Расс Шнайдер - Смертники Восточного фронта. За неправое дело
Полагая, что находятся в безопасности, они закурили.
Они курили и смотрели друг на друга, а также по сторонам. В течение нескольких минут им казалось, что утром все возможно, куда более возможно, нежели ночью. Главное, идти вперед, и рано или поздно они выйдут к своим.
Шрадер ожидал увидеть на небе тучи, но те успели уплыть куда-то, и небо вновь прояснилось. В ясном, морозном воздухе густые, укутанные снегом леса, казалось, хранили какую-то тайну. Небо было пронзительно голубым, и все вокруг казалось до боли прекрасным. Сейчас, когда оба были бодры и полны сил, они словно прозрели, неожиданно обнаружили вокруг себя красоту. И теперь обводили этот лес, это небо, этот снег восторженным взглядом, курили, вдыхали морозный воздух.
Затем, сориентировавшись по солнцу на востоке и чуть углубившись в лес, снова двинулись в путь — на запад. Если идти прямо, весь день солнце будет следовать за ними по южному небосклону. Главное, сделал для себя вывод Шрадер, следить за тем, чтобы солнце всегда было слева от них. Небо было ясным, так что сделать это будет легко.
А вот сама ходьба через лес с каждой минутой давалась все труднее и труднее. Деревья росли ближе друг к другу, ветви пригнулись под тяжестью снега почти до земли. Сама же земля была завалена валежником, который копился здесь не одну сотню лет. Но они, полагаясь на внутреннее чутье, вернее, выискивая глазами крошечные лоскутки открытого пространства между деревьями, продолжали упорно идти вперед — отклоняясь то в одну, то в другую сторону, петляя между деревьями. Шрадер постоянно проверял, чтобы солнце осталось слева. Или же, если они двигались прямо навстречу дневному светилу, это означало, что они отклонились к югу, и тогда они искали глазами очередную прогалину, которая вновь поможет им повернуть на запад, с тем чтобы солнце вновь было слева от них.
Так им удавалось в целом выдерживать заданный курс, хотя время от времени они и сбивались с него в ту или иную сторону. Точно так же течет река, чье русло извивается то влево, то вправо. Воздух был чист и прозрачен, что моментально бросалось в глаза после затхлого воздуха цитадели, в котором витал запах смерти. Снег облетел с верхушек елей, и теперь, на фоне пронзительной голубизны неба, те казались ярко-зелеными. А вот ближе к земле, где мохнатые ветви были припорошены снегом, тот искрился мириадами крошечных солнц. Но, несмотря на эту ослепительную красоту, повсюду, поглощая все вокруг, царили пустота и безмолвие. Между деревьями, среди валежника, среди сугробов не было ни души, лишь только они двое, что дарило ощущение невидимости, словно на самом деле они существовали в совершенно ином мире. Впрочем, перенестись в этот мир было несложно — достаточно было протянуть руку и что-то потрогать.
Но движение требовало усилий. Вскоре оба уже проклинали лесную чащобу, сначала молча, каждый про себя, а потом, уже не стесняясь друг друга, вслух. Они продолжали надеяться, что рано или поздно лес поредеет, превратится в нечто вроде парка и идти по нему станет легче. Однако лес, похоже, не собирался редеть, и к ним в душу постепенно закралось подозрение, что они двигаются в никуда. Шрадера это обстоятельство не слишком удручало, если понадобится, он был в силах продираться сквозь лес целый день, но ведь дело-то даже не в нем самом. Он все больше волновался, окажется ли это по силам Фрайтагу.
Фрайтаг едва передвигал ноги. К тому же он вечно натыкался на что-то — на стволы елей, на низко нависшие над землей ветки, вечно обо что-то спотыкался. Впрочем, спотыкались оба, но для Фрайтага каждый шаг отдавался во всем теле резкой болью. Он надеялся, что сможет ее терпеть, однако боль постоянно напоминала о себе, словно хотела вырваться из него наружу, отнимала остатки сил, наполняла члены свинцовым изнеможением. И хотя он не хотел останавливаться, остановки тем не менее делать приходилось, причем все чаще и чаще.
Он то и дело постанывал — это были тихие, сдавленные стоны, словно он сам себе тихонько жаловался на боль, — и пытался дышать ровно и спокойно. Его правая рука безжизненно болталась в импровизированной повязке, свисавшей с его шеи. При каждом шаге эта повязка раскачивалась, а вместе с ней и рука, то и дело ударяясь ему в грудь. Как и прошлой ночью, он все так же продолжал жевать лоскут, однако делал это уже без прежнего омерзения. Хуже всего было то, что ему не хватало воздуха. Фрайтаг жадно хватал его ртом, хотя каждый вдох отзывался болью в грудной клетке. Он брел вперед и неслышно плакал. Слезы катились по его щекам, но он замечал их лишь тогда, когда влага начинала раздражать, и тогда он смахивал ее здоровой рукой. Шрадер прекрасно видел, с каким трудом ему дается идти вперед. Но Фрайтаг не жаловался, не ныл, словно жалобы были запечатаны где-то внутри него. Шрадер не представлял себе и десятой доли его страданий. Но Фрайтаг был молод и полон решимости идти вперед, пока не свалится. Ведь вот уже несколько часов у него не оставалось ничего, кроме этой решимости.
