Астрид Линдгрен - Бритт Мари изливает душу
– Поезжай! – в высшей степени любезно говорит Сванте. – Мы попытаемся как-нибудь справиться и без тебя. Но нам трудно придётся, ведь ты перестанешь готовить нам еду.
Он ещё не забыл маисовый крем.
Поэтому вполне вероятно, что в следующий раз я напишу тебе из усадьбы горнозаводчика в Снеттринге.
Но сначала ты должна написать мне и рассказать, как провела сочельник.
Пока! Всего доброго!
Бритт МариСнеттринге, новогодний вечер
Дорогая Кайса!
Счастливого Нового года! Пусть будет хотя бы такой же, как старый, если не лучше!
Интересно, как это – чувствовать себя последним днём года? По всей вероятности, 31 декабря ощущает, что занимает чрезвычайно важную позицию в календаре. Но, собственно говоря, это подло и несправедливо! Например, 13 октября никогда не будет ничем иным, кроме как обычным рабочим днём – из года в год. Иногда, правда, он плюет на всё это и становится воскресеньем. Между тем как другие, наоборот, упрямятся и хотят навсегда остаться днём летнего солнцестояния[66], или сочельником, или Первым мая, или Новым годом, то есть такими праздничными днями, о которых все мечтают и радуются. А весельчак, что зовётся 1 апреля! Подумать только! Я абсолютно уверена, что день 9 февраля преисполнен комплексов – чувства собственной неполноценности и жуткой зависти к 30 апреля, которое навсегда останется вечером святой Вальборг[67]. Разве не так? А вообще-то разве с людьми происходит не то же самое? Каждый олицетворяет какой-то день. Некоторые люди никогда не становятся ничем, кроме 13 октября. Как они переносят всё это, бедняги?! Моя мама – абсолютный вечер дня летнего солнцестояния, я в этом уверена. А Майкен – преисполненный покоя содержательный июльский день. Интересно, какой день олицетворяю я? Быть может, какую-нибудь небольшую честную дату, какой-нибудь денёк в конце марта, с лёгким уклоном к дню розыгрышей, 1 апреля.
Уж не думаешь ли ты, что у меня – воспаление мозга, и почему я пишу обо всём об этом? Я думаю, не иначе меня вдохновил славный новенький календарь, купленный в книжном магазине в Снеттринге. Сейчас он как раз раскрыт предо мной на столе, а я всегда становлюсь философичной при виде календарей. Не кажется ли тебе странным, что ты знаешь дату своего рождения, но не дату смерти? Во всяком случае, каждый год приходится миновать именно тот день, который однажды будет стоять на твоей могильной плите с маленьким крестом перед датой. Мне кажется, именно в этот день должно чувствовать нечто особенное, своего рода тишину в душе, чувство какой-то грусти и невозвратимости. А если когда-нибудь в будущем случится выйти замуж, то ведь тоже должна быть дата, что станет днём твоей свадьбы. А ведь ужасно даже подумать: быть может, именно в этот день у тебя контрольная по математике.
Нет, лучше мне кончить письмо, пока ты не впала в панику. Но скажу тебе, мне так жалко день 13 октября, что, если он не упустит шанс и будет вести себя порядочно, он станет днём моей свадьбы.
Ну, как, по-твоему, мне живётся в Снеттринге? Ты, ясное дело, думаешь, что я сплю в ящике комода и каждый день ем картошку с селёдкой? Ничего подобного! Как тебе могла взбрести в голову такая идиотская мысль? А правда заключается в том, что живу я точь-в-точь как голливудская кинозвезда. Кроме того, что ем гораздо больше. У меня восхитительная комната для гостей – только для меня одной. Никакой возни с раскладушками, которые таскают взад-вперёд из одной комнаты в другую, когда появляются чужие, здесь в доме нет. Ну уж нет, увольте! Ничего тут не поделаешь! Я сплю в кровати с белым тюлевым пологом, а на животе у меня шёлковое розовое одеяло. Каждый день в девять часов утра в комнату входит маленькое хорошенькое существо, которое зовётся «горничная», и подаёт мне прелестный поднос с чаем в постель. Если что-либо из сервировки меня не устроит, я должна лишь позвонить в колокольчик у кровати и облаять бедную горничную (я этого ещё не делала, но считаю, что именно для этого колокольчик и предназначен). Во время ланча на столе множество закусок и бутербродов, а также горячих блюд, на обед подают три блюда. Вчера, хотя был обычный будний день, мы ели телячье филе со спаржей.
Когда Алида вплывает, запыхавшись, с едой у нас дома, то это сопровождается приветливой улыбкой и часто приятной беседой. Горничная, которая подаёт на стол здесь, выглядит так, будто она не от мира сего. Она явно пребывает в состоянии какого-то транса и серьёзна, как покойница. Заподозрить, что в ней шевелятся какие-либо человеческие чувства, было бы жестоким оскорблением.
Да и стол, как у нас, здесь не поднимают. Во время первого обеда, в котором я принимала участие, я внезапно поймала себя на мысли о том, что мне надо предложить приподнять немного стол, а вместе с ним и настроение. И одна мысль об этом так рассмешила меня, что пришлось подумать об алгебре, чтобы остаться серьёзной.
Марианн так обслуживают, что нечего и удивляться, если она не может сама почистить туфли. Когда я вышла из поезда на станции близ Снеттринге со своей потёртой дорожной сумкой в руках, Марианн, конечно, уже стояла на перроне и встречала меня. Кроме того, ко мне подскочил шофёр в тёмно-синей ливрее и быстрее, чем я успеваю написать эти слова, освободил меня от дорожной сумки и, беспрестанно кланяясь, помог нам сесть в машину.
А когда позже мы покатили по великолепной липовой аллее и подъехали к величественной господской усадьбе, то я, сидя в «карете», задавала себе вопрос: в конце концов, уж не принцесса ли я, что инкогнито разъезжает по здешней округе. Но один лишь взгляд на мою дорожную сумку вернул меня к действительности. Такой изношенной сумки ни у одной принцессы не бывает, даже если она разъезжает инкогнито.
Столько же поклонов, не меньше, понадобилось, чтобы извлечь нас из автомобиля, а затем почтенный шофёр поднял сумку наверх в мою комнату, куда вошла вышеупомянутая горничная и спросила:
– Вы разрешите мне, фрёкен Хагстрём, помочь вам распаковать сумку?
– Это ещё что?! Зачем? – с идиотским видом спросила я.
Нет уж, мои немногие вещи я и сама могу вытащить из сумки.
Вероятно, она подумала, что я вовсе не какая-нибудь знатная гостья, но меня это совершенно не тронуло. Джемпер, юбку, платье и ещё кое-что я наверняка смогу развесить в шкафу сама, и это вовсе не высосет из меня все соки, и никто не заставит меня изменить моё решение.
Однако не стану, разумеется, отрицать, что некоторое время приятно вести такое шикарное существование. Не приносить ни малейшей пользы с утра до вечера, а лишь позволять обихаживать себя рабам и рабыням. Хотя мне кажется, будь я рабыней в этом доме, в одно прекрасное утро я, утратившая разум и готовая действовать, ринулась бы на господ со знаменем мятежа и запела бы «Интернационал». Не пойми это так, что фру Удден каким-то образом мучает своих верных слуг. Ни в коем случае. Она неизменно учтива и любезна с ними. Да и как может быть иначе, когда в наше время так трудно с прислугой. Всё дело в том, что она наверняка не считает их людьми, созданными по тому же образу и подобию, что и она сама, с теми же самыми горестями и радостями. Кто знает, может, горничная, которая накрывает на стол с таким застывшим лицом, ходит по дому, горюя об утраченной любви, или тревожась за свою старую больную мать, или за что-нибудь другое, мне неизвестное. Может, она нуждается в море человеческого тепла и понимания, а получает лишь распоряжения:
– Лиса, будьте столь добры подать кофе в гостиную!
Или:
– Повесьте смокинг господина управляющего и почистите его.
Я всё время думаю о словах папы: «Будь человечна со своими ближними, кто бы они ни были – графы или развозчики пива, и там, где ты идёшь, вырастут розы».
Если ты не считаешь меня подлой девицей, которая критикует своих гостеприимных хозяев, я скажу тебе: в здешнем доме с розами – небольшая напряжёнка. Здесь так нарядно, так удобно и так благоустроенно во всех отношениях… и всё-таки я сижу и думаю: «Чего здесь, собственно говоря, не хватает?» Пожалуй, чего-то в самой атмосфере, непохожей на ту, к которой я привыкла у себя дома.
Когда мы сидим здесь вокруг обеденного стола – тётя Эллен (так я теперь называю маму подруги), красивая, прекрасно одетая, но абсолютно безликая, дядя Эрик, чуточку рассеянный и задёрганный, Марианн, немного взвинченная и нервная, и я сама, которая смертельно презрительно, демонстрируя свою «привычку» к светской жизни, болтает о том о сём, я всё время думаю:
«Боже мой, какое счастье, что у нас дома не так! Даже если нам приходится самим чистить башмаки и не есть телячье филе в будни».
Вчера вечером, когда я уже засыпала, ко мне в комнату вошла Марианн и села на край кровати. Должна сказать, она была достойным украшением этой кровати – в розовом пеньюаре и с огромными карими глазами. Сначала мы поболтали немного о том о сём, а потом мало-помалу начали говорить серьёзно. Неправда, что девочки всегда болтают только о платьях и о том, «что он сказал». Внезапно Марианн почему-то зарыдала. Она плакала так беспомощно, что я не знала, как её успокоить. Я не могла выжать из неё, из-за чего она плачет, но между всхлипываниями она выдавила сквозь зубы:
![Астрид Линдгрен - Собрание сочинений в 6 т. Том 7. Черстин и я [ Брит Мари изливает душу. Черстин и я]](/uploads/posts/books/210187/210187.jpg)
