Елена Клещенко - Я ничего не могу сделать
Крутая лесенка вела в полуподвал, где шкафами было выгорожено нечто вроде прихожей. За маленьким столиком сидел человек, на вид лет одиннадцати-двенадцати, и что-то рисовал в книжке. Приглядевшись со ступенек, Дэк Закаста узнал задачник по геометрии. Человек вписывал в параллелепипед чудовище, вооруженное впечатляющим комплектом клыков, когтей и хвостов. Оставалось надеяться, что стороны и диагонали достаточно прочны.
– Добрый день, – сказал Дэк. Паренек прикрыл рисунок ладонью и обернулся. – Не подскажешь, где мне найти Эрте?
– Здрасьте, я сейчас ее позову.
Паренек убежал за шкафы, Дэк двинулся за ним.
Обширное помещение со сводчатым потолком. Свет проникает сквозь полукруглые окошки, в ближайшем видны стебли травы и ржавое колесо автомобильчика. В два ряда стоят столы, заваленные бумагами, на некоторых – портативные пишущие машинки. («Портативными» в Хонти и Стране Отцов называли печатающие устройства, которые мог переносить с места на место один человек, и при этом не подразумевалось, что человеку будет легко.)
За третьим столом, освещенным лампой, сидел взъерошенный мужчина с модной остроконечной бородкой, в жилетке на сероватую рубаху и клетчатых штанах. Сидел оригинально: согнув одну ногу, так что колено достало до уха, и держал в руках, как сначала показалось Дэку, газетный лист. На приветствие он отозвался чем-то вроде «угу», тут же сел как полагается, лист положил на стол и принялся черкать в нем синим карандашом. Дэк успел заметить, что с обратной стороны лист белый. Там же, где черкал клетчатый, были газетные столбцы.
Тут делают газету, сообразил он. Это редакция. А Эрте, стало быть, журналистка?
Овальный стол посредине зала был уставлен грязными чашками – то ли здесь работало человек тридцать, то ли не было принято мыть за собой посуду. Дальше, у стены между окнами… две коряги. Просто ветвистые коряги, выброшенные штормом на берег, одна совсем черная, другая посветлее. Инструменты резчика их почти не коснулись, разве что зашлифовали сломы причудливо изогнутых ветвей. Та, что потемнее, лежала поверх светлой. И было в этих обломках дерева что-то – то ли ствол светленькой так выгнулся, то ли черненькая так уперлась ветками в коврик… нет, ничего явно непристойного и даже ничего зооморфного – дерево как дерево, но спокойно миновать их взглядом было невозможно. Дэка даже в краску бросило.
– Любуешься? – вопросили за спиной. Он неторопливо обернулся.
– Любуюсь. Что это вообще такое?
– Это Арви, он наш верстальщик и художественный редактор. Он в художке учится, на скульптуре, но эту работу ему не позволили оставить в мастерской.
– И почему бы это? – удивился Дэк. Эрте фыркнула, но тут же стала серьезной и шагнула к двери у дальней стены. Осторожно нажала на ручку, оглянулась и поманила за собой.
В другой комнате курили, да так, что воздух помутнел и в нем обозначились полосы света от окна. Вокруг стола сидели семеро, пять мужчин и две женщины. Клетчатый тоже был здесь, его лист лежал перед человеком во главе стола. В руке человека дымилась короткая рыбацкая трубка, и бороду он носил по морскому обычаю, без усов.
– Вот это – другое дело, – говорил человек с трубкой, пристукивая пальцем по листу, – совершенно другое дело! Лин, ты пойми, я не учу тебя писать, я администрация, ты золотое перо. Но нам не нужны отчеты о том, как он с ней поступил и сколько раз. Точно так же, как истории о двухголовых курицах, морских чудовищах и новорожденных младенцах, декламирующих поэмы. Это мило, но с этим – не к нам. А вот то, что контракт подписали с одним, работают другие, а деньги получают третьи, причем никому не известные лица, – это чудо по нашей части, понимаешь, о чем я?
– Я понял, – отозвался клетчатый и подчеркнул понимание недовольной гримасой. – А как насчет эмоций? Не боишься, что читателю будет скучно?
– Делай так, чтобы не было скучно, тебе это нетрудно, – благодушно отвечал человек с трубкой. – Только не надо вот этого… Есть много способов.
– Я думал, наша задача – зацепить читателя, вызвать эмоциональный отклик.
– Нет, не-ет, что ты! Эмоциональные отклики вызывают все, деваться некуда от эмоций, эмиссий, эманаций! И это, в конечном счете, бессмысленно – как говорится, сколько мельница ни шумела, а у мельника внук. Наша задача совершенно иная… Что, Эрте?
