Алексей Писемский - Сергей Петрович Хозаров и Мари Ступицына
Толстяк, оставшись один, несколько времени ходил, задумавшись, взад и вперед по комнате.
– Григорий! – закричал он.
Явился лакей.
– Вели сбираться.
– Куда-с? – спросил тот.
– В деревню.
– Вот тебе на… Да зачем-с?
– А тебе зачем знать, дуралей? – вскрикнул сверх обыкновения рассердившийся барин.
– Известное дело что мне: да коляска-то еще у кузнеца.
– Я дам вам у кузнеца, остолопы! Чтоб сегодня же у меня было все готово.
– Да что вы на меня кричите: спрашивайте с кучеров; мне что? Мое дело сесть да поехать.
– Ну, не рассуждать! Пошел… собирайтесь.
Слуга, впрочем, не пошел собираться, а, надев шапку и позвав другого лакея, отправились вместе в трактир.
Впрочем, как прислуга ни лениво сбиралась, как ни представляла барину тысячу препятствий, но на другой день в одной из московских застав был записан выехавшим: надворный советник Рожнов в К…
VI
На другой же день после описанной в предыдущей главе сцены Катерина Архиповна, наконец, решилась послать мужа к Хозарову с тем, чтобы он первоначально осмотрел хорошенько, как молодой человек живет, и, поразузнав стороною о его чине и состоянии, передал бы ему от нее письмо. Страстная мать уже окончательно не в состоянии была бороться с желанием дочери, тем более что Мари все еще ничего не ела и лежала в постели. Послание Катерины Архиповны, если не высказывало полного согласия на предложение моего героя, то в то же время было совершенно написано в другом духе, чем прежнее ее письмо, – это была ласковая, пригласительная записка приехать и переговорить об интересном и важном деле. Целый день был употреблен на отыскание Антона Федотыча, скрывавшегося где-то от семейных неприятностей; наконец, он был найден у трех офицеров, живших на одной квартире. Первоначально он, как водится, получил достодолжный выговор за свое ни с чем несообразное поведение, а потом уже ему было объявлено и самое поручение, которому Антон Федотыч, с своей стороны, очень обрадовался. Пояснив супруге, что он все очень хорошо понял и потому прекрасно обделает это дело, тотчас же отправился к Хозарову и даже отправился, сверх ожидания, по распоряжению Катерины Архиповны на извозчике.
В этот же самый день, часу в четвертом пополудни, Хозаров вбежал так нечаянно и так быстро в нумер Татьяны Ивановны, что она, лежа в это время на своей кровати и начав уже немного засыпать послеобеденным сном, даже испугалась и вскрикнула.
– Что это, почтеннейшая, вы изволите так бездействовать, тогда как я обделываю великие дела! – вскрикнул он, стаскивая хозяйку за руку с постели.
Он был, видно, в весьма хорошем расположении духа и, как кажется, немного навеселе.
– Постойте, проказник, дайте поправиться. Ах, какой вы шалун! Ну, что такое там у вас случилось?
– Случился случай случайнейший. Во-первых, voyez-vous, madame![11] – сказал он, вынув из кармана футляр и раскрыв его перед глазами Татьяны Ивановны.
– Ах, какие прекрасные брильянты! Батюшка, ай, батюшка, посмотрите, средний-то с орех… Какие отличнейшие вещи! Где это вы взяли, купили, что ли?
– Это еще не все, мадам, я вам сказал прежде во-первых, но теперь во-вторых: voyez! – И он вынул из кармана бумажник, в котором было положено с тысячу рублей ассигнациями.
– Да что вы, проказник этакий, клад, что ли, нашли?
– Погодите, погодите, терпение, мадам, это еще не все: regardez![12] – И он одернул перчатку с руки, на большом пальце которой красовался богатый перстень.
– Ах, какой отличный солитер[13]! Батюшка, Сергей Петрович, да где вы все эти богатства приобрели?
– Уж, конечно, не у вашего скота, Ферапонта Григорьича, позаимствовался. Всем этим богатством, что видите, наградила меня заимообразно моя милая фея, моя бесценная Barbe Мамилова.
– Варвара Александровна? Скажите, какая превосходнейшая женщина!
– Да-с, найдите-ка другую в нашем свете! С первого слова, только что заикнулся о нужде в трех тысячах, так даже сконфузилась, что нет у ней столько наличных денег; принесла свою шкатулку и отперла. «Берите, говорит, сколько тут есть!» Вот так женщина! Вот так душа! Истинно будешь благоговеть перед ней, потому что она, кажется, то существо, о котором именно можно оказать словами Пушкина: «В ней все гармония, все диво, все выше мира и страстей».
– Ну, я думаю, и вещи тоже ценные? – сказала Татьяна Ивановна. – Ах, какая прелестная работа! – продолжала она, с любопытством рассматривая баул.
