Илья Вергасов - Крымские тетради
— Полный аншлаг, — смеялись партизаны и, дождавшись конца перестрелки румын с немцами, преспокойно ушли к своим отрядам.
Еще два дня каратели по плану «обрабатывали» судакские леса, а 4 августа ушли на Керчь.
В западной литературе, в частности в книге престарелого фельдмаршала Эриха фон Манштейна, немало страниц отведено июльским боям 1942 года в крымских лесах.
Манштейн до сих пор не понимает, какая сила спасла партизанские отряды. Ведь целый корпус действовал против трех тысяч партизан, немцы понесли большие потери, а разве они обезопасили свой тыл? Нет, уже в первой половине августа все крымские коммуникации были под отчаянным партизанским ударом.
Так позорно провалилось июльско-августовское наступление частей 11-й армии на горы и леса Крыма.
16Пришла осень 1942 года — сухая, жаркая. Только ночи стали пронизывающе холодны.
Крым — далекий тыл.
Рация каждое утро принимает сводки Информбюро. Бои севернее Туапсе, у Кизляра, на Волге…
Поостыло движение на горных дорогах.
В лесах заповедника чуть более трехсот партизан. Фронт недосягаем — на подступах к Главному Кавказскому хребту. Лишь изредка над горами раздается гул нашего транспортного самолета с продуктами для личного состава. Снова и катастрофически надвигался голод. В начале октября 1942 года даже самые сильные, те, кто почти год воевал за Басман-горой, шатались на лесных тропах. Идет человек, вдруг сел — и все… Выроют наспех могилу, похоронят боевого товарища. И все молча. Боевой залп исключался.
Люди, как перекаленная сталь: р-раз и вдребезги…
Это произошло в трагические дни, когда рубеж возможного был перейден.
Перестали смеяться. Только смотрели в глаза своим командирам Северскому, Македонскому, Зинченко, Кривоште… Ждали.
Партизанская рация посылала в эфир тревожные сигналы. Надежд было мало. «До нас ли, когда бои идут под самым Туапсе?» — думали лесные солдаты.
Весть! От часового к часовому, от землянки к землянке. О нас помнят, к нам идут на помощь! Неужели это возможно? Больных, раненых, пожилых, женщин сосредоточить в Лименской бухте за Симеизом. Ждать там военных катеров.
Правда! Правда!
Молниеносный командирский совет: кто поведет сто ослабевших партизан через всю яйлу, пройдет через все кордоны, спустится на самый берег и там дождется черноморцев?
Северский поочередно смотрит на выдающихся партизанских вожаков: Македонского, Кривошту, Чусси… Кто же из них?
Большой лес за Басман-горой должен жить!
Значит, Македонский отпадает.
Должен жить и Симферопольский отряд, тесно связанный с родным городом, с Эльяшевым, с подпольем.
Значит, Христофор Чусси тоже отпадает.
— Николай Петрович!
Вздрогнули широкие брови бывшего командира боевого Ялтинского отряда Николая Кривошты.
— Я доведу, товарищ командующий, — ответил политрук пограничных войск.
За двое суток пройти по Главной Крымской гряде, спуститься за три часа на Южный берег, туда, где немцев столько, сколько на ином участке фронта не бывает?
Шли растянувшись более чем на километр… В куцых, обрезанных солдатских шинелях, обгоревших ватниках, в брюках гражданских фасонов, солдатских — немецких, румынских — фуражках, шапках, пилотках, шлемах…
Шли с запавшими глазами, водянистыми щеками, рыхлые и изможденные, с рубцами незаживающих ран, с морщинами на лицах, которые стирали разницу между молодыми и пожилыми.
Ритм марша диктовал Николай Кривошта. Он иссох от летней жары, напряжения.
Красивый украинский парубок стал зрелым мужчиной, с лицом, покрытым ранними морщинами.
На плечах Николай нес тяжелый пулемет; при нем же автомат и дюжина гранат. Никто не сомневался: командир до последнего вздоха будет защищать колонну.
Ночевали в урочищах, костров не разводили, от ночного холода спасались, прижавшись друг к другу.
Весь поход сопровождался автоматными и пулеметными очередями, что неслись с подножий гор, подпиравших яйлу. Но это были дежурные очереди оккупантов.
Ночевка была короткой. Опасные часы просиживали в карстовых норах.
Проводники во главе с «академиком» крымского леса неистовым балагуром Федором Даниловичем Кравченко с математической точностью привели колонну к началу тропы, падающей на берег. Крутая она была, каменистая, сбивала до крови ноги, обрывала одежду в клочья.
— Скорее! Скорее! — подбадривал и торопил Кривошта. Он подхватывал ослабевшего под мышки. — К морю, к морю!
