Наталья Александрова - Африканская страсть
Когда-то Нина Ивановна работала в одном с Надеждой научно-исследовательском институте, но когда жизнь в стране изменилась и стала куда сложнее, Нине пришлось срочно переквалифицироваться. Дело в том, что, если Надежда в то время была женщиной, в общем-то, свободной, поскольку дочка ее уже была не только взрослая, но и замужем, то есть Надежда несла ответственность только за саму себя, то у Нины был на руках тяжелобольной сын. В результате родовой травмы мальчик был частично парализован. Ему требовался постоянный уход, фрукты, лекарства, а на все это нужны были деньги, и немалые.
Муж у Нины когда-то был, но он не выдержал житейских трудностей и за несколько лет до начала перестройки незаметно исчез из семьи, что скорее облегчило Нинино существование, потому что проку от супруга в семейной жизни было немного.
Итак, оказавшись в новых экономических условиях, Нина Стойкая не сломалась, не сложила руки, а вытащила из русско-английского словаря последнюю заначку и пошла на курсы парикмахеров.
У нее обнаружился несомненный талант, и вскоре попасть к ней без предварительной записи стало решительно невозможно. Она стала хорошо зарабатывать и сделалась весьма уважаемым человеком. Если в НИИ, перевалив за сорокалетнюю отметку, она все еще была Ниной и ее отчество знали только в месткоме и в бухгалтерии, то в парикмахерской она тут же стала Ниной Ивановной. За весьма короткое время она быстро обросла в салоне нужными связями, заработала денег и смогла послать своего мальчика на лечение в Германию.
Для Надежды, как хорошей знакомой, Нина Ивановна всегда делала исключение и стригла ее без очереди, заодно перемывая косточки всем прежним институтским знакомым.
Вот в ее парикмахерский салон и направились Надежда Николаевна с Леной, обнаружив за собой слежку.
Когда женщины вошли в двери «Златовласки», по противоположной стороне улицы проезжала темно-синяя «Мазда». Мужчина, сидевший за рулем, очень светловолосый и до того худой, что светлый льняной костюм висел на нем как на вешалке, бросил взгляд на полноватую блондинку, задержавшуюся перед дверью парикмахерской, и невольно вздрогнул.
«Не может быть, – подумал он, – что это со мной? Конечно, это не она… да вовсе и не похожа… с чего я взял, что это она? Совсем другая фигура, и цвет волос тоже… Разве что жест, которым эта блондинка поправила волосы, немного напоминает… нет, конечно, это не она!»
Он поехал дальше, огорченный и озабоченный.
Ему казалось, что все давно забыто, что раны зарубцевались и можно начать жизнь сначала, с чистого листа, оставив в прошлом обиду и разочарование, и вот из-за случайного сходства, из-за одного жеста в нем снова поднялась старая боль…
Прошло уже шесть лет, а он все не может успокоиться, все ищет разгадку – почему она уехала, ничего не объяснив, почему сбежала от него тем летом, как от зачумленного… ведь то, что произошло между ними, не было коротким летним романом, не было и дешевой интрижкой, они оба понимали это, почему же она исчезла, не сказав ему ни слова?
Прошло шесть лет, а он все ищет в своих случайных подругах ее черты, ее привычки и называет их, забываясь, ее именем…
Руки так дрожали, что мужчина припарковал машину у тротуара и откинулся на спинку сиденья, прикрыв глаза.
От этого стало только хуже: перед его внутренним взором предстала старая комаровская дача, давно не крашенная веранда, посеревшая от дождя, цветные стекла, бросающие на стол и на стены яркие пятна…
«Чай надо пить обязательно из старинного фарфора, – говорила бабушка Матильда Васильевна, осторожно передавая ему чашку, – тогда у него совсем другой вкус!»
На клумбе перед домом пышно цвели тигровые лилии, и жизнь казалась тем летом прекрасной и бесконечной.
Незачем вспоминать об этом, незачем, все кончено, нужно забыть и начать жить заново!
Однако против воли на него нахлынули воспоминания, запретные воспоминания, убранные на самую дальнюю полку.
Шум дождя за окном, негромкий, монотонный, словно рассказывающий тихим голосом какую-то сказку, смутно белеющее в темноте девичье лицо с полузакрытыми глазами… пробегающие по стене пятна мягкого, невнятного света – отсветы огней далекой ночной электрички… стекающее со стула светлое платье, и нежный запах кожи, удивительно доверчивый, детский, яблочный, и бисеринки пота, которые он слизывал с этой кожи…
У него резко заломило виски и забилась в горле какая-то ненужная, неуместная жилка.
Как он мог столько времени обходиться без этого?
Он вспомнил ее взгляд, ее прощальный взгляд.
Почему она смотрела на него с таким презрением, с такой гадливой жалостью?
Черт возьми, нужно выбросить прошлое из головы, перестать копаться в нем, перестать доискиваться причин и объяснений, иначе он превратится в обычного неудачника!
Надежда подошла к высокой, представительной женщине в белом халате, которая колдовала над волосами бледной тщедушной девчушки. Рядом с ней жалостно переступал с ноги на ногу щуплый кривоногий мужичонка без переднего зуба.
– Ну, Нинуля, – гнусавым голосом тянул мужичок, – ведь у нас с тобой было прошлое!
– А вот будущего нет! – отмахнулась Нина. – Сколько раз тебе повторять – вали отсюда!
– Ну, Нинуля, – продолжал беззубый, – ведь у нас была любовь!
– Это ты называешь любовью? – женщина смерила его взглядом и презрительно хмыкнула. – Сказано тебе – незамедлительно уйди из моей жизни!
– Ну, Нинуля, ведь нашему сыну нужен отец!
– Вспомнил? – рявкнула Нина, повернувшись к мужичку. – А где ты раньше был, когда мне не на что было ему лекарства покупать? Где ты был, когда у нас на хлеб денег не хватало? Отец! Да чем такой отец, как ты, лучше пустое место, прочерк в анкете! А ну, проваливай отсюда, а то я охранника позову, он тебя в мусорный контейнер выкинет!
– Ну, Нинуля, зачем ты так! – Мужичок испуганно попятился. – Ну хоть четырнадцать рублей на дорогу дай, а то мне до дому не на что доехать! – И он подпустил в голос фальшивую слезу.
Нина бросила ему две десятки, бумажки спланировали на кафельный пол, и мужичонка бросился их подбирать.
– И чтоб больше здесь не показывался, а то охранник тебе все кости переломает! – напутствовала она кривоногого попрошайку. – Представляешь, Надюша, – Нина повернулась к старой приятельнице, – вот за этой ветошью я когда-то была замужем! Тьфу! – Она выразительно сплюнула и сказала совсем другим тоном: – Вот твой пакет, держи, девчонки тебя прикроют. А вы, девушка, подстричься не хотите заодно? – обратилась она к Лене, сдернувшей парик, потому что в салоне было душно. – Я сейчас здесь скоренько закончу и смогу вами заняться!
– Некогда! – Надежда подхватила объемистый полиэтиленовый пакет и плюхнулась в свободное кресло, сделав знак Лене устраиваться рядом.
К женщинам тут же подошли свободные парикмахеры, накрыли их простынями и сделали вид, что собираются стричь.
Тут же уборщица направилась к окну и принялась протирать стекло пластиковой шваброй с поролоновой насадкой. При этом она заслонила кресла, в которых сидели Надежда Николаевна и Лена.
Воспользовавшись этим, Надежда выскользнула из-под простыни и бросилась в подсобку, Лена побежала за ней. В освободившиеся кресла устроились, накрывшись простынями, две девушки-практикантки, так что, когда уборщица отошла от окна, казалось, что в парикмахерской все осталось по-прежнему.
Тем временем в подсобке Надежда Николаевна и Лена достали из пакета, который перед посещением «Варианта» они занесли в парикмахерскую, свою одежду и вторично за сегодняшний день изменили внешность. Лена с видимым облегчением избавилась от намотанного вокруг талии полотенца, влезла в собственные джинсы и снова почувствовала себя молодой и стройной. Надежда тоже с удовольствием вылезла из делового костюма, который почти никогда не носила, потому что казалась в нем самой себе завучем средней школы, и надела привычные и удобные черные брюки и любимый голубой пуловер.
Переодевшись и наскоро сменив макияж, женщины вышли из парикмахерской через служебный выход. Они оказались на другой улице и поскорее убрались из опасного района, сначала в целях конспирации проехав несколько остановок на первом попавшемся троллейбусе и только потом поймав машину, которая и довезла их до дома.
Дружные сотрудницы парикмахерской занимались своими обычными делами, нет-нет да и посматривая в окно.
За окном с самым независимым видом прохаживался унылый мужчина самой невзрачной наружности. Он то разглядывал витрины окрестных магазинов, то вдруг принимался завязывать шнурки, то причесывал свои жиденькие волосенки, и при этом все косился на окно парикмахерской, где по-прежнему виднелись две женские фигуры, до самых глаз накрытые простынями.
Наконец мужчина начал проявлять явные признаки беспокойства.
В то же время одна из практиканток, скучавших под простыней, зашевелилась и жалобно проговорила:
