Райан Корнелиус - Последняя битва.Штурм Берлина глазами очивидцев
25
Один из высших штабных офицеров Маршалла генерал Джон Халл, который в 1945 году временно исполнял обязанности начальника оперативного штаба армии США, утверждает, что «Айк был протеже Маршалла, и, хотя Айк с некоторой неохотой говорил мне это, отношения между ними напоминали отношения отца и сына».
26
Существует много версий этой ссоры — от детального отчета в «Зимнем полете» Юргена Торвальда до двухстрочной заметки в «Die Leitzen Tage der Reichskanzlei» Герхарда Болдта, одного из адъютантов Гудериана. Болдт упомянул об этой стычке мельком, мол, Гитлер посоветовал шефу ОКХ «пройти курс санаторного лечения», и Гудериан «понял намек». Болдт датирует это совещание 20 марта, то есть за семь дней до рокового наступления на Кюстрин. Гудериан в своих мемуарах «Panzer Leader» («Командир танковых войск») называет точное время и дату 14.00 28 марта. По большей части моя реконструкция основана на мемуарах Гудериана и подтверждена интервью с Хейнрици, Буссе и их штабными офицерами.
27
Черчилль показал эту русскую ноту Эйзенхауэру 24 марта, и, как позже отметил Верховный главнокомандующий, был «сильно разгневан тем, что считал самыми несправедливыми и необоснованными обвинениями в предательстве».
28
Эта телеграмма Эйзенхауэра из 1000 слов не приводится в официальных исторических трудах, а его собственная версия в «Крестовом походе в Европу» сильно обрезана и отредактирована. Например, фраза «всегда навязывал» была изменена на «всегда подчеркивал», в то время как гневный последний абзац, приведенный выше, вообще исчез. По иронии судьбы, черновик телеграммы был составлен британцем, заместителем оперативного отдела штаба Верховного главнокомандования союзными экспедиционными силами генерал-майором Джоном Уайтли, однако к тому моменту, как телеграмма была отправлена, она уже несла явный отпечаток личности Эйзенхауэра.
29
В долгом и подробном интервью с автором, записанном на пленку.
30
Цитаты и другие советские материалы, использованные в этой книге, были получены во время исследовательской поездки в Москву в апреле 1963 года. Иначе достать их было невозможно. Советское правительство разрешило автору и его помощнику, профессору Джону Эриксону из Манчестерского университета, взять интервью у участников — от маршалов до рядовых — битвы за Берлин. Единственным советским маршалом, у которого автору запретили брать интервью, был Жуков. Другие — Конев, Соколовский, Рокоссовский и Чуйков — пожертвовали в среднем по три часа на частные беседы. Вдобавок автору предоставили доступ к военным архивам и позволили скопировать и вывезти из России объемную документацию, включая карты сражений, донесения о проведенных операциях, монографии, фотографии и военные истории, до тех пор циркулировавшие только в советских правительственных кругах.
31
Так, разумеется, и было.
32
Решающее совещание Сталина с его маршалами хорошо известно высшему эшелону советского военного руководства, хотя на Западе эти материалы никогда прежде не публиковались. Ряд версий появился в русских военных трудах и журналах. Одна из них — отчет Жукова о встрече с его штабными офицерами — записана русским историком генерал-лейтенантом Н.К. Попелём. Маршал Конев рассказал об этом совещании автору и сообщил детали, до тех пор неизвестные. Он также привел некоторые из этих деталей в первой части своих мемуаров, изданных в Москве в 1965 году. Между версиями Конева и Жукова существует несколько различий. Например, Жуков не упомянул наступление Монтгомери на Берлин; Конев не упоминает предполагаемый англо-американский воздушный десант на Берлин. Источники информации для доклада, зачитанного генералом Штеменко, никогда не были открыты. Автор полагает, что военное значение послания Эйзенхауэра Сталину было сильно преувеличено — анализ базировался отчасти на подозрении о мотивах Эйзенхауэра, отчасти на вымысле, призванном рационально обосновать собственные цели Сталина.