– Художник пришел, господин Мелга, – благонравным голосом ответила девушка, – тот, о ком я говорила, студент архитектурного факультета.
Совершенно невинный обмен репликами даже по местным меркам, но Дэк увидел: то, что рассказывала сестра одногруппницы или кто там еще, – правда. В самом деле, бородатому господину Мелге было за сорок. Он удивился тому, как задело его это маленькое открытие.
– Это Дэк Закаста. А это господин Дандере Мелга, главный редактор «Пересчета».
– Отлично. Что ж, господин Закаста: о полиграфии имеете представление? О производственном процессе? Нет? Ладно. Арви, Локса, поговорите с ним, а мы пока продолжим. Наша задача, многоуважаемый господин обозреватель, – вызывать такой отклик, который нельзя просто выкинуть из головы…
Арви, верстальщик и скульптор по дереву, оказался долговязым парнем лет двадцати, с диковато-пристальным взглядом. Локса, репортер и фотограф, выглядел старше, но говорить предоставил Арви. Они вернулись в большую комнату, Локса сдвинул чашки, придирчиво выбрал из них три, ополоснул из чайника, воду слил в цветочный горшок и, забрав чайник, удалился. Арви поднял к потолку выпуклые бледные глазища, как бы что-то обдумывая, потом посмотрел на Дэка:
– Ага. Ну ты вообще знаешь, как делается газета?..
Через четверть часа Дэк понял, почему слово «напечатали» аборигены произносили с таким пиететом, будто речь шла о громадной жизненной удаче или денежном выигрыше. Будь то письмо в газету, стихотворение про любовь, научная статья – «напечатали» было победой само по себе, независимо от того, кто потом прочел напечатанное и что сказал. Дело было не только в цензуре, даже не в отсутствии Вселенской (или хотя бы Всемирной) Сети с БВИ. Тиражирование текстов на Саракше было чудовищно сложным процессом, и сам факт, что текст удостоился «набора», косвенно подтверждал его высокую ценность. А те, кто по долгу службы каждый день писали слова, имеющие быть напечатанными, считались своего рода элитой: не всегда богатой, но гордой. Даже если писали всего лишь городские новости.
Адское устройство, гибрид пишущей машинки, ткацкого и литейного станка, составляло строчку из букв. На этой строчке, как на матрице, машина отливала негативную строчку, в которой уже нельзя было исправить ошибку, – отливала в прямом металлургическом смысле, из сплава, содержащего свинец, олово и сурьму. (На Земле с подобными веществами работали автоматы, здесь никого не смущало присутствие женщин и подростков вблизи горячего расплава.) Строчки остывали, из них складывали колонку, из колонок – листы, и те уже печатались на бумаге. Очевидно, гутенберговским способом: наносили краску и делали оттиски. Последний этап Дэку разъяснять не стали: его позвали ради другого.
До сих пор он не задавался вопросом, откуда в местных газетах берутся фотографии. То есть о фотографии вообще он знал: полимерная пленка, светочувствительные соли… Но допотопная фотография только называется черно-белой, на самом деле она состоит из различных градаций серого, серой же краски в типографии нет. Чтобы подготовить фотографию к печати, требуются дополнительные процедуры, что-то вроде фотографирования исходной фотографии через тончайшую сетку. Дэк поразился и начал выспрашивать подробности, но Арви его успокоил:
– Ничего этого тебе не понадобится, потому что у типографии растры отобрали.
– Как отобрали?
– Ну, изъяли. Пришли из «Университетского вестника» и сказали, что срочно в них нуждаются, а если мы не согласны, то нам повысят аренду.
– Не так было, – флегматично заметил Локса.
– Я пересказываю по смыслу. В общем, нам нужен художник.
– Очень нужен, – подтвердил Дандере Мелга. Он стоял в двери и, видимо, слушал их уже некоторое время. Летучка закончилась, сотрудники разбредались по местам. – Заголовки, виньетки, рисунки к статьям. Сможешь?
Дэк понял, что ему не хочется уходить из этого подвала. Потому что… ну, просто это было интересно. Пресса, шестая держава. Какие еще нужны объяснения?
– Могу, наверное. Ребята говорили, у меня шаржи хорошо получаются.
Главный редактор вынул трубку изо рта.
– Шаржи? (Дэк кивнул.) Ну-ка иди сюда.
Дэк Закаста, художник газеты.
Хонти, Малундарг
«Ректору задали вопрос, верно ли, что во вступительных документах есть графа «национальная принадлежность» и абитуриенты саргской национальности подвергаются дискриминации. Академик развеял наши сомнения, тут же вынув из ящика стола подробнейший меморандум о представительстве саргов в университете. Оно не только не уменьшилось, но даже выросло в текущем году на 10 %. Что же касается профессорского состава…»
