Владимир Карпов - Взять живым!
— Этот наверняка знает, где их фюрер. Уж больно рожа противная.
Ромашкин спросил:
— Известно ли вам, где находится Гитлер?
По усталому лицу офицера пробежал испуг, он торопливо ответил:
— Нет, нет. Я ничего не знаю.
Возможность стать причастным к делу, касающемуся фюрера, привела пленного в ужас. К офицеру подступил Саша Пролеткин. Стараясь выглядеть добрым, он, улыбаясь, сказал:
— Гитлер калут, понимаешь?
На этом запас немецких слов у него кончился, и по-русски он добавил:
— Крышка вам, понимаешь? Труба! Чего боишься?
Офицер внимательно выслушал разведчика. Он немного понимал по-русски и, уловив отдельные слова, ответил Пролеткину:
— Да, да, Гитлер калут! — И в знак согласия вяло приподнял вверх обе руки: сдаюсь, мол. Затем, обращаясь к Ромашкину, добавил по-немецки: — Но я не знаю, где Гитлер находится — на крыше или в трубе.
Офицер был слишком испуган. От такого едва ли добьешься толку. Пришлось отправить его в очередную группу пленных, которая брела по улице.
Ромашкин учел оплошность и следующим пленным прямые вопросы о Гитлере не ставил.
— Где находится штаб верховного командования? — спросил он пожилого майора.
Майор помедлил с ответом, косо взглянув на качнувшийся автомат в руках Шовкопляса, нехотя ответил:
— В тридцати километрах от Берлина в направлении Цоссена. — Офицер шагнул к карте и показал пальцем: — Здесь. В лесу. Майбах-один, Майбах-два.
Ромашкина охватило разочарование. Это было далеко — там даже не полоса другой дивизии или корпуса, там соседний фронт наступает. И, стало быть, полковым разведчикам туда нечего соваться.
— А может, он брешет? — спросил Рогатин. — Или не знает вовсе. Давайте других спросим.
Разведчики допросили еще нескольких пленных. Некоторые не знали, где находится верховное командование, а те, кому это было известно, неизменно указывали в сторону Цоссена. Ромашкин уже готов был примириться с постигшей его неудачей, как вдруг в комнату вбежал запыхавшийся Пролеткин. Он тащил за рукав испуганного гестаповца в черном мундире, с одним погоном на плече.
— Товарищ старший лейтенант, послушайте вот этого. Он что-то другое бормочет.
Пролеткин тут же продемонстрировал свою беседу с гестаповцем, из которой он заключил, что этот немец говорит о другом. Разговор выглядел так.
— Гитлер капут? — спросил Саша.
— Наин. Хайль Гитлер! — рявкнул гестаповец, выпятив грудь и вскинув вперед руку. Правда, он тут же опасливо оглянулся — не выстрелят ли ему в спину?
— Молодец, — одобрил Пролеткин и даже похлопал офицера по плечу. — А вот Рогатин наш говорит, что он сам Гитлера бах-бах из автомата.
Саша поманил к себе Рогатина и показал, как тот стрелял в Гитлера.
При всей опасности и неопределенности своего положения гестаповец все же улыбнулся и, замотав головой, сказал:
— Наин! Фюрер находится в имперской канцелярии. — Офицер указал при этом в окно по направлению к центру города.
Ромашкин подвел гестаповца к выбитой раме. Перед ними дымилась и грохотала недалеким боем улица, заваленная обломками домов.
— В рейхстаге? — спросил Ромашкин.
— Нет, в имперской канцелярии.
— Где находится канцелярия?
— По ту сторону реки Шпрее, на Фоссштрассе.
— А есть ли там поблизости станция метро?
Гестаповец посмотрел на русского офицера с нескрываемым презрением — неужели, мол, ты считаешь нас такими дураками? Он ответил с гордостью:
— Поблизости станция «фридрихштрассе», но она затоплена.
Василий подвел гестаповца к плану Берлина.
— Где?
Офицер лишь теперь догадался, что разговор идет не праздный и не о том, жив или мертв Гитлер. Поняв, что сболтнул лишнее, он побледнел и отдернул руку, занесенную над картой.
— Я ничего не знаю. Ничего вам не скажу. Можете меня расстреливать.
Убедившись, что он будет молчать, Ромашкин приказал отправить его на сборный пункт военнопленных.
Когда гестаповец был уже в дверях, у Василия мелькнула надежда вынудить его на разговор хитростью, и он спросил:
— Как ваше имя?
— Пауль Шредер, — ответил тот и тут же поправился: — Обер-лейтенант Пауль Шредер.
— Очень хорошо. Когда мы захватим Гитлера, я сообщу ему, кто именно указал нам место, где он находился.
Гестаповец побелел и едва устоял на ногах.
