Наталья Корнилова - Быстрее пули
– Вообще я беру прилично, – ответил Родион Потапович. – Но с таких, как вы, – по усмотрению клиента. То есть по вашему же и усмотрению. Хотя, конечно, меньше чем за пять тысяч долларов я редко берусь за расследование. Проклятая меркантильность, но куда без нее в наше время?
– Я дам десять тысяч, – сказал Каллиник, – и в случае успешного раскрытия дела добавлю бонусную сумму. Пока не скажу сколько. Но уж будьте уверены, не поскуплюсь. Понимаете, – он выпил стопку коньяку, закурил, потом перевел взгляд с босса на меня и продолжил: – Понимаете, как-то сложно давать цену крови своих друзей.
* * *– Она живет вот здесь, – сказала Марина Борисовна, указывая мне на коричневую дверь с табличкой «18» на ней. – Только подождите, Машенька, не звоните. Я спущусь к себе, тогда звоните. Честно говоря, не хочу лишний раз попадаться ей на глаза.
– Да, суровая бабушка, – согласилась я. – Это точно. А она всегда дома, да?
– По крайней мере, я знакома с ней десять лет, но еще ни разу не было так, чтобы я не застала ее дома, – сказала Марина Борисовна. – Успехов вам, Машенька. Ну ладно, я пошла.
Она скользнула вниз по лестнице с удивительной для ее возраста легкостью, и мне подумалось, что идея Родиона – нанимать внештатниками пенсионеров, – которая показалась мне сначала на редкость абсурдной, на самом деле является очень удачной. Главное – подобрать подходящие кадры.
Я вспомнила далеко не самое милостивое выражение лица Екатерины Измайловны Адамовой, невольно поморщилась, но, поколебавшись, решительно нажала на кнопку звонка.
Открыли не сразу. Я позвонила еще два или три раза, прежде чем за дверью послышался кашель, шарканье ног по полу и сиплый бас спросил:
– Кто?
Я даже как-то сразу не сообразила, что этот трубный глас принадлежит Екатерине Измайловне.
Конечно, в пору визита в наше агентство она тоже говорила далеко не фальцетом и даже не контральто, но то, что я услышала за дверью, скорее могло соответствовать голосу здоровенного грубого мужика, чем бабушке.
– Я к Екатерине Измайловне, – отозвалась я.
– Понятно, что не к Василию Петровичу из соседнего подъезда, – сообщил бас. – Я спрашиваю, не к кому вы, а кто вы?
– Екатерина Измайловна, это вы?
Угрюмое молчание.
– Екатерина Измайловна, это Мария из агентства…
– Какое еще агентство? – недовольно спросил голос. – Блядское агентство, в котором Лильке работать предлагали, что ли? Тогда иди отсюда, не будет она там работать!
Ничего себе…
– Я не из блядского агентства, – поспешно проговорила я. – Я Мария Якимова из детективного агентства «Частный сыск». Вы к нам приходили вчера утром, Екатерина Измайловна.
Загрохотал замок, один, второй; щелкнул блокиратор; зашумел отодвигаемый засов – один, другой; звякнула откидываемая цепочка, и дверь распахнулась.
Екатерина Измайловна, в темно-зеленом халате и белых тапочках – привыкает, что ли? – мрачно посмотрела на меня и произнесла все тем же поразившим меня сиплым басом:
– Проходите. Мне нельзя на сквозняке стоять. Простудилась.
– Спасибо, – сказала я. – Жарко как у вас.
– Разувайтесь, – сказала дотошная бабка. – Не пачкайте пол – только что мыла. Вот тапочки. Надевайте. Ну что, сообразили наконец, что к чему?
– Сообразили, Екатерина Измайловна, – сказала я. – Вы были правы, а мы нет. Я хотела бы поговорить с вами о вашей внучке, Лилии.
– Да, я уже знаю, – сказала старуха. – Я внимательно слежу за криминальной хроникой. Я позвонила своему старому другу, Ивану Алексеевичу, и узнала кое-какие подробности, не вынесенные в криминальные сводки.
– Вот как? Что же вы узнали?
– Хотя бы то, что вы, Мария, спасли жизнь Каллинику. Иван Алексеевич, правда, не мог узнать все, потому как он в отставке, хоть и генерал.
– Мне только одно непонятно, Екатерина Измайловна, – проговорила я. – Вы пришли с компроматом на собственную внучку, и пришли не куда-нибудь, а к нам. Не в милицию, где у вас знакомые, а именно к нам пришли. Но это не суть важно. Вероятно, вам говорили, что мы солидная фирма и умеем хранить тайну. Насколько я могла понять, вы давно о нас знаете.
– Да, я хотела пойти к вам внештатником, – призналась старуха. – Но потом подумала и решила: а зачем мне это надо, если я из дома почти не выхожу?
– Екатерина Измайловна, а какие у вас отношения с вашей внучкой? Насколько я понимаю, не очень?..
