Лайош Мештерхази - Свидетельство
Новотный был образцом чиновника беспартийного «чиновничьего правительства». Он избегал каких бы то ни было политических заявлений и вел себя так, как будто и не подозревал о существовании партий. Он чувствовал, что именно его персона представляет для всех наибольший интерес: с каждым днем становилось все очевиднее, что не кто другой, как он, руководит управлением.
Позднее несколько чиновников помельче вступили в различные партии, но впечатление было такое, что они обо всем заранее сговорились и распределили между собой роли. Белокурый, с курчавыми усиками прапорщик записался в «мелкие сельские хозяева», руководитель отдела строительства главный инженер Шимко, по словам Капи, тоже «хороший материал», подал заявление в компартию. (По происхождению он был пролетарием, называл дюжину людей, которых во время осады прятал от нилашистов и добывал для них документы. Был у Шимко дядя — красноармеец, погибший в девятнадцатом в сражении на Тисе. Словом, его приняли.) Другой инженер из этого отдела подался к социал-демократам. Референт отдела кадров, известный своими поэтическими наклонностями, спортсмен и преподаватель гимнастики в прошлом, вступил в крестьянскую партию. И даже гражданскую демократическую партию не забыли и не обидели при дележе, выделив ей в члены старого архивариуса из отдела гражданских записей…
И эту-то идиллию тихого мирка нежданно-негаданно взбаламутили показания Кумича. Допросили Кумича при закрытых дверях и до поры решили держать его заявление в секрете. Но уже два дня спустя, хотя и шепотом, об этом говорил весь район. Тогда Сечи, отозвав в сторонку Ласло, посоветовал бесстрастным, но внутренне торжествующим голосом:
— Что ж, поставьте этот вопрос снова! Допросим дворника, а если надо, то и я готов дать показания как свидетель…
И верно, вопрос нужно было ставить — и причем не только в проверочной комиссии, но и в самом Национальном комитете. Еще бы! Истинный руководитель районного управления — бывший нилашист!
Национальный комитет собрался на заседание в неприятно напряженной атмосфере, которая только усугублялась приглушенными словами приветствий, вежливыми рукопожатиями. Совершенно неожиданно эту напряженность разрядил сам Новотный. Комитет еще не приступал к обсуждению повестки, на которой первым, стоял вопрос «Об опасных для жизни развалинах и неотложном ремонте зданий», как вдруг слово взял председатель управления Нэмет и сообщил:
— Господин советник Новотный просит Национальный комитет выслушать его по весьма важному личному делу.
И тотчас же вошел Новотный. Лицо его было, пожалуй, несколько взволнованным, но голос оставался прежним — спокойным и ровным.
— Случайно до меня дошли некоторые слухи, касающиеся меня лично. Некий недавно арестованный нилашист в своих показаниях якобы утверждает, что в прошлом я был членом партии «Скрещенные стрелы». Мне хотелось бы самому доложить членам Национального комитета о действительном положении вещей, прежде чем вокруг дела поднимется еще больший шум…
Новотный сделал паузу и посмотрел на председательствующего Озди. Тот, нервно заерзав в своем кресле, кивнул, разрешая продолжить.
