Владимир Гриньков - Санитар
Подумал вдруг – какая чепуха в голову лезет. И еще подумал, что спокоен на удивление.
В холле на первом этаже он рассчитывал кого-нибудь увидеть – дежурного, или как это у них называется, но не было никого. Горел тусклый свет – и никого.
Прошелся полутемным коридором, вглядываясь в таблички на дверях. Манипуляционная. Еще одна манипуляционная. Дежурный врач. Из-за двери свет. Перевязочная. Нет, это не здесь.
Поднялся на второй этаж. На лестнице ему встретилась медсестра. Взглянула на него быстро, опустила глаза. Паша хотел у нее спросить, где тут хирургическое отделение, но не решился. Когда его искать начнут, эта девушка не должна вспомнить, что кто-то у нее про хирургическое отделение спрашивал.
Отделение нашел на третьем этаже. Длинный ряд дверей. Сразу у входа в отделение – дверь с табличкой "Дежурная медсестра". Мимо нее Паша прошел осторожно. Было пустынно, лишь мелькнул где-то в конце коридора силуэт человека и исчез, будто и не было его. Возле двадцать первой палаты Паша остановился на мгновение, оглянулся – не было никого вокруг – и стремительно вошел в палату, сжимая в кармане нож.
Лампа под потолком светила неярко. Четыре человека, лежавшие на кроватях, повернули одновременно головы и теперь рассматривали молча Пашу. Старик. Два мальчишки. И мужчина лет пятидесяти. Ектенбаева не было среди них. Ловушка?
– Ектенбаев где?! – спросил Паша отрывисто.
У него совсем не было времени.
– Не Ектенбаев, – сказал один из мальчишек. – Ердынбаев. Это я.
Смотрел серьезно. А Паше казалось – издевается.
– Какой же ты Ердынбаев? У тебя рожа русская.
– У меня мама русская, – сказал мальчишка. Про папу промолчал.
– А Ектенбаев здесь был? – спросил Паша на всякий случай.
Но понимал уже, что проиграл.
– С глазами такими узкими, скуластый. На казаха похож. Фамилия – Ектенбаев.
– Нет, – сказал старик. – Не было здесь такого.
Паша вышел в коридор. Медсестра, проходившая мимо, остановилась, спросила:
– Вы что здесь делаете? Время неприемное уже.
– Ухожу, – сказал Паша. – Извините, девушка.
Уже на улице подумал, что оно и к лучшему, быть может, что Ектенбаева он не нашел. Пришлось бы тогда всю палату вырезать, чтоб свидетелей не оставлять. Поморщился, представив себе эту картину. Темнота обступала его со всех сторон. Задумался – смог ли бы убить всех. Получалось, что смог бы.
22
Домой Паша ехать боялся. Ему было нехорошо, тревожно. Пересаживался из троллейбуса в троллейбус, кружил по улицам. В какой-то миг голову поднял и обнаружил, что стоит перед «неотложкой». К ней его и влекло все время, оказывается. Потоптался в нерешительности, пошел по аллее несмело. У ярко освещенного входа в больничный корпус он остановился, постоял, вглядываясь в открывшуюся ему за стеклом картину: больничный холл, цветы в углу, за стойкой – вахтерша. Обернулся на шум: за углом скрылась машина «Скорой помощи». Такая же, наверное, привезла сюда и Ектенбаева. Паша направился за угол.
Неширокий пандус, "Скорая" на него уже заехала. Выносят из машины человека, кладут на каталку, увозят в распахнутые двери корпуса. Над входом – светящееся табло: "Приемный покой". Да, это здесь.
Паша в двери не пошел, опустился на лавочку неподалеку от входа. Седовласый мужчина в белой рубахе и белых нелепых штанах – санитар, наверное, – покосился на него и отвернулся, потеряв мгновенно интерес. Еще две женщины были в белых халатах, сидели на соседней лавочке, и все трое они дымили сигаретами.
– Вы здесь работаете? – спросил Паша.
– Работаю, да, – ответил мужчина, не повернув головы.
– Я знакомого своего ищу, не могу найти. Его сюда должны были привезти.
– Сегодня?
– Нет, пару дней назад.
– Это в списках надо смотреть. В холле. Там, за углом.
Махнул рукой. Паша молчал. Не знал, что дальше должен говорить. Боялся мучивший его вопрос задать, здесь всех проинструктировали наверняка, и едва Паша о Ектенбаеве заикнется, этот, в белом халате, свистнет кому надо.
– А что с приятелем-то случилось? – спросил неожиданно санитар.
Он своим вопросом Пашу врасплох застал, Паша растерялся, потому что о Ектенбаеве хотелось все узнать, и боялся он этого ужасно.
Выдавил из себя через силу:
– Порезали его.
– Ножевые, что ли?
– А? – не понял Паша.
– Ножевые, говорю, ранения?
– Да. Ектенбаев его фамилия. Слышали, может?
