна девчонка – с ума сойти!
Впрочем, он тут же осекся, видимо, вспомнив, что нельзя в присутствии одной женщины хвалить другую, если не хочешь найти в первой лютого врага… особенно если другая ей по возрасту в дочки годится.
Светлана охотно пошла за ним – и замерла у входа в зал. Около понравившихся ей картин стоял в группе молодежи худощавый темноволосый парень, приобнимая за плечи… Алину.
Алину, племянницу Вячеслава! Алину, из-за которой рухнула жизнь Светланы с Геннадием, Алину, которая погубила Геннадия! Алину, которая стала за эти годы еще красивее и ярче!
Что? Поздороваться с ней?!
Ну уж нет!
Светлана пробормотала что-то про срочный звонок, о котором внезапно вспомнила, – и бросилась прочь. Она еще не была готова встречаться с Алиной! И никогда не будет готова! Да век бы ее не видеть!
Очарование картин Федотова мигом померкло в ее глазах, даже вспоминать о них было неприятно. И все же она использовала парочку этих странных цветовых сочетаний, когда работала над костюмами для «Двенадцатой ночи», которую вскоре поставили в театре. Волшебный мир, лишенный навязчивой многоцветности, зловещий, мрачноватый, тусклый и благодаря этому таинственный, воистину потусторонний… Светлана получила приз за костюмы на Поволжском фестивале театрального искусства, но о Федотове с тех пор не вспоминала. До поры до времени…
* * *Эту ночь, вернее ее остатки, Ася почти не спала. Часа два лежала в ванне, смывая с тела и рук грязь, а с лица – слезы, которые, кажется, зацементировали кожу, потом пыталась привести в порядок куртку. Но это оказалось мартышкиным трудом. Кое-как отчистила, отстирала, а потом куртка взяла да и соскользнула с плечиков, на которые Ася ее повесила, в ванну, полную воды. И намокла мигом, да так, что шансов высохнуть до утра не оставила себе никаких.
А в чем идти на работу? Единственный плащ – в кетчупе, единственная куртка – мокрая. У Аси есть еще тоненькая ветровочка, но в ней только в прохладный летний вечерок выйти, для октября она совершенно не годится. Пальто надевать – курам на смех, еще не сезон, получится зима-лето-попугай, наше лето не пугай!
Вот таким мыслям Ася и предавалась остаток ночи, ворочаясь на простынях, которые казались невыносимо колючими и жаркими. В голову пытались пробиться и другие мысли – те догадки, которые осеняли ее там, на Крутом съезде, – но думать об этом было так страшно, что она нарочно возвращала себя на известную всем женщинам спасительную тропинку под названием «Нечего надеть!». Уже где-то в пять перестелила белье на кровати: сменила простенькое бязевое на дорогое сатиновое, прохладное и гладкое, – и наконец-то заснула.