– Да-с, я вам окажу, что для этой женщины нет слов на языке, чтобы выразить все ее добродетели: мало того, что отсчитала чистыми деньгами тысячу рублей; я бы, без сомнения, и этим удовлетворился, и это было бы для меня величайшее одолжение, так нет, этого мало: принесла еще вещи, говорит: «Возьмите и достаньте себе денег под них; это, я полагаю, говорит, самое лучшее употребление, какое только может женщина сделать из своего украшения». А?.. Как вам покажется? Сколько в этих словах благородства, великодушия! Я, разумеется, намерен ей отплатить тем же и потому тотчас же поехал к маклеру и написал ей в три тысячи вексель; так даже и этого не хотела взять. Я убедил ее только тем, что я человек, и человек смертный, могу умереть и потому за ее великодушие не хочу на тот свет унести черной неблагодарности. Вот какова эта женщина, Татьяна Ивановна!
– Прекрасная должна быть дама! Вот, как я по всем словам вашим вижу, так, должно быть, предобрейшее она имеет сердце!
– И говорить нечего, она выше всяких слов! Но постойте, я никогда и нигде не позволял себе забывать людей, сделавших мне какое-либо одолжение: сегодняшнее же первое мое дело будет хоть часть заплатить моей Татьяне Ивановне, и потому не угодно ли вам взять покуда полтораста рублей! – сказал Хозаров. – Примите, почтеннейшая, с моею искреннею благодарностью, – продолжал он, подавая хозяйке пачку ассигнаций, и затем первоначально сжал ее руку, а потом поцеловал в щеку.
– Что это, бесстыдник какой, как это вам не совестно?.. – сказала, оконфузившись, но с явным удовольствием девица Замшева. – Да постойте еще, повеса этакой, расплачиваться, дайте прежде сосчитаться.
– Без счетов, почтеннейшая! – воскликнул Хозаров. – Сегодня для меня такой веселый и торжественный день, что я решительно не могу вести никакого рода счетов. Будем жить и веселиться, ненадолго жизнь дана! – произнес он и, вскочив, схватил Татьяну Ивановну и начал с нею вальсировать по комнатам.
– Перестаньте, проказник этакой! Ай, батюшки, завертели… посмотрите, гребенка выпала, – говорила сорокалетняя девица, делая быстрые туры с ловким танцором.
– C'est assez, madame, merci, grand merci[14], – сказал Хозаров, останавливая и сажая даму на стул.
Походя по комнате, он остановился перед хозяйкой.
– Мне пришла в голову прекрасная идея, – сказал он, – я хочу вашим постояльцам дать маленькую вечеринку.
– Ой, Сергей Петрович, не советовала бы я вам, – возразила Татьяна Ивановна, – народ-то, знаете, такой все пустой, не вашего сорта люди; да и зачем вам?
– Нет, очень есть зачем: у меня тут есть особые виды. Вот, например, если я вздумаю увезти Мари, а это очень может случиться, в таком случае эти господа могут оказать мне великую помощь; то есть одни будут свидетелями, другой господин кучером, третий лакеем. Подобные вещи всегда делаются в присутствии благородных людей; а во-вторых, если будет оттуда, для спроса обо мне, какой-нибудь подсыл, то теперь они на меня могут бог знает что наболтать; но, побывав на пирушке, другое дело; тут они увидят, что я живу не по-ихнему, и невольно, знаете, по чувству этакого уважения и даже благодарности отзовутся в пользу мою. Я намерен позвать их всех, кроме этого свиньи, вашего Ферапонта Григорьича.
– Позовите и его: он хороший человек, только знаете, этакий деревенский, груб немного на словах.
– Ну, и то дело, – зла не надобно помнить.
– А музыканта позовете? – спросила Татьяна Ивановна не совсем твердым голосом.
– Непременно; как же могу я его не позвать? Это было бы, кажется, низко и неблагородно с моей стороны.
– Он прекрасный человек и вас чрезвычайно любит. Ревнует даже меня к вам.
– Скажите, какой Отелло, – сказал Хозаров с улыбкой.
– Вы, мужчины, все таковы… Что же у вас будет на вечеринке?.. Когда думаете, так уж время приготовляться.
– Да, это правда. Впрочем, я большого не думаю: подать сперва чай, потом сварю жженку, а тут можно подать мороженое и какие-нибудь фрукты.
– Ой, не годится… совсем не годится… вовсе будет не по гостям вечер. Это ведь хорошо для каких-нибудь модных дам, а этим гораздо будет приличнее велеть приготовить чаю с ромом, да после велеть подать закуску с водкой и винца побольше.
– Но это будет как-то гадко, пошло… что-то такое купеческое.
– Вовсе не купеческое, а так, как обыкновенно между мужчинами.
– Нет, почтеннейшая, между мужчинами другого сорта это бывает не так; но, впрочем, хорошо… будь по-вашему; однако все-таки без шампанского нельзя.
