Микаэл Ханьян - Беседы с ангелом по имени Билл
– Я, конечно, благодарен тебе и твоим… э-э… начальникам, что мне оказана такая честь…
– Можно без фиглярства.
– Нет, правда, Билл – ты даже представить себе не можешь, что я пережил после нашей первой встречи и как я ждал второй, но я боюсь, что чужим умом разбогатеть трудно; не знаю как ангелы, а люди до всего должны доходить сами.
– Не буду вдаваться в справедливость или спорность этого утверждения, но могу тебя успокоить: я не собираюсь лишать тебя возможности учиться на собственном опыте. Моя задача не в том, чтобы предложить тебе несколько практических рекомендаций, а в том, чтобы раскрыть смысл некоторых сложных и принципиальных вопросов. А уже твое дело – решать, что с этим знанием делать.
– И с чего мы начнем?
– С некролога.
– А кто покойник?
– Лучше всего, если им будешь ты.
– Я???
– Ты самый.
– Вообще-то, я пока умирать не собираюсь…
– И очень хорошо! А то это сильно испортило бы мои планы.
– Извини, но хотелось бы знать, зачем всё это.
– Дорогой Макс, смею тебя заверить, что я предлагаю тебе в высшей степени полезное занятие. Всё, что тебе потребуется, – это немного воображения. Ты покойников видал?
– Конечно…
– Некрологи читал?
– Приходилось.
– Тогда – за дело.
Некролог – дело серьезное
Глава третья, в которой Макс предлагает первый вариант некролога.
Через пару дней я показал Биллу первый вариант некролога. Не говоря уже о странном характере самой затеи, дело это – написание некролога по поводу своей собственной воображаемой кончины – оказалось занятием чертовски трудным. Однако поначалу я не подозревал, чего именно добивается от меня мой ангел и, перелистав несколько старых газет, нацарапал следующее:
«Вчера, на тридцатом году жизни, от нас ушел Макс. Смерть вырвала из наших рядов человека тонкой души, высоких помыслов и светлых идеалов. Всю свою короткую, но яркую жизнь Макс посвятил людям, отдавая им свою душу, свое горячее и беспокойное сердце. С малых лет его отличало желание нести добро. В отрочестве эти благородные черты обрели новые грани, а в юности его высокие устремления достигли новых высот. Мы никогда не забудем твои живые глаза и мягкую, добрую улыбку. Спи спокойно, дорогой Макс! Память о тебе будет вечно жить в наших сердцах».
– Идеально! – воскликнул Билл. – Идеальная чушь! Именно то, что надо.
Я был задет – текст, конечно, не Бог весть какой, но чушью я бы его не называл…
– Дружище, не расстраивайся. Ты всё сделал так, как умел. Теперь же нам предстоит написать настоящий некролог. Начнем с начала: вчера от нас ушел. Высокий стиль хорош для поэзии, а не для такого будничного события, как смерть.
– Ничего себе будничное!
– Конечно. Именно – будничное. То есть каждодневное и не столь уж интересное. Я бы еще понял, если бы ты настроился на возвышенные тональности по случаю перехода человека на другой уровень бытия. А тут – «от нас ушел…». Скорбим и стенаем. И заодно представляем этого вчерашнего знакомого этакой – прости за каламбур – мертвой схемой, трафаретным набором сплошных добродетелей.
– Но ведь о покойниках принято…
– Или хорошо – или никак. Этот припев мне знаком. А по-моему, уж лучше никак, чем смешить тех, кто его знал, и обманывать всех остальных. За редким исключением, покойник – нормальный человек, и ничто человеческое ему не чуждо. Если не действуют другие доводы, то хотя бы ради памяти о нём следует оставаться в рамках приличия.
– При чём же тут приличие?
– Да при том, что неприлично превращать человека в фантом, в какой-то мираж, начисто лишенный связи с недавней реальностью. Полуправда – которая, как известно, хуже лжи – особенно недопустима, когда человек переступил черту, переместился в мир иной. Поэтому, дорогой мой Макс, возвращайся на землю и напиши что-нибудь человеческое.
Некролог – дело еще более серьезное
Глава четвертая, в которой Макс предлагает новый вариант некролога.