— А случилось все это вот как: двадцатого марта прошлого года один из моих подчиненных вошел в мой кабинет с нилашистским значком на груди и нагло потребовал, чтобы я назначил его на более высокую должность. Он заявил, что с тысяча девятьсот тридцать восьмого года состоит тайным членом партии «Скрещенные стрелы», и в доказательство этого достал из кармана зеленую карточку в половину ладони величиной — без фамилии и других данных, только с номером. Я очень удивился, так как прежде молодой человек был очень тих и политикой не занимался, — по-видимому, немецкая оккупация Венгрии вскружила ему голову. Я сказал, что не имею на этот счет никаких указаний. Нилашист попробовал кричать, но я выставил его за дверь. Замечу, что повышение он все же получил — в обход меня. А маленькая зеленая карточка — секретный членский билет нилашистов — так и осталась лежать у меня на столе…
Новотный остановился, спокойно обвел взглядом присутствующих, а затем, опустив глаза, тихим голосом продолжал:
— Эту карточку я… положил к себе в карман. Я понимаю, что поступил не очень красиво, никогда в жизни со мной такого не случалось… но время было необычайное, и я подумал… Нет, я заботился не о себе, мне и в голову не приходило, что этот документ когда-нибудь пригодится мне лично. Просто я считал, что с помощью этого картона, может быть, спасу кому-нибудь жизнь. Словом, я сунул карточку в карман. И вдруг совершенно неожиданно сам оказался в таком положении, когда был вынужден воспользоваться этим нилашистским документом. Вы знаете, что после нилашистского путча я отказался работать в управлении. Наш дворник — известный пьяница и фашист — пытался шантажировать меня… — Новотный, всем на удивление, и в самом деле разволновался, голос его стал хриплым. — Тогда-то я и продемонстрировал ему эту зеленую карточку. — Новотный обвел взглядом всех и уже более спокойно добавил: — Я не хочу, чтобы вы верили моим голословным утверждениям. Билет я, к сожалению, уничтожил, но случайно запомнил его номер… Полагаю, что наша полиция, — Новотный повернулся к Андришко, — нашла фашистские секретные архивы, списки. Проверьте, пожалуйста, этот номер! — Он написал на листке несколько цифр и протянул его Андришко. — Под этим номером значусь не я, а один из служащих моего отдела. До тех пор, — скромно заключил Новотный, — я готов выполнить любое решение Национального комитета. И если вы решите временно отстранить меня от работы, что ж, я подчинюсь…
Озди сделал протестующее движение и замотал головой. Напряженность сразу же пропала, все задвигались, и не нашлось, кажется, никого, кто бы не согласился с протестом Озди.
— Нет-нет. Об отстранении не может быть и речи! — с трогательной нежностью взирая на Новотного, вскричала дантистка-психоаналитик Сирена Форро.
Однако Новотный еще не выложил на стол свой главный козырь.
— Недавно я выбрался в Пешт, в ЦК социал-демократической партии. Говорил там с несколькими видными деятелями, с которыми еще в прошлом поддерживал официальный контакт. Они сами, без всякой просьбы с моей стороны, предложили мне вот эти рекомендательные письма.
Новотный достал из портфеля несколько исписанных листов бумаги. Озди вынул очки, долго протирал их, прежде чем вздеть на нос, откашлялся и начал читать вслух. Самым длинным и самым теплым из всех было письмо одного из социал-демократических лидеров, в прошлом члена какой-то муниципальной комиссии. Но и в остальных письмах советник Новотный именовался «истинным венгерским патриотом», «человеком искренних демократических убеждений», «ярко выраженных антинемецких настроений», занимавшим «видное положение и сотрудничавшим с оппозиционными партиями в атмосфере сердечного взаимопонимания».
Словом, после этого не хватало только овации. Дух веселого умиротворения веял в зале. Многие вскочили со своих мест и поспешили пожать Новотному руку. Горячо поздравил его и Озди.
И только Андришко, задумчиво насупив брови, тихо покачивал головой. Ласло сидел, не зная, как быть.
У Андришко забот было хоть отбавляй. Советские оккупационные власти значительно расширили сферу деятельности новой венгерской полиции. Венгерские патрули уже самостоятельно, без советских солдат, расхаживали по улицам, целиком и полностью отвечая за порядок и общественную безопасность районов. На службу в полицию вернулось много старых сотрудников: и рядовых и офицеров. Но Андришко очень быстро убедился, что «старые» не только неблагонадежны в политическом отношении, но к тому же трусы и слишком избалованы. А новые, увы, были еще неопытны. Да и мало их было — всего пятьдесят человек вместе с двадцатью работниками политической полиции. Эта политическая полиция причиняла Андришко немало забот, и в особенности ее руководитель Стричко.
Андришко передал Кумича, как положено, группе политической полиции. Конвоиров для сопровождения арестованных не хватало, поэтому он ждал, пока наберется несколько человек, чтобы отправить их уже целой группой — в лагерь «Буда-Юг», где одни ожидали окончания расследования по их делам, другие, на кого не было политического дела — в основном хоть и нилашисты, но мелкая сошка, — работали по общественной повинности. (Работали?! Одна из проверок летом выявила, что никто из заключенных, конечно, не работал: большую часть времени они валялись на нарах, играли в карты, принимали визиты. Питавшаяся одной «баландой» охрана с возмущением наблюдала, как «арестанты» пожирали полученных в передачах жареных уток и паштеты из гусиной печенки. Одним словом, веселая жизнь шла в лагере «Буда-Юг»!)
Прошла добрая неделя, как вдруг Андришко обнаружил, что Кумич все еще в той же арестантской камере полиции: бывший дворник стоял с котелком у входа в подвал и ждал раздачи «баланды».