Алексей Черников, как и прежде молчаливый, замыкал колонну и только знал, что подбирал вещевые мешки тех, кто уже не мог нести на плечах никакого груза. Он не терял присутствия духа и по-прежнему глухо басил:
— Врешь! А все-таки вертится!
Идут, скатываются в пропасти, карабкаются и снова идут.
Чу, шумит волна. Море!
Но почему такой гул?
Белые барашки… Они один за другим катятся к скалистым берегам.
Море ближе, шумнее.
Неужели шторм?
Полночь. До боли в глазах вглядываются в просторы буйного моря. Ни единого огонька, а ветер сильнее…
Море тяжело дышит. Кому-то мерещится шум мощного дизеля.
— Катер! — кричит на всю темноту.
Кидаются с одного места на другое, ложатся на каменистый берег, слушают землю.
Но только стонет море.
Надо уходить! Надо уходить!
Еще, еще полчаса! А вдруг придут?!
Но катера не пришли.
Где, где взять силы?
Командиры не из робких, но и они замолчали. Да что скажешь, какие слова найдешь?
Надо уходить, надо уходить — скоро рассвет.
Кривошта молчит.
— Решай же! — не выдержал самый выдержанный — Алексей Черников.
— Остаемся на сутки! — решил Кривошта. — Выбрать самое удобное место!
— Пересидим повыше, Николай! — сказал Черников, Рассвет был внезапен.
Пулеметы, автоматы, гранаты — все наготове. Кривошта предупредил:
— Голов не поднимать, не стонать, дышать в рукав.
— Дешево не достанемся. Ясно! — отозвался Алексей Черников.
Солнце палит по-августовски, все больше накаляются камки, начинает подкрадываться жажда.
День тянется бесконечно.
Немцы пока ни о чем не догадываются, пуляют себе на дорогах для успокоения совести. В лиманах, Кикенеизе ржут лошади, шумят машины.
На противоположных мысах залива — огневые точки, прожекторы. Опасное соседство. Поневоле думается: катера, положим, придут, но их же могут взять под перекрестный огонь; Что же будет?
Никто об этом вслух не говорит.
Даже Черников, потеряв железное спокойствие, то и дело посматривает на бунтующее море.
Страшно подумать, что не прекратится шторм.
Кривошта подполз к Черникову.
— Как, Леша?
— Не придут.
— Да, море не позволит.
— А завтра? — Черников уставился на командира: — Уйдем или еще сутки просидим?
Кривошта молча отполз на свое место.
К вечеру ветер завыл сильнее.
Вдоль трассы, которую наверняка придется снова переходить, но в противоположную сторону, — стрельба, ракеты.
Внизу стонет море. Нет никакой надежды.
Катера снова не пришли.
Они не придут и завтра — так чует душа каждого.
Самые страшные минуты — оказались перед пропастью.
Раздался одинокий выстрел. Покончил с собой больной пожилой партизан.
— Я не дойду и вам помешаю, — сказал он перед выстрелом.
— А мы дойдем, клянусь, доведу! — горячо заявил Николай Кривошта. — Мы прожили трудный год, повидали всякое, но выдержали. Так неужели позволим не только уничтожить себя, но и зачеркнуть самое дорогое, что у нас есть, нашу борьбу! Слабых мы понесем, но дойдем!
Это первая речь Николая Петровича Кривошты за всю его лесную жизнь.
И начался марш — обратный.
Ах, как трудна дорога!
Подъем, подъем…
Кто-то обессиленный падает.
— Идем, дружище! — подхватывает его Черников, и на этот раз замыкающий колонну.
Дорога! Скорее, скорее!
Бесшумными тенями скользят молчаливые партизаны.
Теперь на яйлу!
…Слишком беден мой язык, чтобы передать пережитое товарищами, чтобы рассказать, как они, по всем законам жизни уже трижды мертвые, поднялись на вершину Ай-Петринского плато.
…Рассвет они встречали уже на самой яйле, сбившись под кроны крученных ветром сосен.
Яйла на этот раз показалась куда угрюмее, чем двое суток назад, когда, кажется, сам ветер помогал партизанам — подгонял в спину.
И что-то патрулей многовато.
Неужели пронюхали?
День отсиделись — без слов, с тяжелыми думами.
Марш по хребту был труден, но пересекли дорогу Ялта — Бахчисарай благополучно и стали чувствовать себя посвободнее.
Но все оказалось обманчивым — рассвет это доказал. Сама яйла была свободной от фашистов, но выходы из нее на берег, на северные склоны были заняты: то в одном месте, то в другом появлялись немцы.
