Александр Эртель - Две пары
– Но ненормально, Маня…
– А! Ненормально? – в сильнейшем раздражении вскрикнула Марья Павловна. – Значит, по-вашему, нормальна подлость… нормально любить одного и принадлежать другому?.. Да что я вещь, что ли, Дмитрий Арсеньевич?
– Не вещь, но ты больная…
– Очень, очень гуманно!.. Ну, хорошо, вы согласны жить с такою женой, которая лжет по болезни, хорошо же! Я лгала перед вами, – слышали? – уже лгала… Я позволяла целовать себя… Я выслушивала признания в любви… Не дальше, как три дня тому назад, я сама целовала Сергея Петровича… и вот этими самыми руками (она высоко подняла свои руки) обнимала его, чужого, а не вас, своего законного мужа!
– Весьма жаль, что вы прибегли к этой отвратительной лжи, – с презрительною усмешкой сказал Летятин, весь вытянувшись и изменяясь в лице.
– Как видите, прибегла, – ответила Марья Павловна усталым, равнодушным голосом.
– Я действительно полагал иметь дело с честными людьми.
– Напрасно.
– С человеком, способным на такие низости, действительно лучше всего разойтись.
– Вот видите!
– Но как же вы смели, сударыня, заводить шашни, нося мою фамилию? – совершенно взбешенный закричал Летятин. – Как вы осмелились трепать в грязи мое имя?.. И еще имеете наглость указывать на какие-то договоры, на принципы!.. С развратницами один договор – гнать их из честного дома, – слышите ли? – гнать, гнать, гнать…
Марья Павловна сидела, не спуская глаз с мужа, и странно улыбалась будто чужою, заимствованною улыбкой С последними словами он выбежал из комнаты, крепко хлопнув дверью, она все продолжала сидеть, жалко улыбаясь. И когда в ее оглушенном сознании вдруг повторились упреки мужа, вдруг раскаленною струей поразили ее внутренний слух слова: «Развратница, шашни, трепать в грязи», – она судорожно схватилась за горло и, побледнев, как полотно, без стона, без вздоха, без дыхания повалилась на пол.
Летятин уехал в ту же ночь, не простившись с женою. Оправившись от обморока и лежа в постели, она прочитала краткую записку от него: «В соблюдение приличий я требую, чтобы вы начинали дело о разводе. Издержки процесса брать на себя не намерен, ибо мне нужны деньги для сына. Весьма сожалею, что принужден был прибегнуть к резким обобщениям».
«Для сына… для сына… – растерянно пробормотала Марья Павловна. – Но неужели он намерен совершенно отстранить от меня Колю?.. Господи, что же это такое?»
Между тем Дмитрий Арсеньевич, сидя на мягком диване первоклассного вагона, мчался вдаль. Ему, несмотря на мягкие пружины дивана, было очень скверно, но зато «задача» помещалась в его последовательной голове с совершенно готовым разрешением. Развращенность Марьи Павловны – вот причина всего! Он просто не угадал ее темперамента. Теперь для него стали чрезвычайно ясны и ее скука, и ее пресыщения рациональною жизнью, и ее лихорадочные посещения балов, театров, концертов, спектаклей. Очень вероятно, что у ней и тогда, особенно за границей, были какие-нибудь амуры, но все-таки в столице, в среде культурного общества, она не решалась посягать на приличия; здесь же – эта дурацкая простота отношений, это мерзейшее захолустье и единственный знакомый, здоровый малый с румяною рожей и дикими идеями, и вот всего этого оказалось вполне достаточно, чтобы разнуздать ее темперамент. «Принципы! – с злобою восклицал Летятин. – Убеждения! Ах, вы…»
Впрочем, на курьерском поезде Николаевской дороги Дмитрий Арсеньевич встретил некоторых знакомых, которые очень ему обрадовались и сразу затеяли с ним интересный деловой разговор преимущественно о реализации новых бумаг, вышедших в то время. Эта встреча, а затем и вообще дорожные впечатления сделали то, что он по приезде в Петербург значительно успокоился. Не изменяя своего мнения о причине разрыва с женою, он сообразил, однако же, что из-за этого ему еще не следует приобретать репутацию отсталого человека. На отчаянное письмо Марьи Павловны о Коле он с достоинством отвечал, что, вероятно, ничто не воспрепятствует Коле провести будущее лето у матери, если она согласится жить летом отдельно от Сергея Петровича и если с Колей поедет брат Марьи Павловны, неженатый еще преподаватель ботаники в одном высшем учебном заведении. К сему он добавил, что дело о разводе предоставляет ее решению, готов даже в случае необходимости изображать из себя quasi-виновную сторону; в заключение же просил распорядиться, куда выслать ее деньги и вещи. В Петербурге, не прожив двух месяцев, он был снабжен поручениями в Берлин и в Лондон, где крупные и сложные операции одной финансовой сделки совершенно поглотили его, доставив ему в конце концов еще больший оклад и еще выгоднейшее место в банке.