33
Вопреки расхожему мнению, ухудшение здоровья Гитлера не было результатом ранений, полученных при взрыве бомбы заговорщиков, покушавшихся на его жизнь в 1944 году, хотя тот взрыв, весьма вероятно, послужил толчком быстрого ослабления организма. После войны американская контрразведка допросила почти всех врачей, когда-либо лечивших Гитлера. Автор читал все их доклады и, хотя ни один из врачей не называет какую-то особую причину параличного дрожания фюрера, общее мнение сводится к тому, что причина отчасти психогенная, а отчасти виноват его образ жизни. Гитлер почти не спал; практически не делал разницы между днем и ночью. К тому же существует множество доказательств того, что его любимый врач, профессор Теодор Морелль, медленно отравлял его беспорядочными, многочисленными инъекциями. Спектр вводимых наркотиков был широким: от приготовленных по рецептам лекарств, содержащих морфий, мышьяк и стрихнин, до различных искусственных стимуляторов и таинственных «чудодейственных лекарств», которые врач составлял сам.
34
Как сформулировал Хейнрици в интервью с автором: «Буле размахивал перед собой огромным коньячным знаменем».
35
Впоследствии Хейнрици скажет: «Заявление Гитлера совершенно добило меня. Я вряд ли мог спорить, ибо не знал ситуации напротив группы Шернера, однако я точно знал, что Гитлер ошибается. Одна мысль билась в моем мозгу: «Неужели кто-то может обманывать себя до такой степени?» Я понял, что все они живут в мире грез».
36
Сведения о совещании у Гитлера получены в основном из дневников Хейнрици и подтверждены длинными (186 страниц) мемуарами полковника Айсмана. Хейнрици тщательно записал все, что произошло, включая точные слова, произнесенные Гитлером. Между записями Хейнрици и воспоминаниями Айсмана существуют некоторые расхождения, однако они были устранены во время многочисленных интервью с Хейнрици в течение трех месяцев в 1963 году.
37
Симпсон имел все основания верить, что ему дадут зеленый свет. В том же приказе по 12-й группе армий американским 1-й и 3-й армиям предписывалось во второй фазе захватить плацдармы на Эльбе и готовиться наступать на восток — в случае 3-й армии Паттона использовалось выражение «восток или юго-восток». Но только в приказ 9-й армии были включены слова «на Берлин».
38
Упорный Венк пытался вытребовать свои деньги после войны, но к тому времени Веймар уже находился в советской зоне под управлением восточногерманского правительства Ульбрихта. Как ни странно, банк продолжал ежемесячно посылать Венку выписки счетов до 4 июля 1947 года. Венк с завидным постоянством подтверждал получение выписок и просил, чтобы деньги переводили в его собственный банк в Западной Германии. Никаких мер не предпринималось до 23 октября 1954 года, когда Веймарский банк сообщил Венку, что он должен связаться с Веймарским отделением министерства внутренних дел. «Мы аннулировали ваш старый счет, — говорилось в письме из банка, — вместе с наросшими процентами…»
39
Удивительный подвиг Фрэнсиса, равных которому не было во Второй мировой войне, никогда не был признан министерством обороны США. Его представили к кресту «За летные боевые заслуги», но награду он не получил. Любопытно, что Мартин, хоть и не был летчиком, за свое участие в этой акции был награжден медалью военно-воздушных сил.
40
Многие солдаты вступали в компартию на Одере по причинам не всегда политическим. В отличие от американской и британской армий, в Красной армии не было системы регистрации опознавательных жетонов; семьи красноармейцев, убитых или раненных в бою, редко оповещались официально. Однако если что-то случалось с солдатом-коммунистом, партия сообщала семье или ближайшему родственнику.
41
Оценка Брэдли многих привела в замешательство: непонятно, когда он дал ее Эйзенхауэру и каким образом пришел к этой цифре. Инцидент был впервые упомянут самим Брэдли в его мемуарах «Записки солдата», но никаких цифр названо не было. Таким образом, как сообщил Брэдли автору, он отчасти ответственен за последовавшую нерешительность. По одной из опубликованных версий, Брэдли назвал Эйзенхауэру цифру в 100 000 жертв еще в январе 1945 года в штабе Верховного главнокомандования союзными экспедиционными силами. Сам Брэдли говорит: «Я сообщил эту оценку Айку по телефону после того, как мы захватили плацдарм на Эльбе. Разумеется, я не ожидал потерять 100 000 человек по пути к Берлину. Однако я был абсолютно убежден, что немцы будут ожесточенно драться за свою столицу. Именно в Берлине, как я полагал, мы могли понести тяжелейшие потери».