На очередной встрече с Биллом я вручил ему страничку машинописного текста. Новый вариант дался мне нелегко – пришлось заставить себя отказаться от привычной для таких текстов лексики и настроиться на прозаический лад. В конце концов, после многочасовых страданий, я выдал следующее: «Вчера мы попрощались с Максом. Его короткая жизнь (незадолго до смерти Максу исполнилось тридцать) не отличалась выдающимися достижениями или дерзкими начинаниями. Он часто брался за новые дела, но редко их завершал. Борьба с ленью (которая, как говорила мать Макса, раньше его родилась) обычно заканчивалась поражением; он перепробовал несколько специальностей, так ни на чём и не остановившись. Макс любил помечтать, но, как правило, дальше мечтаний дело не шло. Его друзья (к которым отношу себя и я) знают, что это был неплохой и незлобивый человек, хотя многочисленные неудачи на служебном и личном поприще нередко вызывали у него приступы ипохондрии; в такие минуты к нему лучше было не подходить (поверьте на слово). Мне лично жалко, что Макс ушел так рано, хотя его мнения на этот счет никто не знает. А вдруг ему всё это надоело? В общем, не знаю. С одной стороны, обидно; с другой – это его личное дело. Как бы то ни было, я буду с удовольствием вспоминать Макса, с которым мы провели много приятных минут».
– Так-так… Это уже лучше, – сказал Билл, прочитав текст. – Чувство реальности еще не окончательно покинуло тебя. Правда, «личное» это дело или нет – и если да, то в какой мере, – вопрос спорный, и когда-нибудь мы постараемся в этом разобраться. А пока что тебе предстоит написать третий вариант.
– А чем плох второй?
– Как бы тебе это объяснить… Я хотел бы, чтобы ты заставил себя улыбнуться.
– ??
– Не смотри на меня, как на сумасшедшего. Ты должен научиться правильно относиться к смерти; и, если тебе это удастся – ты научишься улыбаться.
– Нет, это уже слишком! Я еще – хотя и с трудом – могу понять, что тебя может не устраивать высокопарный стиль. Но смеяться над чужой смертью!
– Я сказал не «смеяться», а «улыбаться». Кстати, улыбка – это сверхживотная реакция, выполняющая множество функций. Если захочешь, мы обязательно поговорим об этом как-нибудь в другой раз, а пока что советую следующее: если хочешь оставаться человеком – улыбайся!
О смерти с улыбкой
Глава пятая, в которой Макс учится улыбаться.
Третий вариант злосчастного некролога отнял у меня больше всего времени. Поначалу я не мог даже думать об этом идиотском (других определений не находилось) задании. Я никак не мог взять в толк, зачем ангелу все эти упражнения. Но, следуя договору, я проглотил остатки гордости и для начала заставил себя успокоиться. Ибо очень скоро я понял: если не взять себя в руки, ни о каком изменении тона некролога не может быть и речи.
Осознание этой простой истины помогло мне задуматься над словами Билла. Что такое – «правильно относиться к смерти»? Я размышлял об этом еще в течение нескольких дней, но уже совершенно в ином настроении. Мне начало казаться, что я близок к пониманию чего-то очень важного. «Действительно, – думал я, – почему смерть порождает только плач и стенания, в лучшем случае – сдержанную скорбь? Почему нам так трудно отказаться от этих, в сущности эгоцентрических, реакций? Не себя ли мы жалеем, восклицая «бедный имярек»? Лишаясь близкого человека, мы говорим, что смерть отняла его (унесла, вырвала из рядов и т. д.), то есть подчеркиваем состояние лишенности – а ведь это, как ни крути, чувство эгоистическое».
В общем, где-то недели через две я снова уселся за машинку и довольно быстро написал следующее.
«Вчера, во второй половине дня, мой давний приятель Макс «перешел черту». Я считаю, что Макс согласился бы с этим определением: при жизни он любил выражаться высокопарно, типа «Рубикон перейден», «за последней чертой» и «в гости к Харону». Что он там делает, я, к сожалению, не знаю; пока что старина хранит упорное молчание. Впрочем, не он один.
Так что же можно сказать о его короткой, но примечательной жизни «по эту сторону черты»? Честно говоря, немного. Мне кажется, что там его автобиография будет подлиннее. (Из достоверных источников мне известно, что там много второгодников и что относятся к ним вполне терпимо и даже милосердно.)
Но вернусь к Максу. В школе (мы учились вместе) он в прямом и в переносном смысле слова любил считать ворон, а потому обычно садился у окна, что позволяло беспрепятственно заниматься любимым делом. В институте он нашел занятие поинтереснее: теперь он пересчитывал «пары стройных женских ног» (по-моему, это было все, что он мог процитировать из классика).
Самым неудачным в его жизни был, видимо, период после окончания ВУЗа. Перепробовав с десяток случайных занятий, он смирился с «судьбой», постоянно сетуя на «невезуху» и перебиваясь случайными заработками. В один прекрасный (для других, но не для него самого) день он смалодушничал по-крупному: взял и выпил какой-то гадости и приказал (остальным) долго жить.
