Александр Бестужев-Марлинский - Лейтенант Белозор
И вот капитан мой уже бежал вслед за Гензиусом и, запыхавшись, схватил его за полу.
– Bonjour[101], дорогой Жензиус, – сказал он.
Гензиус кисло улыбнулся, отвечая поклоном, и хотел продолжать путь свой, но безотвязный капитан повесился у него на рукаве.
– Куда идете? – спросил он.
– Прямо по дороге, – отвечал он.
– Замысловато, господин Гензиус, очень замысловато, это доказывает, что натощак и голландский ум может летать по крайней мере как волан… Но так как я уверен, что вы не променяете добрый завтрак на всю остроту человеческого рода, то не угодно ли будет сделать мне честь: завернуть в ближайшую гостиницу? Что там за портер!
Я хоть таможенный, да гляжу на все то сквозь пальцы, что цежу сквозь зубы.
– Портер? – произнес Гензиус, облизываясь, и уж ступил было в сторону, когда мысль, что ему еще куча дела по поручениям хозяина и по закупкам Белозора, остановила его, будто камень преткновения.
– Благодарю покорно, – отвечал он со вздохом, – ни минутьгнет времени, до другого раза, капитан…
– И, полноте, господин бухгалтер! Сухое и перо не пишет, и чтобы подкрепить ноги, надо приласкать брюхо.
– Чувствую истину этого и не могу ею воспользоваться. Прощайте, капитан.
– Жаль, право жаль, любезный господин Гензиус, а мне бы надо было поговорить с вами о новом подряде на сукна. Я сегодня, по поручению генерала, поеду в Фламгауз.
– И поедете напрасно; хозяин мой сегодня целый день будет считаться с мельником, – ныне начало месяца!
«На мельнице? Ага! – радостно подумал Монтань. – Золотой бочонок сам катится к нам в погреб. Дельно! Теперь, господин счетчик, можешь идти куда хочешь: я вытащил из твоего носу червячка и без завтрака».
– Брике! – вскричал он, – следи этого архибестию рыбака Фландеркина, пошли вслед за ним человек пять издали и скажи: если увидят, что он готовится спустить лодку в море, цап его за бок и тащите ко мне на брандвахту; остальных солдат положи, когда стемнится, в засаду близ мельницы Саарвайерзена, и всех, кто в пей, захвати и веди в город за конвоем… мужчин и женщин. Смотри же, не выпускай никого, а пуще всех старика.
– Будет исполнено, капитан! – отвечал Брике. – Только при дележе не забудьте, что я вас навел на дичинку, а то до сих пор начальники брали деньги, а мне оставляли одни тычки, – только из этой поживы они не брали законной себе доли.
– Будет всем пожива, – отвечал капитан, потирая руки.
Таким-то образом высокоумный Гензиус, желая избавить хозяина от посещения некстати, предал его в руки бездельников. Таким-то образом и самая извинительная ложь рано или поздно, но всегда становится вредною.
К вечеру Саарвайерзен с Виктором и дочерью, которая настояла на том, чтобы проводить своего жениха, приехали на мельницу. Матросы их ждали там еще с прошлой ночи, и, когда стало смеркаться, все было готово к отправлению. Покуда еще хоть день, хоть час, хоть миг остается до разлуки, сердца любовников не перестают еще надеяться; они, кажется, ждут чуда, которое отвратит ее, но зато тем ужаснее бывает для них минута расставанья; она всегда для них внезапна и будто рассекает их пополам. Жанни плакала и молчала, напрасно шутил над нею отец, напрасно утешал Виктор, и, наконец, все трое уселись, как будто провожая кого-то не к избавлению, а на казнь. Время уходило… Саарвайерзен вынул часы и, не говоря ни слова, подавил пружину; они звонко пробили пять.
Виктор встал с тяжким, глубоким вздохом; рыдая, упала Жанни на грудь отца.
– Прости, Виктор, прости навечно; я предчувствую, что мы более не свидимся, – произнесла она, – прости!
Виктор пламенно поцеловал оставленную ему руку, и его слеза канула на нее.
– Достойная Жанни, – сказал он, – пусть эта капля будет печатью душевного союза, и да откажет мне бог в слезах в горькие часы жизни, если я для каких бы то ни было радостей замедлю своим возвратом.
– Два аршина с четвертью! – вскричал отец, обнимая отъезжающего и вытирая о его плечо глаза свои. – Откуда набрались вы этих романтических покромок?.. Ну, утешься, причудница, успокойся, моя милая: новая весна приносит новые цветы, и коли вы в самом деле так друг друга любите, мы вас обстрижем под одну ворсу. В чудные веки мы живем, в чудные веки! – ворчал Саарвайерзен, влезая на лошадь. – Вчерась еще поутру я бы ручался, что моя Жанпи не отличит петуха от курицы, а теперь? Два аршина с четвертью! И еще не дождавшись законного возраста… Смотри, пожалуй.
