Мариус Габриэль - Маска времени
Кандида услышала, как зарыдала мать. Внутри будто образовалась всепожирающая пустота. Она смотрела в молодое жестокое лицо и видела в глазах только холод.
— Англичанин сам сдался нам в руки, — сообщил эсэсовец. Снег начал медленно падать с неба, и в мире вновь на мгновение воцарилось безмолвие. — Он всех вас обвинил в укрывательстве партизан.
Кандида почувствовала, что сейчас потеряет сознание. Офицер продолжал спокойно разглядывать ее.
— Ну разве разумно прятать крыс от крысоловов, а?
— Он был тяжело ранен.
Эсэсовец только кивнул в ответ.
— Знаю. Его ранили, когда он убивал немецких солдат. Ваш английский друг рассказал нам и это. Где он сейчас?
— Скажи им! — закричала Роза.
Кандида отрицательно покачала головой. Спасти Джозефа уже было нельзя, но предать его она не могла. Офицер неожиданно улыбнулся.
— Впрочем, это не имеет значения. Мы знаем. Англичанин рассказал. В башне. Мои люди уже схватили его. — Затем, повернувшись к Гвистерини, офицер добавил: — Итак, мой патриотический друг, что нам следует сделать с этими предателями?
— Расстрелять. И я сделаю это сам.
— Расстрелять? Но, мой друг, мы же не варвары. Американские бомбы каждую ночь убивают наши семьи, но воевать с женщинами и детьми не в наших правилах. А вот мужчины — другое дело. Пожалуй, все-таки следует освободить героя войны, — добавил эсэсовец после небольшой паузы. — Он и так уже получил свое. А старика взять.
— Нет! — дико закричала Роза и рванулась вперед. Она упала на колени и обхватила начищенные до блеска офицерские сапоги. — Пожалуйста, не надо. Пожалуйста, пожалуйста…
Только сейчас Кандида поняла, что бесстрастно и совершенно спокойно произнесенные слова офицера означали смертный приговор, который вынесли отцу.
Два солдата уже успели оттащить Розу и поднять ее на ноги, но она тут же вновь рухнула на иол.
Все они, словно по команде, начали кричать. Кандида разобрала голос Тео, затем надрывные рыдания матери.
Солдаты бросились к Винченцо и оттащили его от остальных.
Кандида кинулась к отцу, но удар прикладом отбросил ее на пол. Она не сразу смогла подняться, а когда наконец ей это удалось, она как завороженная уставилась на ладони, сплошь покрытые кровью.
Офицер кивнул своим людям.
— Тащите его.
— Роза! — громко крикнул Винченцо. — Роза! Я люблю тебя.
Кандида закрыла лицо руками.
— Дети, я люблю вас тоже! — кричал Винченцо. — Молитесь за меня!
Через несколько секунд во дворе раздались выстрелы.
Кандиде показалось, что теперь она всю жизнь обречена бродить без дороги в полной тьме. Ноги не слушались, голова кружилась.
Она с трудом выбралась из леса на опушку и посмотрела на одинокую башню, которая, словно перст, указывала куда-то в пустое небо.
Медленно Кандида подошла к двери. Ноги промокли, дрожь не прекращалась ни на секунду, хотя холода Кандида не чувствовала.
Башня была пуста. Одежда и вещи Джозефа разбросаны на полу. У камина лежала наполовину разодранная «Божественная комедия» Данте. Кандида подняла книгу и стала ее разглядывать, словно в этих черных строчках заключалась разгадка всей ее несчастной жизни. Затем бросила книгу на пол.
Ночь медленно опускалась на лес. Кандида вышла и стала смотреть на снег.
Она пришла сюда, чтобы похоронить своего возлюбленного, но его забрали.
Но даже когда эта несложная мысль проникла в замутненное сознание, Кандида еще долго не могла справиться с собой и покинуть это место, а продолжала ходить вокруг башни, будто разыскивая что-то.
V
ОХОТНИЧЬЯ БАШНЯ
1992–1993
1 НОРТАМБЕРЛЕНД, АНГЛИЯ
Женская фигура в белом медленно двигалась по саду под холодным голубым небом. Был канун Рождества, но опавшая листва еще лежала на дорожках и повсюду алел морозник.
Огромная сетка, прикрепленная к широкополой шляпе, придавала женской фигуре загадочный вид — некая жрица, совершающая мистическое таинство. Женщина держала дымящийся сосуд, пытаясь направить клубы дыма в отверстие улья. Но пчелы реагировали на это слабо, словно нехотя. Она приподняла крышку улья и вытащила деревянную рамку с сотами, сплошь усеянную черными тельцами пчел. Стряхнув насекомых, женщина поднесла пластину к лицу. Затем, немного прихрамывая, направилась к Анне и Филиппу Уэстуорду.