Санитар вдруг обернулся резко, так резко, что Паша вздрогнул и приподнялся непроизвольно, но распрямиться не смог, так и стоял, будто в сомнении – уйти ему отсюда или остаться.
– А он что – друг ваш? – спросил санитар подозрительно.
Их проинструктировали. Паша распрямился наконец и руку опустил в карман, где у него нож лежал. Этого он завалит, конечно, тот и пикнуть не успеет. Покосился на сидящих на соседней лавочке женщин. От них опасности можно не ждать, что они ему сделают. Закричат, конечно, визгу здесь будет до самого неба, но Паша уже далеко будет.
– Это друг ваш? – повторил санитар, изображая теплоту и участие в голосе.
– Да, – сказал Паша дерзко. – Скуластое такое лицо у него, азиатское.
– Он умер.
Он что угодно мог другое сказать, но только не это. Это с толку сбивало.
– Умер? – удивился Паша.
– Умер, да. Прямо здесь, в приемном покое. Его даже в операционную поднять не успели.
Он время тянул, кажется. Момент поджидал. Паша нож сжал крепко, сказал:
– Нет, вы путаете. Приятель мой живой – мне так сказали. Значит, вы о ком-то другом говорите.
– Вашего приятеля где порезали? Возле железнодорожного вокзала?
– Да, – вырвалось у Паши. Он растерялся окончательно. – Там возле вокзала кафе "Стрела" есть…
– Вот оттуда его и привезли.
Санитар обернулся, спросил у сидевшей неподалеку женщины:
– Валя, ты дежурила в ту смену, когда казаха этого привезли?
– С тремя ножевыми? Да, – ответила и затянулась сигаретой.
Санитар обернулся. У Паши вид был что надо – сама скорбь. Но это не скорбь была вовсе, а растерянность.
– Умер он, – сказал санитар, глядя на Пашу с сочувствием. – Такие дела.
– А мне сказали…
– Нет. Ошиблись, значит. Он без сознания был, когда его привезли. Много потерял крови. Возле кафе лежал, и думали, что пьяный. А время уходило. И он вот так, не приходя в сознание…
– Вот черт, – пробормотал Паша.
Он все еще никак не мог поверить.
– Милиционер тут над ним колдовал, – сказал санитар. – Показания снять хотел.
– И – что? – спросил Паша бесцветным голосом.
– А ничего. Умер он.
Паша опустил голову.
– Вот времена, – сказал санитар печально. – Людей режут, как скотину. Мы здесь такое видим иногда, что прости-помилуй.
Поднялся. Прежде чем уйти, сказал мягко:
– Я сочувствую вам. Но не всегда врачи могут что-то сделать.
Пошел прочь, опустив безвольно плечи. И Паша понял вдруг, что санитар ему правду сказал. Нет Ектенбаева в живых. Умер. А заметка эта непонятная в газете – фальшивка. Просто так надо было кому-то. Милиции, наверное. Они его, Пашу, напугать пытались. Из равновесия душевного вывести. Вот, мол, жив Ектенбаев-то. И о нападавшем уже рассказал все. А Ектенбаев им не рассказал ничего. Потому что умер.
Паша побрел по ночным улицам. Вышел к ресторану. Играла музыка. Деревья в свете фонарей отбрасывали причудливые тени. Все было хорошо. Расчудесно даже. Паша не удержался, подпрыгнул и сделал рукой такой торжествующий жест, как спортсмен, завоевавший олимпийскую медаль. Засмеялся счастливо.
Из тени деревьев вышел милицейский патруль.
– Эй! – сказал один из милиционеров. – Остановись!
Паша обернулся, еще не погасив на лице улыбку, а в следующий миг вспомнил – у него в кармане нож. Тот самый нож. Но сделать уже ничего было нельзя.
23
– Сюда иди! – сказал один из милиционеров.
Патрульных было двое. Лиц и не разобрать, видно только – один повыше, второй низкорослый, Паше он и до плеча не доставал, наверное. Вот этот низкорослый и сказал: "Сюда иди!"
Барсуков к ним направился на ватных ногах, очень хотелось руку в карман опустить, к спасительному ножу, но не посмел. Подошел, но не близко, в двух шагах от патрульных остановился, замер, только сердце колотилось бешено.
– Как дела, дружок? – спросил низкорослый почти ласково, но от этой ласковости в голосе Паше стало совсем плохо.
Патрульный подошел к нему и вдруг резко хлопнул Пашу по карману брюк – проверял, нет ли там чего. Хлопнул он по левому карману, потому что у него правая рука была свободна, а в левой он рацию держал милицейскую. У Паши левый карман пуст был, нож в правом лежал, милиционер должен был рацию из одной руки в другую переложить, что он сделал достаточно быстро, но прежде чем он правым Пашиным карманом занялся, где-то за деревьями раздался крик и звон разбитого стекла.
Оба патрульных резко обернулись на шум, и Паша понял вдруг, что ему шанс предоставляется от ножа избавиться. Он опустил руку в карман, но низкорослый патрульный оглянулся, бросил Паше с угрозой в голосе:
