Елена Габова - Отпусти меня
После уроков Вера Петровна почти сшила за меня эту рубашку. Я только подол подрубила. И поставила пятерку против моей фамилии в классном журнале. Себе поставила пятерку. Классная же учительница, а?
На улице рядом со школьным крыльцом стоял байк Соколовского. Мотик у него обычный, не «Ямаха», я не знаю, какая марка. А сам парень сидел на корточках на газоне и что-то рассматривал на земле, ковыряя ее палочкой.
– Привет, Лесь! – сказал он, поднявшись и держа палочку в руке. – Довезти до дома?
– Привет, Соколовский! Ты что там делаешь – на газоне? С муравьями знакомишься? Предлагаешь им прокатиться?
– Нет, я на предмет червей… может, на рыбалку сгоняю. Закрою сезон рыбацкий. А то на природу поедем? А? Давай?
Странно, но он вовсе не сердился за то, что я не захотела с ним сесть. Я бы точно обиделась! А он – хоть бы что! Как всегда, в школе здоровался, улыбался. И по-прежнему на меня смотрел без конца. Но взгляд его опустился с «горки». Ровно смотрел, не свысока, не выпендривался. Я видела это, когда оборачивалась к Вальке. Он даже ближе, чем Валька, от меня был. Скоро он на мой щеке дырку высверлит своим взглядом. Щека уже истончилась, чувствую.
– Нет, спасибо, – я быстро зашагала по улице, чтобы он меня еще о чем-нибудь не спросил. Сердце мое стучало, вот как мотор его мотоцикла.
Но от него не убежишь, у него же колеса! Завел мотор и ме-едленно поехал вдоль тротуара вровень со мной. Длинной ногой по тротуару тормозил.
– Я тебя ждал, Лесь.
– Незачем меня ждать. Кто тебя просит?
…Как это здорово – мчаться на байке, не разбирая дороги! Как здорово сидеть у костра, глядя на языки пламени… Как это здорово… целоваться. А его губы… такие мягкие… и глаза как листва…
– Не поедешь? – еще раз спросил он, прищурив один глаз, а второй спрятав за челкой.
– Нет.
А внутри меня вопило: «Да! Хочу! Хочу! Хочу!»
Я говорила по-болгарски!
Мотик взревел мотором, и Соколовский с треском укатил. Я чуть не заревела, глядя в его стремительно удаляющуюся спину. Ну что мне стоило сказать – да, довези до дома, а что до поцелуев, от которых нужно сдерживаться, не позволять ему себя целовать, так ведь в городе он не посмел бы. Ну почему, почему я такая тупая: хочу сделать одно, а делаю другое?
Это Валька сказала ему, что я задержалась в школе. Поэтому он ждал меня со своим коняшкой. Она говорит, что мы влюбились друг в друга. Она говорит, что я стала ненормальной, она не понимает, что со мной происходит. Я все делаю наоборот. Радуюсь, когда его вижу, а на моем лице злость, радость куда-то в живот прячется. Хочу, чтобы он меня проводил домой, а когда он это предлагает, говорю «Не надо» и убегаю. Я краснею, бледнею, зеленею, синею – все при виде Соколовского, особенно когда он непосредственно ко мне обращается. Я даже иногда не понимаю, о чем он говорит. Вчера я послала его к черту, а оказывается, он просто хотел донести мой тяжелый рюкзак от кабинета химии на физику. Позавчера он открыл в классе окно, а я закричала, что холодно. Он его снова закрыл. А ведь и правда было жарко, и я сама об этом Вальке сказала за пять минут до того, как он распахнул оконные створки.
Он донес до стола мой горячий чай в буфете, чтобы я не обожгла пальцев, а я взяла и переставила стакан на другой стол около раздаточной стойки и долго дула на обожженные пальцы.
– Ну и всяко разно так, – сказала Валька, прищурив глаза. – По-моему, ты все делаешь назло ему! Тебе надо в больницу, – добавила подруга в следующую минуту, – по-моему. В психушку, – уточнила.
Она права?
Права, конечно! Я согласна, согласна, только что я могу поделать?
Сама Валька заболела. Вчера она чихала, и в основном на меня – на всех переменах, так что и у меня простуда не за горами – я заражаюсь мгновенно, даже по телефону могу. А вчера мы с ней общались лично, и на телефоне я висела около часу. Отчим подошел и ласково отобрал трубку – ему нужно было куда-то звонить. Я схватилась за мобильник, но потом подумала, что и уроки нужно поделать, и Вальке дать отдых – чихает, бедняжка, каждую секунду, пора ей в постель с грелкой. И шарфиком горлышко перевязать.
Когда я на следующий день зашла с переменки на алгебру, то увидела, что из учебника выглядывает лист. Закладка? Ее не было тут раньше!
– Сань, ты чего мне подложил?
– Я-а? Ничего!
И правда – зачем ему? Он может мне просто сказать, что хочет, а не подкладывать записки в учебники. Глушенков такой простецкий. Над каждым пустяком смеется. Палец ему покажи – захохочет!