— Умоляю вас!.. Прошу как офицер офицера: не делайте этого. Они истребят весь наш род!
— Кто «они»? — насмешливо спросил Ромашкин.
Офицер смутился окончательно. Он, конечно, имел в виду гестаповцев, совсем забыв в эту минуту, что сам из их стаи.
— Я обещаю забыть вашу фамилию навсегда, если вы подробно расскажете, как лучше добраться до имперской канцелярии. — «Хорошо было бы взять такого проводника с собой. Однако это опасно. Он может закричать и выдать нас, когда поблизости окажутся немцы», — подумал Ромашкин.
Поколебавшись минуту, обер-лейтенант сказал:
— Нет. Больше я ничего не скажу.
Его увели. Василий не очень огорчился отказом. Что он может сообщить: по каким улицам идти? Так мы определим без него, по плану города. И это едва ли нам пригодится. Улиц почти не существует, все завалено рухнувшими домами и баррикадами. Нет, по улицам идти не придется. Будем пробираться напрямую — по дворам, из дома в дом.
Ромашкин наметил на плане маршрут к Фоссштрассе. Он был длиною всего в десяток кварталов. В мирное время потребовалось бы не больше получаса, чтобы его пройти. Но теперь в каждом доме, подвале и подворотне ожидает враг. И чем ближе к штабу Гитлера, тем плотнее будет оборона, тем упорнее и злее будут фашисты.
Чтобы действовать в расположении противника более свободно, решили переодеться в немецкую форму. Неподалеку, во дворе, похожем на букву «П», находился пункт сбора военнопленных. Туда и направились разведчики.
Пленные самых различных родов войск и званий сидели группами вдоль стен. Офицеры держались обособленно. У всех был неприглядный вид: грязные и закопченные, небритые и усталые. Большинство из них без страха смотрели советским воинам в глаза, а некоторые заискивающе улыбались и суетливо старались услужить.
В чемоданах и ранцах пленных нашлась необходимая одежда, разведчики подобрали каждый по своему росту. Затем в куче оружий взяли автоматы, пистолеты, гранаты. Закончив переодевание, осмотрели друг друга, чтобы не выдала какая-нибудь мелочь. Как обычно, не обошлось без шуток.
— Ну и фрицуга из тебя породистый получился! Настоящий Геринг, — хихикал Пролеткин, разглядывая Рогатина.
— А ты чистый Геббельс, — огрызнулся Иван, — такой же плюгавый да болтливый.
Ромашкин переоделся в форму эсэсовского офицера, и все пошли в штаб получить от командира окончательное «благословение». Когда деловой разговор закончился, Караваев сказал Колокольцеву:
— Дайте им конвой, чтобы довели до переднего края. Уж очень похожи, как бы свои не побили.
Разведчиков действительно могли принять за настоящих немцев. Их немало скрывалось в развалинах, и не все спешили сдаваться в плен, кое-кто выжидал, не вернутся ли свои, а некоторые даже постреливали.
В сопровождении веселых конвоиров группа двинулась к фронту. Это было вечером 27 апреля. Наши войска к тому времени окружили Берлин со всех сторон и с тяжелыми боями сжимали кольцо. Город горел. Сквозь дым, клубившийся над домами, солнце казалось бледным желтым шариком. Улицы были завалены рухнувшими стенами домов, битым кирпичом, искореженными автомобилями, танками, пушками, трамваями, трупами, касками. Чем ближе к переднему краю, тем громче треск автоматной и пулеметной стрельбы. Чаще и чаще щелкают в стены пули. Оглушительно бьют зажатые меж домов танки. Звук каждого выстрела мечется среди многоэтажных зданий, залетает в узкие, будто колодцы, дворы, с грохотом дробится о высокие стены. Осколки кирпича, штукатурки, стекол, дымящиеся головешки летят на головы. Дым щиплет глаза. Пахнет гарью и известковой пылью.
Наконец разведчики добрались до передовой. Здесь не было привычных траншей, проволочного заграждения и нейтральной зоны. Линия фронта разделяла два ряда домов. Эта незримая линия иногда перескакивала через тротуары и проходила через одно здание: наверху — наши; внизу — немцы. Порой линия вставала вертикально и вилась по лестничной клетке: на одной стороне ее — фашисты, на другой — наши.
В одном из подвалов разведчики легли рядом с автоматчиками и стали наблюдать в низенькие окна за противоположной стороной улицы.
Многие автоматчики была ранены. Тут и там на солдатах белели бинты с пятнами запекшейся крови. Однако никто не уходил в медсанбат. Куда там! Впереди рейхстаг. Да что рейхстаг — впереди конец войны! В подвале особенно гулко отдавались звуки выстрелов. Стараясь перекрыть шум боя, командовавший здесь сержант спросил:
