Марсель Прево - Шоншетта
Наконец Шоншетта нашла возможность избавиться от овладевшей ею смертельной тревоги и сказала мадам Бетурнэ:
– Я немножко беспокоюсь о Луизе. Если позволите, я пойду к ней: мне не хотелось бы оставлять ее так долго одну.
Старушка оторвалась от книги и взглянула на девушку.
– Хорошо! Ступайте наверх, малютка. А ты, Жан, разве не пойдешь взглянуть, что такое с твоей невестой? Не стесняйся оставить меня одну, мой милый: я и сама скоро лягу.
При словах «твоя невеста» Жан и Шоншетта обменялись быстрым взглядом.
Они вместе поднялись по темной лестнице. Молодая девушка первая вошла в комнату; Луиза не ложилась: они нашли ее спящей в кресле; на столе, возле нее догорала свеча. При виде ее лица Жан и Шоншетта с ужасом переглянулись. Очевидно, Луиза упала в кресло, не будучи в силах более притворяться, и погрузилась в какую-то летаргию, похожую на обморок.
Шоншетта опустилась на колени около кресла и прижалась губами к щеке подруги. Луиза открыла глаза, но сначала, по-видимому, не поняла, где она, и прошептала, словно в бреду: «Опять вы! О, оставьте меня, оставьте, прошу вас!» – а потом, опомнившись и пытаясь улыбнуться, прибавила:
– Какая я сумасшедшая! Сплю наяву! Извини, Шоншетта, и вы также, Жан! Как мило, что вы пришли навестить меня!..
Жан опустился на колени рядом с Шоншеттой и, взяв горячую руку своей бывшей невесты, прошептал:
– Луиза, моя дорогая сестра! Не презирайте меня… простите! Я несчастен, потому что не стою тех, кто любит меня.
– Да, Луиза, – прибавила Шоншетта, – сжалься над нами, не осуждай нас! Клянусь тебе, дорогая, до сегодняшнего вечера я не знала…
– А я знала, – медленно проговорила Луиза, прислоняясь щекой к голове Шоншетты, – я знала! Я поняла это с первого дня, как Жан увидел тебя. Если бы я не знала хорошо вас обоих, я, может быть, упрекала бы вас, но я знаю вас. Жан, вы ошиблись: вы стоите Шоншетты. Нет человека лучше вас… и она будет вашей женой.
– Луиза! – воскликнул он, целуя ее руку.
И все трое заплакали, обнявшись и твердо и наивно веря во взаимную искренность; они оплакивали жестокую судьбу, не позволявшую им быть счастливыми.
Шоншетта даже нашла в себе силы протестовать:
– Я не хочу! Нет, нет! Никогда! Луиза, я не хочу! Он должен любить тебя! Ты гораздо красивее… ты в сто раз лучше меня. Я уеду, возвращусь в Вернон. Около тебя месье д'Эскарпи скоро забудет меня.
Жан встал. Бледный как смерть, судорожно стискивая руками спинку кресла, он смотрел на эту странную борьбу. Не будь он сам так простодушен, он, может быть, нашел бы эту сцену смешною. Но она только заставляла его страдать, глубоко страдать страданием этих юных сердец, из которых одно было разбито из-за него.
Дверь отворилась, и на пороге появилась мадам Бетурнэ.
– Ну, что такое? – воскликнула она, подходя к молодым людям, – тебе, в самом деле, нехорошо, моя Луизетта? Но она не докончила фразы, внезапно поняв, по взволнованным лицам, что происходит что-то важное. – Что случилось? – пролепетала, она.
– А то, – пылко воскликнула Шоншетта, заливаясь слезами, – что Луизетта вообразила, будто месье Жан разлюбил ее, хотя он не говорил ей ничего подобного!
– Боже мой! – прошептала мадам Бетурнэ, опираясь на стол. – Я этого боялась, – тихо прибавила она про себя.
Молодые люди окружили ее, жадно стремясь услышать от этой пожилой и уважаемой женщины слово, которое помогло бы им разобраться в хаосе их чувств.
– Жан, – несколько сурово, «сказала она, – я не хочу верить, чтобы ты мог обмануть меня, обмануть Луизу. Правда ли, что ты уже не любишь ее?
– Я никогда не любил ее горячее, чем теперь. Я всю жизнь отдал бы за ее счастье!
– В таком случае, – сказала мадам Бетурнэ, – что же это за детская комедия? Такими серьезными вещами нельзя играть, дети; мне кажется, вы все трое слишком заражены романтизмом. Послушай, Жан, ведь ты по-прежнему собираешься жениться на Луизе?
При этом прямом обращении Жан вздрогнул. Но надо было отвечать. Он устыдился, что мог усомниться в самом себе, и снова подумал, что энергичный человек властен над своим сердцем.
– Да, тетя, – начал он, – я… – Но в эту минуту его взор встретился с глазами Шоншетты, и в них он прочел такой страх, такую безысходную тоску, что слова застряли у него в горле. Схватившись за голову, он глухо проговорил: – Нет, все-таки нет! Не могу!
