Борис Леонов - Солдаты мира
Ризо привел Поликарпова к яме, образованной вывороченным корнем большой сосны, прислонил спиной к скату, а сам, сопя от натуги, начал перематывать портянки. Пар поднимается от белых распаренных ног. Потом он снимает маскхалат, куртку, расстегивает брюки, аккуратно заправляет темную от пота тельняшку, китель, застегивает ширинку, потуже затягивает брючный ремешок. Поликарпов внимательно наблюдает. «Трахнуть бы его чем-нибудь. Но как?» Китель туго обтягивает грудь Ризо, плечи, бицепсы. Как только он не трещит по швам! Ризо зачем-то поправляет смятые ефрейторские погоны, застегивает пуговичку на кармане. Когда он наклоняется за лежащим в снегу ремнем, над краем воронки появляется голова Божко со слипшейся на лбу челкой.
— Штиль, зонст вирст умгэбрахт! Не поворачивайся! Хенде хох!
Ризо так и остается наклонившись, с рукой, тянущейся к ремню. Глаза растерянно бегают, лицо быстро заливает краска.
— Хенде хох! — повторяет Божко.
Поликарпову сразу становится жарко, начинает радостно колотиться сердце.
— Не спеши, Ризо, — говорит Божко. — Торопиться некуда. Скоро отдохнешь. Сильно устал, а?
Ризо в отчаянье стучит кулаком по лбу.
— Ну, а ты как, оклемался? Брось-ка мне автомат. Теперь забери у него ножи. Бросай их сюда.
Они сидят в яме. Божко покуривает. Назиров ворочается, переживает позор. На него жалко смотреть. Поликарпов торжествует.
«Отец, — напишет он вечером, — а ты еще сомневался, нужен ли я десантникам. Для меня этот вопрос не существует, я уже знаю, что такое локоть друга».
— Покурить не хочешь с горя, а, Ризо?
— Э, — отворачивается тот.
— А взял-то я тебя, Ризо, голыми руками: автомат мой у Климова, нож у тебя. И ты с двумя автоматами и тремя ножами попался? Если я об этом расскажу…
— Не надо, — быстро говорит Ризо.
— А ты? — теперь очередь Поликарпова. — Тебя как цыпленка поймали. Выводы делаешь?
— Делаю, — Поликарпов переполнен чувством благодарности.
— Ну-ка, тихо, — Божко прикладывает палец к губам.
Слышен шорох. Треснула ветка. Божко на всякий случай ладонью зажимает рот Назирову, другой рукой подхватывает автомат и глазами показывает Поликарпову. Тот осторожно выглядывает из ямы и тут же скатывается на дно.
— Он? — одними губами спрашивает Божко.
Идет Климов, идет, не таясь, разгоряченный бегом по лесу. На ходу Климов черпает снег, глотает с ладони, трет лицо.
Он появляется над воронкой, видит выставленные на него автоматы, Ризо и говорит, не разжимая сцепленных челюстей:
— Привет… Что ж ты, ефрейтор, куричья лапа!
Ризо виновато улыбается.
— В этот раз я предоставил возможность каждому на свое усмотрение ориентироваться по обстановке, — говорит на разборе лейтенант, похлопывая веткой по голенищу сапога. — Умело действовал в засаде сержант Климов…
Поликарпова так и подмывает сказать, он порывается вперед, но его тянет за полу куртки Божко:
— Цыц!
— Сообразительность. Хитрость. Решительность, — продолжает лейтенант. — Сражение выигрывает тот, кто твердо решил выиграть. Кто заранее считает себя побежденным, тот действительно побежден наполовину до начала самого дела.
— Товарищ гвардии лейтенант, а товарищ гвардии лейтенант!
— Слушаю вас, Назиров.
— Товарищ гвардии лейтенант, — Ризо подмигивает соседям, — а вообще получилось отлично? — и первым смеется сам.
На комсомольском собрании, проходившем в Ленинской комнате, Поликарпов оказался в самом углу, за широкими спинами Божко и Назирова, и приготовился по старой училищной привычке вздремнуть. Он устал, уже не чувствовал в отдельности руки, ноги, шею — все тело ныло, глаза слипались. В комнате быстро надышали теплом. Поликарпов уже ничего не мог поделать с собой, вытянул ноги и свесил голову на грудь. Ему снилось что-то домашнее.
Он вошел в воду. Вода была по-летнему парной. Он погружался в нее медленно, лениво разгребая перед собой ряску…
Потом он поплыл. Плыл все быстрее, по-прежнему разводя руки брассом. Он выходил на поверхность, как выходит корабль на подводных крыльях. Потом он мчался на воздушной подушке. Руки его уже загребали воздух, очень плотный, такой же, как вода. То есть он летел над водой, в воздухе. Ему щекотали сначала живот и грудь, но он поднялся повыше…
А потом его стало опускать. Он снижался. Он летел уже над самыми деревьями. Это было опасно. Он как бы подтягивал к себе воздух, но его не хватало. Он снижался. Ветки хлестали его по лицу. Он уворачивался от них. Но он летел… И напоролся на сук.