— Я так и думала, — заключила Эвелин Годболд и протянула пластину. — Не пугайтесь, у них нет жала.
Золото меда было покрыто каким-то налетом.
— Что это, бабушка?
— Пчелиные вредители. Они проникли в улей вместе с пчелами и отложили яйца. Теперь личинки пожирают мед. Самые настоящие паразиты. Как я их ненавижу! Надо выжечь все поврежденные места и основательно окурить улей.
— Ты прямо сейчас собираешься этим заняться? — с сомнением спросила Анна. — Ведь ты только начала поправляться после операции.
— Через полчаса я сделаю перерыв, чтобы выпить чаю. Не стойте на холоде. В гостиной уже развели огонь. Уоллас! Пойдемте!
Старый шофер присоединился к своей госпоже. Филипп и Анна стояли и смотрели вслед двум фигурам, укрытым белыми сетками. Они подходили к ульям и вытаскивали рамки, чтобы сжечь их.
— Она великолепна, не правда ли? — спросила вдруг Анна.
— Да. Она не собирается сдаваться и готова сражаться за каждое мгновение своей жизни. Эвелин мне очень нравится.
Они направились к дому, остановившись ненадолго, чтобы постоять под великолепными ливанскими кедрами. Дом горделиво возвышался на холме, снисходительно поглядывая позолоченным фасадом на сады, раскинувшиеся внизу. Это было великолепное здание с многочисленными окнами, с трубами, глядящими в холодное зимнее небо.
Они вошли в гостиную. Здесь пахло так же, как в детстве Анны: дровами в камине, пчелиным воском, которым обычно натирали мебель.
— Здесь всегда такой запах. Наверное, он сохранился еще с 1650 года. — Лицо Анны исказилось от боли, когда она присела на диван.
— Болит?
— Спина.
Ломовик так ударил тогда Анну гаечным ключом, что на лопатке остался след.
Диваны были тоже прежними, какими их помнила Анна с детства. Старинный камин украшала великолепная лепнина.
Филипп взял одну из диванных подушек и прочитал вышитое на ней изречение: «Одно сегодня стоит двух завтра».
— Думаю, что твоя мать была поражена всем этим, когда очутилась здесь после фермы на озере Гарда.
— Ты имеешь в виду это великолепие?
— Во всяком случае, здесь все так необычно…
— Думаю, что больше всего ее поразила английская погода. Чтобы полюбить здешний климат, надо родиться на острове.
Филипп разглядывал другую подушку, на которой было вышито по-латыни: «Время бежит».
— Бабушка сама вышила это. У нее суровый характер.
— Я бы сказал, что слишком суровый. Впрочем, моя мать тоже любила вышивать всякие пословицы.
— Правда? — оживилась Анна. О матери Филиппа они никогда не говорили. — Какие же у нее были любимыми?
— «Не разбив скорлупы, не сделаешь омлета» — это любимое. А еще: «У савана нет карманов». Думаю, она тоже поразила бы тебя своей суровостью.
— Расскажи мне о ней.
— Как-нибудь потом.
— Всегда потом.
Филипп улыбнулся.
— Бабушка кончила читать дневник?
— Да. Я уже видела пометки на полях. Филипп, я так волнуюсь.
— Почему?
— Что она обо всем этом скажет? И почему до сих пор молчит?
Филипп нагнулся и нежно погладил Анну по щеке.
— Успокойся. Настанет время, и она все скажет.
Решиться провести Рождество в Европе было нелегко. Сознание того, что Эвелин умирает, только осложняло дело. Английские врачи предупредили Анну, что речь идет о нескольких месяцах. Анна была намерена быть с бабушкой вместе до ее кончины, но хотела встретиться с Эвелин, пока та в состоянии вести обычный образ жизни.
Мать Анны только что вышла из коматозного состояния и вряд ли сознавала, что сейчас канун Рождества. Эвелин же была пока в полном сознании, и поэтому Анна приняла это непростое для себя решение.
Она поняла, что бабушке обязательно следует прочесть дневник, хотя эффект мог быть неожиданным. И не только потому, что ставилось под сомнение отцовство Дэвида Годболда, но раскрывалось также и предательство мужа Эвелин по отношению к Джозефу Красновскому и ко всей семье Киприани в 1944 году.
Но Анна знала, что Эвелин имеет право на правду — ведь дневник касался всех членов этой необычной семьи, а бабушка — самая старшая в ней, поэтому должна знать все.
Впрочем, Эвелин могла знать и еще что-то об этой тайне. Анна сгорала от нетерпения выспросить обо всем у бабушки. Поиски таинственного Джозефа Красновского стали для нее такой же манией, как и для ее матери.
