Говард Лавкрафт - Шепот во мраке
Соприкосновение с неведомым зачастую не столько пробуждает любопытство, сколько пугает; и меня мало радовала мысль, что на этом самом отрезке пыльной дороги и были обнаружены оставшиеся после безумных, исполненных страха ночей пресловутые следы чудовищ и зловонный зеленый гной. Мимоходом я отметил, что все до одного псы Эйкли куда-то запропастились. Может быть, он их продал, как только пришельцы заключили с ним мир? При всем своем желании я никак не мог разделить уверенность Эйкли в прочности и искренности этого мира, о чем он заверял меня в своем последнем и до странности не похожем на остальные письме. Ведь он, если разобраться, очень простодушен и почти не сведущ в житейских делах. А не таилась ли за вывеской этого новоиспеченного союза незримая и зловещая угроза?
Охваченный подобными мыслями, я невольно посмотрел себе под ноги – на пыльную полосу дороги, где Эйкли некогда нашел страшные подтверждения своей правоты. Погода в последние дни стояла сухая, а потому неровная, избитая рытвинами поверхность дороги была испещрена всевозможными следами, что само по себе было довольно странно в такой глухой местности. Я с вялым любопытством принялся разглядывать, откуда и куда вела то одна, то другая вереница отпечатков, стараясь этим нудноватым занятием обуздать полет своей мрачной фантазии, не на шутку разыгравшейся при виде злосчастного места. Загробная тишина; приглушенное, едва уловимое журчанье дальних ручьев; крутые зеленые вершины, полностью закрывающие горизонт, – во всем этом было что-то тревожное, угрожающее.
И вдруг у меня в памяти вспыхнул образ, по сравнению с которым все эти полеты мрачной фантазии и смутные угрозы поблекли и показались сущей мелочью. Как я уже говорил, я с праздным любопытством изучал всевозможные следы на дороге. Это мое занятие было прервано весьма внезапным образом – на меня обрушился леденящий ужас, и я как вкопанный застыл посреди дороги. Следы на пыльной дороге были запутаны и перемешаны настолько, что неискушенному взору там было не за что уцепиться, но посреди всей этой пестроты я своим наметанным глазом все же уловил в том месте, где дорогу пересекала тропинка, знакомые отпечатки и в одно мгновение понял, что означало их ужасное присутствие. Я не зря часами просиживал над полученными от Эйкли фотоснимками со следами пришельцев. Эти характерные отметины омерзительных клешней, эта их расплывчатая, неясная направленность, нецелесообразность, свидетельствующая об инопланетном происхождении существ, были мне знакомы до боли. Увы, я не мог ошибиться. Прямо у меня под ногами, в дорожной пыли, красовались по меньшей мере три свежие отметины, кощунственно выделявшиеся среди поразительного изобилия нечетких следов, тянувшихся к дому Эйкли и обратно. Это были проклятые следы разумных грибов с планеты Юггот!
Я взял себя в руки как раз вовремя, чтобы сдержать рвущийся из горла крик. Чего же, в конце концов, я мог еще ожидать после того, как до конца уверовал в то, о чем писал Эйкли? Он сообщил, что заключил мир с пришельцами. Что ж тут странного, если кто-нибудь из них заглянул к Эйкли в гости? Но страх был сильнее утешительных доводов разума. Да и смог бы кто-либо оставаться спокойным, внезапно обнаружив следы живых существ, прибывших на Землю из глубочайших недр Вселенной? В следующий момент из дома вышел Нойз и быстро направился ко мне. «Надо держать себя так, чтобы он ничего не заподозрил, – подумал я. – Хоть он и приятель Эйкли, а вполне может и не знать о том, какие ошеломительные открытия сделал этот бесстрашный исследователь-первопроходчик, дальше всех углубившийся в неведомый мир».
Нойз с ходу уведомил меня, что Эйкли рад моему приезду и готов тотчас принять меня в своем кабинете; правда, из-за внезапного приступа астмы хозяин из него в ближайшие дня два будет неважный. Эти периоды обострения проходили у него очень мучительно и всякий раз сопровождались лихорадкой и общей слабостью. В такие дни он становился настоящей развалиной: двигался медленно и с трудом, а говорить мог только шепотом. Вдобавок у него так распухали ноги, что ему, словно страдающему подагрой старому гвардейцу, приходилось туго бинтовать ступни и лодыжки. Сегодня Эйкли чувствует себя довольно плохо, поэтому гостю придется позаботиться о себе самому; но переговорить можно прямо сейчас. Эйкли ждет в кабинете – это налево через холл. Шторы в комнате опущены, ибо при очередном приступе недомогания солнечный свет бывает вреден для его чувствительных глаз.