Он вскрикнул от боли, очнулся, обалдело посмотрел на обращенные к нему смеющиеся лица, на рассерженное лицо председательствующего и прошепелявил:
— Виноват… сморился… прошу прощения. — И вытер ладошкой губы.
— Тебе, Поликарпов, больше других надо слушать, — рубил председательствующий. — Ты можешь потянуть нас вниз в показателях. Я лично в этом почти не сомневаюсь. На полосе препятствий тебе трудно, потому что ты маленький. А ты спишь. Я даже сомневаюсь, можно ли на тебя надеяться в предстоящем разведвыходе. Тебе надо заниматься по каждому предмету вдвое больше, чем опытным воинам. Одними гирями ты погоды не сделаешь, Поликарпов, не думай. Не спать тебе надо, а максимально использовать каждую минуту. Я вижу, как ты читаешь на самоподготовке учебник по разведке — спишь, а не читаешь!
Поликарпов очнулся. Его ругают? В нем сомневаются? Смысл сказанного был обиден. Его унижали.
— Я… — Но слова не пришли к нему еще. Он не проснулся. — Я не понимаю, откуда сомнения…
— Оттуда, — сказал председательствующий. — Считаю, надо обратить внимание на показатели комсомольца Поликарпова. И разобраться.
— В чем? — оглядел товарищей Поликарпов. — В чем разбираться?
— В том.
— Слушай! Почему так говоришь! — взвился вдруг Назиров. — Алеша добросовестно служит. Понимаешь! Добросовестно!
И все еще смеющийся Божко тоже поддержал Поликарпова:
— Что ты к нему привязался!
(Это он щекотал Поликарпова, а потом двинул большим пальцем под ребро.)
— Прошу выбирать выражения!
В комнате загудели. Поликарпов понял, что гудят в его пользу. И слова пришли к нему.
— То, что я сейчас заснул, виноват. Сморило. Сомнения в своих показателях по боевой и политической подготовке отметаю как беспочвенные. Но вот что, товарищи… Я до сих пор не участвую в соревновании. Меня почему-то не охватили. Готов вызвать любого. И докажу, честное комсомольское. Я готов.
— Это и в самом деле упущение, — подумав, согласился председатель. — Давайте сейчас вопрос и разрешим, хотя это, правда, и не входит в повестку.
— Пусть со мной, — поднялся снова Ризо. — Куксова перевели в десантный батальон, я остался тоже один.
Подумав и взвесив, не слишком ли разные, так сказать, весовые категории у старослужащего Назирова и молодого Поликарпова, комсомольское собрание согласилось с предложением.
— Я буду помогать, — гордо пообещал Ризо. — Я.
Младшие братья Ризо остались дома. Но теперь у него и здесь есть кого ставить на путь истины и защищать, если потребуется.
6
Еще не проснувшись, Поликарпов догадывается: что-то случилось. Он заставляет себя вскочить с койки и бросается босиком к окну. Он уверен: сегодня парашютные прыжки будут обязательно. Он тормошит Ризо.
Когда выходит солнце, машины, готовые везти десантников на аэродром, стоят длинной колонной головой к воротам. Утро разлило над полковым городком чистый свет. Выходя из солдатской столовой, Дима видит, как бел снег, легким пухом накрывший вчерашний черный гололед; радостное и веселое ощущение предстоящего дня наполняет его. Сегодняшнее утро — награда за долгое ожидание: для него день прыжков все еще остается событием.
Этот день действительно достоин того, чтобы его так долго ждали. На голубое, без облачка, небо если не с радостью, то по крайней мере удовлетворенно смотрят те, кто вот уже несколько дней планировал прыжки и каждое утро вынужден был их отменять. Командиры, поглядев в окно, облегченно вздохнули.
Даже Семаков, отвыкший находить в занятиях что-то, кроме обыденной работы, тоже замечает, что снег сегодня особенно чист, а небо такое голубое, каким оно почти не бывает в здешних местах.
— У тебя, Ваня, прыжки, а у меня на работе все из рук валится, — сказала ему утром жена.
— Хе, — засмеялся Семаков, — знала, за кого замуж шла! — И поглядел в небо: там уже медленно и беззвучно кружил маленький разведчик погоды.
Стоя в очереди за парашютами, Поликарпов вспоминает, как их еще в карантине впервые привели в парашютный класс и поставили перед большим стендом со схемой. Перед строем ходил майор, оглядывал каждого снизу вверх. Когда он остановился перед Поликарповым, тот с удовольствием отметил, что майор ростом меньше него — едва выше ста шестидесяти.