Я вытащила записку. Почерк незнакомый. Крупный. Мужской. Я сразу поняла, что это Соколовский! Больше некому! Сложила лист вчетверо и убежала читать в коридор, а то Саня что-то мне уже говорил в ухо и смеялся. Мешал. Власа Григорьевна еще не в классе, звонок на урок только-только прозвенел, я успею прочесть!
Леся (от слова ЛЕС). Стоит отличная погода (ПОСЛЕДНИЕ ДНИ). Нас ждет Природа (с большой буквы). После уроков поедем за город? (ПЖСТА!)
«Пожалуйста» – слово волшебное. С детства известно. Отказывать нельзя после «пжста». И эти скобки… Слова в скобках говорили больше, чем остальные. Мне очень понравились слова в скобках, у них всех были свои домики, свое пространство.
Автор сидел на своем – прежде моем – месте. Готов к уроку. Учебник алгебры, толстая тетрадь. Руки сложил перед собой. С ума сойти. Как первоклассник. Я зашла в класс и пока шла на свое место, несколько раз взглядывала на него. На него – в окно. На него – в сторону. На него – в пол. Он смотрел на меня как собака. Ждал моего взгляда, как подачки. Взгляд снизу. Сни-зу!!! А раньше был сверху. Потрясающе! Большой, красивый, а смотрит заискивающе. На меня! Обалдеть. Почему-то сейчас мне показалось, что Валька права – он влюбился. В меня. Конечно, я была не против, если бы меня кто-нибудь полюбил. А кто против любви? Есть такие? Да? Не знаю, есть или нет, но раньше такие были. Я такая была. Недавно совсем. Я не верила в любовь, еще в сентябре не верила, в аэропорту не верила, я психовала и прощалась с жизнью, когда у меня началось это дело. Вот тогда я думала: не полюблю никогда никого… И вот! Прошел только месяц! Ну пусть полтора! А я уже другая. Да, я думала, что это когда-нибудь да случится, я полюблю, и меня полюбят, но чтобы вот так, сразу, в десятом классе, в самом начале учебного года? Как-то я не была к этому готова.
Он влюбился… И я вляпалась туда же, в любовь, как в лужу, но я еще не могла в этом признаться, сама себе не могла. Может, начинала влюбляться – с этим я была пожалуй что и согласна. Прямо на ровном месте влюбиться… На ровном месте – в яму – ух! Или не в яму, а к облакам?..
Туман был внутри меня, такой же плотный, как тогда, осенним утром в аэропорту.
Я кивнула Соколовскому. Да. В лес. На Природу.
Он возликовал.
Поставил локти на стол, сжал пальцами голову, наклонился над партой, лица не видать, волосы торчат из сжатых кулаков, как черные перья.
Я села к Сане Глушенкову, со смехом рассказывавшему мне о том, что у него сломался карандаш.
Вошла Власа Григорьевна.
Сердце бухало так, что я боялась: Власа-Дураса подойдет и спросит, что это у нас на парте стучит.
С ужасом ждала, что кончатся уроки, и мы поедем на мотике на Природу в последние дни перед снегом.
Ждала с ужасом и ликованием.
Одно было плохо. Я чувствовала, что все-таки заразилась от Вальки – в горле першило. Но пока еще я не чихала, только иногда предательски хлюпал нос. Я согласилась поехать с ним на природу и теперь винила себя за это. А вдруг я уже точно заразилась от Вальки, и теперь буду передавать ему микробы. Он ведь захочет снова поцеловаться? А я? А я этого не захочу? Я уже сейчас этого хочу! Ужас, как хочу! У меня щекотит губы. Но как ему сказать – начинаю болеть?! Разве можно? Он просто умрет, если я откажусь. И я тоже умру, если откажусь. И вообще, нельзя же все время быть девчонкой-наоборот! А заболею – пусть! И если он заболеет – ничего, переживем мы кашель и сопли!
Соколовский привез меня в бор.
У нас великолепный лес. С рыжими стволами сосны. Шепчутся соседка с соседкой, а когда налетает ветер, то возмущаются хором. Под ногами мох – ягель. Белый. Кружевной. Если рассматривать его, опустившись на корточки, он похож на миниатюрные купы деревьев в парках. А поверху этих моховых деревьев чуть-чуть инея. Уже были первые заморозки. И мох сверкает на солнце алмазами.
Выходим на луг. У нас прекрасные травы. Сейчас они разноцветные: красные, желтые, розовые. Верхушки седые от инея. Каждый колосок в серебряной шапочке. Каждая травинка – в хрустальном футляре.
Брели мы лугами – парень и девушка, брели, вцепившись в руки друг друга, как бы опасаясь, что нас разлучат. Иногда он подтягивал меня к себе, и мы целовались. Поцелуи были особенно вкусны посреди морозной седины. Когда мы разъединялись и дышали, трубочкой вытянув губы, из них шел пар. Мы брели, никого не боясь: ни учителей тут не было, ни мамы с отчимом Ромой, ни даже Вальки. Мы дышали тем воздухом, который лет через сто будут продавать в аптеках. У меня даже в горле перестало першить.
