Геннадий Семенихин - Расплата
— Идут, как по ниточке, все пятеро, командир.
— Сейчас будем менять высоту.
По тому, как прижало его к холодной бронеспинке, Веня безошибочно определил, что, взяв ручку управления на себя, Вано под большим углом задирает нос «ила». Следом за ним этот же самый пилотаж повторили и летчики других машин. Вся группа шла в правом пеленге. Подчиняясь пилотам, загруженные бомбами и снарядами в пушечных лентах машины стремительно набрали высоту, определенную еще на земле, и вдруг на его глазах стали перестраиваться в длинную колонну. Шесть машин, взяв интервалы, летели теперь друг за другом. В этом и заключался замысел Бакрадзе, решившего атаковать бронепоезд с ходу, без обычного боевого разворота, при котором, хочешь не хочешь, зависают машины и больше, чем бы хотелось, находятся в прицеле зенитных батарей. «Атака с ходу, только с ходу», — напоминал он летчикам, когда они расходились перед вылетом по машинам. И вот все они на большой для «ила» высоте.
— Веня, как у других интервалы? — поинтересовался Бакрадзе.
— Нормально.
— Ну держись, начинаем пикировать, вижу цель.
Как он умел, этот косолапый, ходивший по земле вразвалочку, полноватый, с виду флегматичный, человек, в недалеком прошлом зоотехник, перевоплощаться в воздухе в злого, порывистого, начиненного решительностью бойца. Веня иногда думал, как бы хорошо было увидеть глаза Вано в такую минуту. Но это было невозможно, потому что их разделяла бронеспинка и огромный трехсотлитровый бензобак. Он только угадывал ярость Бакрадзе по изменившемуся голосу.
С высоты двух тысяч метров видел сейчас Вано линию железнодорожного полотна с желтыми осыпями песка на откосах и метавшийся на рельсах фашистский бронепоезд, на одной из платформ которого были установлены зенитки. Пучки огня, сопровождающие каждый выстрел выпущенного с земли по их группе снаряда, осыпали искрами незапятнанное облаками небо, взблескивали под крыльями.
— Не шарахаться! — прикрикнул Вано. — Угол восемьдесят, друг за другом идем в атаку!
Климов часто восхищался тем, как атакует Бакрадзе. Рассчитав угол, тот резко сваливал самолет и, убедившись, что кок винта направлен строго в цель, начинал пикирование, увлекая за собой ведомых. Сверкали навстречу залпы зениток, тугой ветер угрожающе свистел за обшивкой «ила», но уже никакая сила не могла удержать летчика. Потом на земле он, добродушно ухмыляясь, постукивал себя кулаком в грудь, хвастливо восклицал:
— У них вспышка, и у меня вспышка. Только у них в стволах зениток, а у меня вот тут, — и картинно стучал кулаком себя в грудь.
Вот и сейчас эта минута настала.
— Веня, на ремнях удержишься? — осведомился Вано. — Атака!
Друг за другом, окрашенные в темно-зеленый цвет наступающей осени, шесть тяжелых штурмовиков почти отвесно с двухкилометровой высоты сваливались вниз и, сбрасывая бомбы, уходили на солнце, не теряя своего места в строю, и уже не было никакой силы остановить атаку с пикирования ни одного из них. А потом, набрав высоту, они снова ударили по бронепоезду, уже атакуя его не поодиночке, а парами.
— Сброс! — прокричал Бакрадзе на этот раз одному только своему ведомому Славе Овчинникову.
Мгновения — и на земле ухнули новые взрывы. На пути у паровоза в куски разлетелись шпалы, а на первой за ним платформе стали рваться боеприпасы, и она окуталась огнем и дымом. Набирая высоту для нового захода, летчик был неприятно озадачен молчанием задней кабины, из которой обычно воздушный стрелок тотчас же на развороте от цели сообщал о результатах атаки. Нехорошее предчувствие пало на душу грузина: «Неужели?»
— Чего молчишь, Веня, чего молчишь? — окликнул он.
Тишина в наушниках, легкое потрескивание, и вдруг нелепые слова дошли до его сознания.
— Да уж больно красивую ты иллюминацию немцам устроил. Залюбуешься, — разобрал Бакрадзе искореженный помехами голос Якушева. И, не до конца его поняв, спросил;
— Что? Какая иллюминация, кацо? Что горит?
— Середина бронепоезда… вся.
— Нашел время любоваться. За хвостом гляди. Последний заход.
И шестерка снова спикировала с высоты на цель. Ярким черно-багровым облаком вставал над помертвевшими платформами дым. Будто парализованный, замер паровоз, поваленный взрывом на откос насыпи. Лишь на задней платформе еще теплилась жизнь и обрывки беспорядочных трасс, разрывая голубой воздух, снова тянулись к шестерке «илов».
