Джон Стейнбек - О мышах и людях. Жемчужина (сборник)
Джордж прищурил глаза.
Снаружи послышались голоса. Джордж быстро сказал:
– Но смотрите – молчок, никому ни слова. Только мы трое будем знать, больше никто. А то нас выгонят, и мы ничего не заработаем. Будем делать вид, будто собираемся всю жизнь ссыпать зерно в мешки, а потом, в один прекрасный день, возьмем свои денежки – и до свиданья.
Ленни и Плюм кивнули, радостно улыбаясь.
– Смотри же, молчок, никому ни слова, – сказал сам себе Ленни.
– Джордж, – сказал Плюм.
– Ну, чего тебе еще?
– Я должен был сам пристрелить свою собаку, Джордж. Не надобно было позволять чужому пристрелить эту бедную собачку.
Дверь отворилась. Вошел Рослый, за ним Кудряш, Карлсон и Уит. У Рослого руки были в смоле, и он хмурился. Кудряш шел за ним по пятам.
– Я не хотел тебя обидеть, Рослый. Я просто так спросил, – сказал Кудряш.
– Что-то ты уж больно часто об этом спрашиваешь, – отозвался Рослый. – Мне это давно уж осточертело. Ежели не можешь уследить за своей вертихвосткой, чего ж ты от меня-то хочешь? Оставь-ка лучше меня в покое.
– Я ж говорю тебе, что это я только так спросил, – сказал Кудряш. – Просто подумал, может, ты ее видел.
– Какого хрена ты не велишь ей сидеть дома, как положено? – спросил Карлсон. – Позволяешь ей шляться по баракам. Глядишь, она поднесет тебе подарочек, тогда поздно будет.
Кудряш круто повернулся к Карлсону.
– А ты не лезь не в свое дело, не то я тебя живо за дверь вышвырну.
Карлсон рассмеялся.
– Эх ты, молокосос несчастный, – сказал он. – Хотел запугать Рослого, и ни хрена у тебя не вышло. Он сам тебя запугал. Вон ты весь пожелтел, как лягушачье брюхо. Мне начхать, что ты лучший боксер в округе. Попробуй меня хоть пальцем тронуть, я из тебя дух вышибу.
Плюм тут же его поддержал.
– Эхма, рукавица вазелиновая, – сказал он презрительно.
Кудряш сверкнул на него глазами. Потом его взгляд скользнул в сторону и остановился на Ленни; а Ленни все еще радостно улыбался, думая о ранчо.
Кудряш, как собачонка, набросился на Ленни:
– Ну а ты какого хрена смеешься?
Ленни взглянул на него растерянно.
– Чего?
И тут Кудряш взорвался:
– Эй ты, дубина стоеросовая! Встать! Я никому не позволю надо мной надсмехаться! Я покажу, кто пожелтел со страху.
Ленни беспомощно поглядел на Джорджа, потом встал, намереваясь уйти. Но Кудряш не зевал. Он врезал Ленни левой, а потом сильным ударом правой расквасил ему нос. Ленни испуганно завопил. Из носа у него текла кровь.
– Джордж! – завопил Ленни. – Скажи, чтоб он отстал от меня, Джордж!
Он пятился до тех пор, покуда не уперся спиной в стену, а Кудряш наседал на него и бил по лицу. Руки Ленни беспомощно висели, как плети. Он был слишком перепуган, чтоб защищаться.
Джордж вскочил и крикнул:
– Дай ему, Ленни! Не позволяй себя бить!
Ленни прикрыл лицо ручищами и взвизгнул от страха. Он крикнул:
– Скажи, чтоб он перестал, Джордж!
Тут Кудряш ударил Ленни под ложечку, и у того перехватило дыхание.
Рослый вскочил.
– Скот вонючий! – крикнул он. – Я сам с ним сейчас разделаюсь.
Джордж схватил Рослого за плечо.
– Обожди! – крикнул он. Потом приложил руки ко рту рупором: – Дай ему, Ленни.
Ленни отнял ладони от лица и поглядел на Джорджа, а Кудряш тем временем ударил его в глаз. Широкое лицо Ленни было залито кровью. Джордж крикнул снова:
– Дай ему, тебе говорят!
Кудряш снова занес кулак, но тут Ленни схватил его за руку. И Кудряш сразу затрепыхался, как рыба на крючке, кулак его исчез в огромной ручище Ленни. Джордж подбежал к нему через весь барак.
– А теперь отпусти его, Ленни. Отпусти…
Но Ленни лишь смотрел со страхом на трепыхающегося человечка. Кровь текла у него по лицу, глаз был подбит. Джордж влепил ему пощечину, потом другую, но Ленни все не разжимал руку. Кудряш весь побелел и скрючился. Он трепыхался все слабее, но отчаянно вопил – кулак его по-прежнему был зажат в руке Ленни. А Джордж все кричал:
– Отпусти его, Ленни! Отпусти! Рослый, да помоги же, не то он вовсе без руки останется.
Вдруг Ленни разжал пальцы. Он присел у стены на корточки, чтоб быть как можно незаметнее.
– Ты сам мне велел, Джордж, – сказал он жалобно.