Первые дни после отъезда мужа Марья Павловна чувствовала себя совсем плохо, и особенно плохо с тех пор, как решилась отослать мужу письмо, в котором молила не разлучать ее с Колей. Присутствие Сергея Петровича не давало ей успокоения; напротив, оно было даже неприятно для нее. Целыми днями она не уходила с террасы, защищенной маркизами от солнца, и целыми днями ничего не делала – не читала, не ела, не гуляла. Но зато, измученная своими мыслями, она скоро убедилась в их бесплодности и совсем перестала думать. И как только перестала думать, впечатления внешнего мира целительно начали влиять на нее. Звонкие голоса птиц, грозы с торжественными раскатами грома и ослепительным блеском молнии, запах цветов и деревьев, ясная лазурь неба, далекая песня в поле, – все это умиротворяло ее раздраженные нервы и незаметно вносило странный, какой-то снотворный покой в ее истерзанную душу. Спустя неделю она гуляла и, усталая, возвратившись домой, поела с небывалым еще аппетитом. Спустя еще неделю она согласилась поехать с Сергеем Петровичем на покос, и ей большое удовольствие доставили резвый бег лошади, запряженной в покойном шарабане, хорошее напряжение мускулов, когда она сама взялась править лошадью, и особенно лекарственный запах сухого сена, оживленные толпы баб и мужиков, с песнями метавших стога, – весь этот праздничный вид дружной и веселой работы.
Ответ Дмитрия Арсеньевича окончательно восстановил ее счастливое настроение. Обезумев от радости, она тотчас же послала за Сергеем Петровичем и даже удивила его невиданным еще взрывом нежности и тем отсутствием грусти и слез, которые до сих пор омрачали их отношения. «Теперь вместе, вместе… – говорила она, – ради бога скорее… Зачем я живу в Лоскове? Я люблю твой хутор, – слышишь ли? – Я хочу быть хозяйкой твоего хутора… Завтра же перееду к тебе!» Но Сергей Петрович отклонил это; с разными недомолвками он уговорил ее подождать. Одна из причин отсрочки, в сущности, была вот какая: Сергей Петрович, встречаясь со своими знакомыми, везде рассказывал, что он женится на Летятиной и что не позднее месяца процесс о разводе ее с мужем, который тянется вот уже полгода, совершенно окончится. «Это стоило пропасть денег, – говорил он, – и только благодаря некоторым связям все кончается благополучно. Притом я должен сказать, что поведение Дмитрия Арсеньевича Летятина во всем этом деле очень, очень благородное». О другой причине несколько позднее узнала сама Марья Павловна.
Раз, катаясь по полям в своем элегантном шарабане, они увидали тяжело нагруженные подводы, тянувшиеся к ним навстречу. Подъехав ближе, Марья Павловна приметила, что впереди подвод шел конюх Сергея Петровича и что груз состоял из больших ящиков с надписями: «Сан-Галли», «Лизере», «Шредер»…
– Все благополучно, Сергей Петрович, – сказал конюх, останавливая переднюю лошадь и снимая шапку перед господами. – По квитанции все получено.
– Благополучно? Ну, хорошо, хорошо, ступайте.
– А как же, Сергей Петрович, значит, составлять прямо к дому?
– Да, да… ступайте! – и Сергей Петрович ударил вожжами лошадь.
– Это что же такое? – в недоумении спросила Марья Павловна. – Эти вещи от Сан-Галли?
– Невозможно же, Marie: у меня ведь возмутительная обстановка!
– Но, например, от Шредера – это, вероятно, рояль – у меня же есть рояль?
– Ну, что это! Я хотел иметь все самое хорошее…
– А от Сан-Галли, например, что это в таком большом ящике?
– Это? Это необходимая вещь… Купальный шкаф.
– Но для чего же, Serge? – тоскливо воскликнула Марья Павловна: она припомнила, что ее жизнь с Летятиным начиналась именно такими покупками от Сан-Галли, Шредера и Лизере, и ей было очень неприятно это совпадение.
– Но, дорогая моя, повторяю тебе, что у меня ужасная обстановка.
– Напротив, у тебя так просто, так мило.
– Зачем же обходиться без вещей, к которым ты привыкла?
– Да ведь опротивел мне весь этот несносный комфорт!
– Нет, нет, не говори этого, Marie… Наконец, мне было бы очень неприятно, если бы ты, моя прелесть, моя несравненная красавица, очутилась в какой-то хижине дяди Тома. Вокруг тебя должно быть все хорошее, все изящное, все красивое!