— Ид-е-е-м домой! — прокричал ведущий. Но так и недоговорил, потому что его, совершенно успокоившегося, поверившего в благополучный исход боя, словно бичом ожег несколько флегматичный голос воздушного стрелка.
— Командир, — с расстановкой проговорил Якушев каким-то ровным ледяным голосом, как будто самым главным сейчас было по складам произнести это слово. — Командир, справа сзади четыре «фоккера». Одна пара заходит на нас с хвоста.
— Держи в прицеле! — выкрикнул Бакрадзе, и тотчас же их самолет задрожал и задергался то влево, то вправо, меняя свое положение в воздухе.
Вано услыхал новую очередь стрелка, после которой Якушев сбивчиво передал по СПУ:
— Это второй уже атаковал.
И, ощущая сухость во рту, Вано запросил:
— Где прошла его трасса?
— Правее плоскости, — буднично ответил Якушев. — Подверни влево.
И опять последние эти два слова из задней кабины прозвучали вроде с ленцой, почти бесстрастно. «Как держится, паршивец», — мелькнула отрывистая мысль, и Вано резко дал ручку и левую ногу от себя. По спине пробежали мурашки в ожидании новой очереди, и она действительно последовала, но разорвала лишь пустое небо. Два первых атакующих истребителя со звоном ушли вверх, не добившись успеха.
— Кажется, пронесло! — облегченно выкрикнул Бакрадзе.
Но задняя кабина молчала. Застывшими от напряжения глазами стрелок всматривался в пространство за высоким килем «ила». Задняя полусфера была чиста. И вдруг из ее обманчивой голубизны родились новые силуэты. Будто кто-то нарисовал их сначала бледным пунктиром, затем обвел этот пунктир тушью, заполнил серо-зеленым цветом, нахлобучил на очертания фюзеляжей засверкавшие холодными злобными бликами пилотские остекленные кабины, обвел правильными дисками винты бешено работающих моторов, будто радующихся тому, что немцы, ими управляющие, вот-вот настигнут уходящий на восток штурмовик и тогда никто не дождется его на посадочной полосе, да и увидел ли два обгоревших трупа в груде исковерканного металла, оставшегося от машины, упавшей вдалеке от родного аэродрома.
Один «фокке-вульф» пошел в атаку, другой его прикрывал сзади. В прицеле у атакующего фашистского пилота обозначилась открытая по пояс фигура стрелка. «Почему стынут мысли? — спросил вдруг у себя Веня и не ощутил никакого страха. — Неужели он меня сейчас убьет, а потом расстреляет сзади беззащитную машину? Почему стынут мысли?» — задал он этот вопрос себе вторично, вовсе не пытаясь на него ответить. Он освобождался от какого-то неожиданного оцепенения, освобождался сначала автоматическими движениями, приводившими крупнокалиберный пулемет в нужное положение, а уж потом мыслью. Но, пока мысль приходила, ствол пулемета этими заученными движениями был им уже поднят и в сетке прицела обозначился капот «фокке-вульфа».
«Четыре пушки против одного крупнокалиберного пулемета, — подумал Веня. — Четыре трассы против одной, способной вырваться в ответ. Меня и Вано разделяет огромный бензобак, — горько усмехнулся он. — Одно попадание, и мы классически взлетим на воздух, и понесемся к земле, и будет столб пламени и дыма над нашей пилотской могилой вместо обелиска, вот и все». Он дал короткую пристрелочную очередь, помня о том, что в ленте всего восемьдесят патронов. От задней его кабины к тупорылому «фоккеру» промчалась красным пунктиром проложенная дорожка трассирующих пуль. «Теперь его ответная очередь, и конец», — пронеслась в голове у Якушева мысль. Она еще не успела впечататься в его сознание, как он снова нажал на гашетку и вторая более длинная и более хлесткая трасса вырвалась из ствола пулемета и располосовала небо, оборвавшись у самого капота атакующего немецкого истребителя. «Фокке-вульф» как-то странно клюнул на нос, потом, будто пилотировавшему его фашистскому летчику захотелось некоторое время пролететь головой вниз, перевернулся на живот и помчался с воем к земле, пятная солнечный воздух черно-красным, широко распускающимся с каждой секундой за собой следом.
Второй, прикрывавший его истребитель, скользнул куда-то вниз, выходя из боя. Пресекающийся от волнения, ликующий гортанный голос Бакрадзе ворвался в сознание:
— Венька, так ты его сбил! Слышишь, ишак!
— Да… кажется, — пробормотал Якушев, чувствуя, как прилипают к холодной шее ларингофоны.
— Идиот, что значит «кажется»! — весело оборвал его Бакрадзе. — Сам-то цел?