– А что тут много говорить? – отозвалась Измайловна. – С внучкой у меня не очень. Натянутые у нас отношения. Конечно, помогает она и денег подбрасывает, и никогда я не знала такого, чтоб копейки до пенсии считать. Но… не нравится мне, с кем она знакомство водит. Не нравится. И вообще – мне ничего не нравится. Особенно после того, как я нашла эту самую бумажку.
– Неужели вы в самом деле верите, что она причастна к одному из этих убийств? А? – тихо произнесла я. – Одно дело – мы, наше агентство. Мы чужие люди. Но вы – вы же ее родная бабушка. Вам…
– Да знаю я! – сурово перебила меня Екатерина Измайловна. – Но пойдемте в ее комнату. Я вам покажу кое-что похлеще этой кошачьей лапы.
– Похлеще? – переспросила я. – Что же может быть… похлеще?
– Пойдемте, пойдемте, – повторила Екатерина Измайловна. – Убедитесь сами.
Она встала с табуретки и, не дожидаясь, когда я последую ее примеру, большими и твердыми шагами, так не похожими на семенящую старческую походку, прошла в комнаты.
Я пожала плечами и последовала за ней. По всей видимости, свирепая бабуля ничего не говорит просто так, на пустом месте. В этом я уже убедилась.
…И не дай бог еще кому-нибудь убеждаться в чьей-то правоте такой ценой.
Когда я вошла в комнату Лилии, Екатерина Измайловна стояла перед ее столом и мрачно смотрела на прекрасно нарисованный портрет красивой черноволосой женщины, висящий на стене.
Большие, чуть раскосые глаза, уверенные четкие линии носа, рта и бровей. В каждом штрихе, в каждой черточке, в игре полутонов чувствовалась рука мастера.
…И еще: мне показалось, что это рисовал тот самый человек, кому принадлежит авторство зловещей «кошачьей лапы».
Конечно, это чисто субъективное впечатление, но тем не менее я много раз убеждалась в том, что первое впечатление, не мотивированное никакими логическими объяснениями, самое верное.
– Это она? – спросила я и, подойдя ближе, увидела под портретом коротенькую надпись. Судя по всему, это была не подпись художника, а имя изображенной на рисунке молодой женщины.
Лилит.
– Лилит? – спросила я. – Ее же зовут Лилия, да, Екатерина Измайловна?
– Лилия, – отозвалась старуха, морща и без того изборожденный глубокими складками лоб. – А Лилит и Лилия – совсем разные имена. И я не понимаю, зачем она написала под своим портретом… под своим изображением… зачем она написала это дьявольское имя!
– Дьявольское? – переспросила я. – Почему – дьявольское?
– А вы не знаете, кто такая Лилит?
– Вы же сами говорили…
– Значит, вы не знаете? – перебила меня старуха. – Не знаете, кто такая Лилит. И очень хорошо. И я тоже не знала. А недавно – как бес попутал – взяла с полки словарь и посмотрела. Так вот, Лилит – это демон. Примерно то же самое, что Люцифер. Сатана. Только в женском варианте. Лилит – это суккуб.
– Ага, – протянула я, – понятно. Суккуб, насколько я помню, – это демон-женщина. А мужчина – соответственно инкуб. Стало быть, имя «Лилит» под женским портретом – примерно то же самое, как если бы какой мальчик подписал под своим изображением – «Люцифер». А ведь так невинно звучит – Лилит. Хотя имя Люцифер тоже переводится куда как мило – «носитель света».
– Носитель света! – пробормотала Адамова. – А ничего, что моя внучка с некоторых пор приходит домой вся изодранная, как… бродячая кошка?!
Я невольно оторопела от того, с каким остервенением были сказаны эти слова. И совершенно безотносительно к содержанию предыдущего разговора.
– В каком смысле – изодранная? – проронила я.
– А в прямом! В самом что ни на есть прямом. Я как-то раз случайно в ванну зашла… она там мылась. Ну да. Так вот, у нее вся спина была расписана вот такими кровавыми полосами. Словно ее тигры рвали. Продольные полосы… поперечные. Свежие, еще кровоточили. А она мыла спину мочалкой, даже натирала, – Екатерина Измайловна невольно содрогнулась, – с таким видом, будто там ничего и не было! Не больно ей было, понимаешь?
– Полосы? Как будто когтями драли?
– Не нравится мне все это! Не нравится! – вырвалось у старухи. – Я не пугливая, но… страшно мне! Тут участковый заходил, милиционер, так он мне в лицо рассмеялся, когда я ему сказала про Лилю и портрет показала – Лилит. Сказал, что у него таких Лилит – по пять пачек в день в «обезьяннике» сидит. И начал рассказывать мне историю про то, что у него, у Васьки-участкового, стало быть, «глухарь» висит, про то, как бомжа переехал асфальтоукладочный каток. «Глухарь»…