От мельницы шли две дороги к морю: одна прямо, по которой шел Виктор после кораблекрушения, другая правее на Деидермонд; по сей-то последней отправились наши путники. Виктор ехал безмолвен, снедая печаль в сердце. Саарвайерзен, видя, что с влюбленными плохая беседа, разговаривал с проводником, несшим фонарь. Матросы, идучи позади тихомолком, шутили промеж собою.
– Что ж мы, братцы, станем рассказывать товарищам у табачного бака, коли бог принесет на свой корабль? – сказал урядник.
– Что лягушки здесь царствуют, а люди живут как у нас лягушки, – отвечал один.
– Вот уж напрасно охаял Голландию, – возразил другой, – стыдно, где пить, тут и рюмки бить. Чего тебе здесь недоставало? Можжевеловой – хоть не пей, свежины вдоволь. Закорми чушку, она станет жаловаться, что бока отлежала.
– И впрямь, брат, грешно словом укорить наших хозяев, – чего только душеньке угодно, давали: хлеб белый как месяц, сыр объеденье да утром еще и кофей!
– Хвали, хвали хозяев, а они себе на уме: ржаной корочки допроситься я не мог, а эти опресноки оскомину набили. Видел, брат, я, что они с кофея-то одной жижицей нас потчевали, а гущу всю себе оставляли. А про сыр и говорить нечего, – весь в дырах! Небось молодые сыры подальше хоронят; а уж и подметил я у них здоровенные, что твой кирпич. В одном фунте фунта два будет!
– У всякого своя заведенция… – примолвил Юрка. – В чужой монастырь со своим уставом не ходят. По мне, там такое было житье, что коли во сне увижу, так, я думаю, сыт буду.
– У лентяя вечно масленица на уме, – возразил урядник, – то ли дело между своими на службе: горя много, да уж зато и утехи вдвое. Наработаешься на вахте до упаду, насмеешься за ужином досыта, и, не дослушав сказки, засыпаешь, убаюкан бурею в койке, и гоголем вскочишь, когда закричат: «марсовые, наверх!» Дай бог, братцы, увидеться с земляками; хорошо в гостях, а дома лучше!
– Дай бог, дай бог обняться с нашими нетронскими! – воскликнули умиленные матросы, прибавляя шагу.
Без всяких неприятных встреч отряд достиг до берега. Темное море плескало в него тихою зыбью. Запорошенные инеем дороги и плотины, будто раскинутые холсты, тянулись вдаль и сливались с туманом, который начал подыматься. Нигде не слышно, не видно было ни души.
– Фландеркин-флаат! – произнес проводник, ударяя в ладоши. – Он здесь должен был нас дожидаться.
После многих побегушек в разные стороны оказалось, что нет ни лодки, ни нанятых рыбаков в окрестности. Саарвайерзен потерял терпение: неустойка в слове была для него подлее, чем воровство, хуже, нежели убийство.
– Sapperloot! – вскричал он. – Я живьем истолку эту ходячую треску. Взять даром деньги и не исполнить слова, – это неслыханно! Я его так взогрею, что мои талеры растают у него в кармане… Проклятый пьяница!.. Верно, где-нибудь теперь прохлаждается в шинке; но будь я не я, если он не завертится кубарем от этой плети, прежде чем у него высохнут губы.
Но брань ничему не помогала. Положение Белозора и матросов его было самое критическое, и, наконец, Саарвайерзен, послав на Викторовой лошади проводника влево, поскакал сам внутрь земли искать рыбака в его домике, восклицая, что он разбудит его кулаком своим не хуже сукновального молота и сделает из его спины клетчатую шотландскую тартану![102]
Мало-помалу затих его голос и тяжелая ступь лошади по шоссе.
Виктор, видя, что рыболов или обманул, или изменил, решился пуститься по берегу влево, для встречи с ним или для изыскания другого способа спасения. Поравнявшись с тем местом, где выброшен был бурею на берег, заметил он нечто белое.
– Посмотри, – сказал он уряднику, – мне что-то видится впереди!
– Если б я не знал, ваше благородие, как разбило в щепы нашу четверку, я бы подумал, что это она ожила и выползла на берег, как тюлень!
В самом деле, то была шлюпка, обороченная вверх дном.
– Тише, тише, ребята! – сказал Белозор. – Мне кажется, подле пей вижу я людей, спящих под парусом; да вон на козлах блестят и ружья; это, должно быть, досмотрщики. Ползком подберемся к ним и накроем врасплох, как утят в гнезде.
Едва дыша, приближался Белозор впереди всех… Но французы спали крепким сном, и захватить их было нетрудно. С криком кинулись наши сперва на ружья, потом на сонливцев и, пригвоздив штыками углы паруса к земле, как перепелок из-под сети, вытащили поодиночке пленников, связывая им руки и клепля рот.
Из четырех оставили только одного без повязки для допроса.