Солнце двигалось своим извечным курсом по небосклону. Наступил полдень. Солнечный диск висел на небе как раз слева от них. Шрадер посмотрел на часы. Он подумал, а не устроить ли привал, потому что полдень, однако вслух ничего не сказал, и они двинули дальше. Они уже отдыхали несколько раз, так что следующий привал можно устроить чуть позже.
Наконец лес слегка поредел. Ели потеснились, уступив место белоствольным березам, кустарнику, чахлой болотной растительности. Эти деревья были не так высоки, как ели, их голые ветви тоньше, их было легче разводить в стороны. Шрадер подумал, что будь сейчас лето, им пришлось бы продираться сквозь колючую чащу. К счастью, сейчас все они голые.
Вскоре эти скудные заросли уступили место торчавшим на солнце камышам. Старые, сухие стебли резко выделялись на фоне белизны, впрочем, как и все вокруг. Шрадер уставишся на них, уставился перед собой. Из камышей вылетела какая-то болотная птица, и, покружив, опустилась на куст. Он наблюдал за ней со смешанными чувствами — слишком устал, чтобы изумиться этому проявлению жизни, хотя это было первое живое существо, какое попалось ему на глаза за многие месяцы.
— Смотри, птичка, — пробормотал он, обращаясь к Фрайтагу.
Фрайтаг тоже заметил, как она выпорхнула из камышей. Правда, от боли у него уже давно двоилось в глазах, так что окружающий мир плыл вокруг него размытыми пятнами. Морозный воздух, взбодривший его ранним утром, к этому времени превратился в дополнительный источник боли. При каждом вздохе ощущение было такое, будто в горле застревают комья льда, протолкнуть которые дальше в легкие можно лишь с великим трудом. Фрайтаг умолк то ли от боли, то ли по другой причине, слышно было лишь надрывное дыхание. Он смотрел на болотную птичку, но перед глазами у него плыло. Тогда он прищурился и просто посмотрел перед собой. Он давно тупо брел вперед, погруженный в собственные мысли, в упрямый самообман, который, пусть временно, помогал бороться с усталостью. Он постоянно напоминал себе, что с ногами у него все в порядке, что они способны шагать дальше, что они в состоянии нести на себе груз верхней части его тела. Ведь способны же ноги ломовой лошади тащить тяжкий груз, наваленный на телегу! С такими мыслями он и брел вперед. Порой он погружался в полубессознательное состояние и уже плохо понимал, где находится, и лишь силуэт Шрадера, шагавшего впереди, напоминал ему, где он. Он ощущал все то, что обычно ощущает больной человек, когда пытается не отстать от здорового, — зависть, смутные приступы истерии, благодарность, злость, причем одно было неотделимо от другого. Все эти чувства владели им одновременно, обволакивали его словно туманом, который он пытался не замечать, вернее, был не в состоянии сфокусировать на нем взгляд, как, впрочем, и на всем другом, что его окружало.
Все чаще и чаще его посещало желание, чтобы его оставили одного, потому что так для него будет лучше. И вместе с тем перспектива быть брошенным наполняла его страхом.
Они двинулись через камыши и вскоре вышли к небольшому, припорошенному снегом болотцу. Открытое пространство, отмеченное то там, то здесь белесой порослью камышей, слегка покачивающихся на ветру. Шрадеру бросились в глаза следы каких-то небольших животных. Фрайтаг не увидел ничего.
Как же перебраться на ту сторону? В обход — как минимум четыреста метров. Так, может, стоит рискнуть, двинуться вперед прямиком, как и шли?
Голова Шрадера словно сделалась свинцовой, отягощенная думами о том, что ему делать дальше. Ни о чем другом думать он не хотел, гнал от себя любые мысли. Он ступил ногой на заснеженную поверхность болота и почти двинулся дальше, упрямо отказываясь задуматься о том, что, возможно, на многие километры вокруг здесь нет ни единой живой души. Но уже в следующий миг замер на месте, охваченный страхом. Эх ты, трус, мысленно обругал он самого себя, нет даже не мысленно, а шепотом, поэтому и не услышал собственных слов. Чего же ты испугался? Живо вперед, нечего трусить, тем более сейчас.