Ему ответил подавленный крик, и он едва успел подхватить неподвижное тело падавшей Луизы: последнее волнение отняло у нее и последние силы.
Ее перенесли на постель. Мадам Бетурнэ, испуганная, огорченная, сердясь на Жана, выслала его вон из комнаты.
Он вышел, шатаясь как пьяный, и сел на пол на площадке лестницы, опустив голову на сжатые кулаки, ничего не понимая и чувствуя, что сходит с ума. Он, не двигаясь, смотрел в черный пролет лестницы, машинально считая медленные удары маятника больших стенных часов. Он чувствовал полный упадок мужества, сознавал себя низким, – он, до сих пор отважно глядевший в лицо будущему и до такой степени владевший собой, что любил самопожертвование ради самопожертвования и ради воспитательного значения, какое оно могло иметь для образования характера. Кто же в это последнее время отнял у него волю? Он старался вспомнить, с каких пор это началось, и потерял нить мыслей.
Ему пришли на ум прошедшие невозвратные дни, и он почувствовал тоску по морю, где на него не смотрели женские глаза, где его сердце было свободно, тело здорово. Неужели он никогда больше не будет жить на корабле, не будет дышать живительным морским воздухом? Но тут он заметил, что лжет сам себе: ведь он вовсе не хочет уехать, не может уехать. Он вздрогнул, вспомнив о Шоншетте; он никогда, никогда не расстанется с нею. Пусть все пойдет прахом, лишь бы она принадлежала ему! Ах, взять ее, увезти, ревниво охранять, бежать с ней – все равно куда, только бы подальше, где никто не видел бы их! Его грудь дрожала от рыданий; ему хотелось кричать, вопить, хотелось чувствовать кого-нибудь около себя, хотя бы для того, чтобы слышать упреки за свою слабость.
Вдруг дверь комнаты Луизы отворилась, и Жан, вскочив на ноги, очутился лицом к лицу с мадам Бетурнэ.
– Что она? – тихо спросил он.
– Она не вполне пришла в себя, и на губах у нее выступила кровь.
– Кровь? Боже милостивый, она кашляет кровью?!
– Да, я страшно потрясена. Надо немедленно послать за нашим доктором в Кемпэр.
– Я сейчас поеду, – сказал Жан, совершенно пришедший в себя, – дай мне свечу, я пойду, оседлаю «Корригана».
Мадам Бетурнэ, тихо ступая, вернулась в комнату и зажгла свечу, стоявшую на камине. Заглянув в комнату, Жан увидел на постели Луизу, бледную, неподвижную, и Шоншетту, склонившуюся над подушкой.
– Поезжай скорее, – сказала тетка, подавая ему свечу, – и привези кого-нибудь.
– Будь спокойна, привезу, если бы даже пришлось тащить его силой, – ответил Жан.
Он сбежал с лестницы, отодвинул засовы наружных дверей и бросился в конюшню. Несколько минут спустя, он уже скакал по дороге в Кемпэр.
Вдоль его пути раскинулась необъятным морем песчаная степь, среди которой там и сям торчали гранитные глыбы, белевшие при свете луны. На горизонте мелькали красные огоньки, – это был Кемпэр.
Глава 13
Прошло две недели. Стоит роскошная весна, но самые радостные улыбки ее не в силах удалить печаль из маленького замка Локневинэн. Старик Виктор и добродушная Ивонна часто проходят по деревне, озабоченные, спеша возвратиться в замок. На обращенные к ним вопросы они неизменно отвечают:
– Все еще не лучше!
В нижнем этаже все ставни закрыты; вся жизнь замка сосредоточена в комнате больной Луизы.
Вот приехал доктор, молодой человек, недавно поселившийся в Кемпэре и пользующийся репутацией врача, превосходно знающего свое дело. Его привез Жан в ту ужасную ночь, когда он, не помня себя, поскакал в Кемпэр за помощью. До старого доктора Лорэна его даже не допустили под тем предлогом, что доктор сам болен; тогда он бросился по указанному адресу и вместе с молодым доктором вернулся в Локневинэн. Дорогой он рассказал ему о внезапном приступе лихорадки после сильного волнения и о кровохаркании. Доктор Розье приписал это повреждению сердечных сосудов, но у постели больной он был, по-видимому, поражен тем, что нашел, и очень внимательно осмотрел и выслушал Луизу. Шоншетта, мадам Бетурнэ и Жан, которого никто не подумал удалить из комнаты, с тревогой следили за доктором, стараясь прочесть приговор на его лице. Наконец Розье осторожно опустил на подушку голову молодой девушки, посоветовав держать ее повыше, и отозвал мадам Бетурнэ в отдаленный угол комнаты.
– Эта молодая девушка – ваша дочь? – несколько нерешительно спросил он.
– Нет, доктор, – ответила старушка, – это – моя племянница. Но, хотя я люблю ее, как родную дочь, прошу вас, ничего от меня не скрывать. Я хочу знать правду.
Доктор поклонился.
– Не было ли у нее в детстве какой-нибудь грудной болезни? – спросил он.