Кудряш сел на пол, с удивлением глядя на свою изувеченную руку. Рослый и Карлсон наклонились над ним. Потом Рослый выпрямился и с опаской взглянул на Ленни.
– Надобно свезти Кудряша к доктору, – сказал он. – Похоже, кости переломаны.
– Я не хотел! – крикнул Ленни. – Я не хотел сделать ему больно!
Рослый распорядился:
– Карлсон, запрягай лошадей. Надобно свезти Кудряша в Соледад, там вылечат.
Карлсон выбежал на двор. Рослый повернулся к скулящему Ленни.
– Ты не виноват, – сказал он. – Этот сопляк сам полез на рожон. Но Боже мой! Он и вправду чуть не остался без руки.
Рослый поспешно вышел и тут же вернулся с жестянкой воды. Он дал Кудряшу попить.
Джордж сказал:
– Ну что, Рослый, теперь нас беспременно выгонят? А ведь нам деньги позарез нужны. Как думаешь, выгонит нас папаша Кудряша?
Рослый криво усмехнулся. Он опустился на колени подле пострадавшего.
– Ты еще соображаешь настолько, чтоб меня выслушать? – спросил он. Кудряш кивнул. – Так слушай же, – продолжал Рослый. – Рука у тебя попала в машину. Ежели ты никому не скажешь, как дело было, мы тоже не скажем. А ежели скажешь и станешь требовать, чтоб этого малого выгнали, мы всем расскажем, и над тобой будут смеяться.
– Я не скажу, – простонал Кудряш. Он старательно избегал смотреть на Ленни.
Снаружи затарахтели колеса, Рослый помог Кудряшу встать.
– Ну, пошли. Сейчас Карлсон свезет тебя к доктору.
Он вывел Кудряша за дверь. Тарахтение колес замерло вдали. Рослый вернулся в барак. Он поглядел на Ленни, который в страхе все еще жался к стене.
– Покажи-ка мне ладони, – сказал он.
Ленни вытянул руки.
– Боже праведный, не хотел бы я, чтоб ты на меня осерчал, – сказал Рослый.
Тут в разговор вмешался Джордж.
– Ленни просто испугался, – объяснил он. – Не знал, чего делать. Я всем говорил, что его нельзя трогать. Или нет, кажется, я это говорил Плюму.
Плюм кивнул с серьезным видом.
– Да, говорил, – сказал он. – Нынче же утром, когда Кудряш в первый раз напустился на твоего друга, ты сказал: «Лучше пусть не трогает Ленни, ежели он сам себе не враг». Так и сказал.
Джордж повернулся к Ленни.
– Ты не виноват, – сказал он. – Не бойся. Ты сделал то, что я тебе велел. Иди-ка вымой лицо. А то бог знает на кого похож.
Ленни скривил в улыбке разбитые губы.
– Я не хотел ничего такого, – сказал он.
Он пошел к двери, но, не дойдя до нее, обернулся.
– Джордж.
– Чего тебе?
– Ты позволишь мне кормить кроликов, Джордж?
– Само собой. Ведь ты ничего плохого не сделал.
– Я не хотел ничего плохого, – сказал Ленни.
– Ну ладно. Ступай умойся.
IV
Конюх Горбун жил при конюшне, в клетушке, где хранилась всякая упряжь. В одной стене этой клетушки было квадратное, с четырьмя маленькими стеклами оконце, в другой – узкая дощатая дверь, которая вела в конюшню. Кроватью служил длинный ящик, набитый соломой и прикрытый сверху одеялами. У окошка были вколочены гвозди, на них висела рваная сбруя, которую Горбун должен был чинить, и полосы новой кожи; под окошком стояла низенькая скамеечка, на ней – шорный инструмент, кривые ножи, иглы, мотки шпагата и маленький клепальный станок. По стенам тоже была развешана упряжь – порванный хомут, из которого торчал конский волос, сломанный крюк от хомута и лопнувшая постромка. На койке стоял ящичек, в котором Горбун держал пузырьки с лекарствами для себя и для лошадей. Здесь были коробки с дегтярным мылом и прохудившаяся жестянка со смолой, из которой торчала кисть. По полу валялись всякие пожитки; в своей каморке Горбун мог не прятать вещи, а поскольку он был калека, служил конюхом и жил здесь уже давно, он накопил больше добра, чем мог бы снести на себе.
У Горбуна было несколько пар башмаков, пара резиновых сапог, большой будильник и старый одноствольный дробовик. А еще у него были книги: истрепанный словарь и рваный томик гражданского кодекса Калифорнии 1905 года издания. Были у него старые журналы, и на специальной полке над койкой стояли еще какие-то книги. Большие очки в золоченой оправе висели рядом на гвозде.
Комната была чисто подметена. Горбун был гордый, независимый человек. Он сторонился людей и держал их от себя на почтительном расстоянии. Из-за горба все тело у него было перекошено в левую сторону; блестящие, глубоко посаженные глаза смотрели пристально и остро. Худое черное лицо избороздили глубокие морщины; губы тонкие, горестно сжатые, были светлее кожи на лице.
Уже наступил субботний вечер. За отворенной дверью, которая вела в конюшню, слышались удары копыт, хруст сена, позвякивание цепочек.
Маленькая электрическая лампочка скупо освещала комнату желтоватым светом.