Распрощавшись со мной, Нойз сел в машину и помчался куда-то дальше на север, а я медленно побрел к дому. Специально для меня дверь осталась распахнутой; но, прежде чем приблизиться и войти, я окинул все вокруг пристальным взглядом, пытаясь понять, что же поразило меня в этой картине мирной сельской жизни? Навесы и постройки были в полном порядке и ничем особо не выделялись, а старенький «форд», как ему и было положено, выглядывал из просторного, незапертого гаража. И тут я понял, в чем была загвоздка. Тишина. Полнейшая тишина. Обычно на ферме раздаются хотя бы приглушенные звуки – какой-нибудь клекот, свиное похрюкивание и так далее; здесь же никто не подавал никаких признаков жизни. Куда же подевались куры и свиньи? Что касается коров (Эйкли писал, что у него их несколько), то они могли где-нибудь пастись; собак, вероятно, продали; но чтобы никакого писка или повизгивания – так не бывает.
Не задерживаясь более на тропинке, я решительно переступил порог дома и притворил за собой дверь. Этот шаг стоил мне заметного душевного напряжения, и, оказавшись отрезанным от внешнего мира, я сразу же возжелал скорейшего в него возвращения. Нет, ничего зловещего вокруг меня не было, напротив, холл понравился мне своей изящной отделкой и прекрасной мебелью в стиле позднего колониального периода; я с восхищением подумал о том, что человек, который мог так изысканно обустроить свой холл, явно получил хорошее воспитание. Гнало же меня отсюда нечто очень смутное и невыразимое. Быть может, виной тому был какой-то странный запах, не дававший мне покоя с тех пор, как я оказался под крышей этого дома, но, с другой стороны, даже в самых ухоженных старинных усадьбах обычно попахивает пылью и тленом.
VII
Отбросив в сторону мрачные мысли и следуя наставлениям Нойза, я потянул на себя медную ручку белой двери слева. Она распахнулась, я вошел в затемненную комнату и сразу почувствовал, что странный запах стал гораздо явственнее. Вдобавок воздух здесь то ли слабо дрожал, то ли как будто пульсировал. Поначалу я мало что разглядел – мешали опущенные шторы, но тут из дальнего, затемненного угла комнаты до меня донеслось нечто вроде извиняющегося покашливания или шепота. Там стояло большое мягкое кресло, в черной глубине которого я различил расплывчатые светлые пятна человеческого лица и ладоней. Я тут же направился к сидевшему, который продолжал что-то говорить странным сиплым шепотом, и поздоровался. Несмотря на полумрак, я сразу узнал его: это был тот, к кому я ехал. Я досконально изучил каждый штрих на фотографии Эйкли и не мог ошибиться: то же обветренное, загорелое лицо, та же подстриженная седая бородка.
Я снова взглянул на знакомое лицо, на сей раз с горечью и тревогой, ибо на нем явственно проступали следы тяжелой болезни. И не только от астмы выражение этого лица стало напряженным, замкнутым и неподвижным, а взгляд немигающих глаз – пустым. Тут крылось нечто большее – явно сказалось напряжение от пережитых кошмаров. Испытание подорвало силы бесстрашного первопроходца заповедного мира – но разве какой-либо другой, даже гораздо более молодой человек смог бы выдержать такое? А неожиданный благополучный исход, кажется, наступил слишком поздно и уже, увы, не спасет исследователя от общего нервного истощения или еще чего-нибудь похуже. Тонкие кисти его рук лежали на коленях безжизненно, безвольно, и было в этом зрелище нечто непередаваемо жалкое. Он утопал в просторном домашнем халате, а его голова и шея то ли были обмотаны ярко-желтым шарфом, то ли прикрыты капюшоном.
В этот момент я опять заметил, что он пытается заговорить со мной. Поначалу я едва мог разобрать этот надсадный шепот, потому что движения его губ были не видны из-за седых усов, а в самом издаваемом ими звуке было что-то сильно раздражавшее. Однако я сосредоточился и почти сразу же на удивление хорошо уловил сказанное. Говор оказался явно не деревенским, а речь – еще изысканнее, чем я ожидал по его письмам.
– Я полагаю, вы и есть мистер Уилмарт? Извините, что приветствую вас сидя. Я серьезно болен, о чем мистер Нойз, вероятно, предупредил вас; однако я не в силах отказать вам в приеме. Вы помните, о чем я писал в своем последнем письме? Мне еще так много нужно вам рассказать. Но это – завтра, когда я буду чувствовать себя получше. Я просто не нахожу слов, чтобы выразить, как я рад нашей встрече после этого долгого знакомства по переписке. Надеюсь, папка с материалами при вас? И снимки с пластинкой тоже? Нойз поставил ваш чемодан в холле – должно быть, вы и сами заметили, когда шли сюда. Боюсь, что весь остаток сегодняшнего дня вам придется почти полностью заботиться о себе самому. Ваша комната – наверху, как раз над этой; а распахнутая дверь на лестничной площадке ведет в ванную. Справа от вас находится дверь в столовую, где вам уже подано кушать – можете приступать, как только вам будет угодно. Завтра, возможно, мне удастся сыграть свою роль хозяина с большим успехом – а сейчас, увы, я ослабел от болезни и чувствую себя в крайней степени беспомощным.
