Юрий Яковлев - Неприкосновенный запас
— Маманя, дай сахара, — попросил мальчик, — мне для него…
— Для кого еще?
— Для слона.
— Я сейчас прута дам! — рассердилась мать. — Не подходи к нему. Калекой хочешь остаться?! Пойди наноси в избу соломы.
Мальчик принялся носить солому. Он расстилал ее желтыми полосами на широкие половицы. И постепенно весь пол покрылся шуршащим слоем соломы — получилась общая солдатская постель: чистая, сухая, пахнущая полем. Соломенный матрац и соломенное одеяло. И бойцы, покончив с ужином, молча жались к стенке, не решаясь ступить грязным сапогом на свою соломенную постель.
Когда бойцы разулись и, поставив сапоги поближе к печке, улеглись, хозяйка спросила:
— А он корову… не уморит?
— Не волнуйтесь, — сказал Орлов, — он смирный… Вот покормить бы его малость. У вас хлеб найдется?
— Найдется, — ответила хозяйка. — Два хлеба есть.
— Вот и хорошо. Хоть два хлеба.
Все улеглись. Хозяйка задула лампу. Было слышно, как за рекой ухают орудия. Они били долго, без передышки. В окне тонко звенело отошедшее стекло.
Никто не спал. Солдаты простуженно покашливали. Ворочались. У лейтенанта тихо стучали зубы.
— Вот тебе и бьем врага на его территории, — неожиданно произнес остроносый. — Войны мы не хотим, но к обороне готовы.
— Сегодня одних подмяли танки, завтра до нас докатятся, — отозвался ему густой голос из другого угла.
— Мы еще будем бить врага на его территории, — твердо произнес лейтенант.
— Кто «мы»? — спросил остроносый. — Мы с тобой, товарищ лейтенант, до их территории не дойдем. Не в ту сторону идем. Его территория совсем в другой стороне. Ты хоть старше меня чином, да зелен, товарищ лейтенант.
Лейтенант молчал. Прижатый к стенке остроносым, он старался сбросить с себя, освободиться от его липких цепких слов. Он чувствовал, что бойцы ждут его решающего слова.
От отчаяния он поднялся с соломы и громко, как на плацу, гаркнул:
— Молчать!
Он крикнул «молчать!», хотя все и так молчали.
Он крикнул не остроносому, а людским страхам, сомнениям, малодушию — всем темным силам, которые поднимали головы.
— Мы победим, — сказал он твердо. — Вот увидишь, старый черт, мы победим. Мы не можем не победить. Понимаешь? Потому что, если нас придавят, весь свет кончится. А он не может кончиться.
Никто не решился заговорить, не рисковал вставить словечко. Все как бы находились под властью команды-взрыва: «Молчать!»
Но не только окрик молоденького командира заставил притихнуть этих замерзших, испачканных в глине, измученных людей. Бойцам больше хотелось верить этому трясущемуся от озноба, необстрелянному пареньку, чем умудренному опытом остроносому.
Сперва они притихли. Потом успокоились. Где-то в углу послышалось легкое посапывание. Ему отозвался храп у двери. Бойцы засыпали.
Орлов долго не мог уснуть. Он лежал с открытыми глазами и прислушивался к незатихающему голосу фронта. Он слышал, как хозяйка на печке зашептала сыну:
— Не знаю, кому верить: старому или молодому?
И как мальчик ответил:
— Верь молодому. У него ремень с кобурой.
Потом мелькнули холодные круглые стекла, щипчики, прикрепленные к тонкой переносице. Бывший директор стоял в костюме клоуна Комова и, приплясывая, говорил:
«Война все спишет!..»
Слон обвил его хоботком, приподнял над землей и закинул куда-то за линию горизонта. И директор цирка очутился на манеже под брезентовым куполом цирка «Шапито». Гремели барабаны. Раздавался треск, гул. Вспыхивали и гасли разноцветные огни. А директор стоял посреди манежа в клоунском одеянии и раскланивался… И бросал в толпу короткие выкрики:
«Россия — кладбище слонов… Россия — кладбище…»
Публика хранила молчание. Никто не смеялся. Никто не хлопал в ладони. И тогда на манеже появился Комов. Лица его не было видно. А был белый круг, на котором — точка, точка, запятая, минус… Комов прыгал и кричал:
«Что же вы не смеетесь? А? Это же так смешно! Что же вы не смеетесь?..»
А директор цирка раскланивался и щелкал каблуками.
Зина так и не пришла…
6Орлов проснулся от нарастающего грохота. Время от времени изба вздрагивала от подземных толчков. Багровые всполохи орудийного огня вспыхивали и гасли на белой стенке русской печи, словно печь горела и огонь просвечивался сквозь побеленный кирпич. Орлов почувствовал надвигающуюся опасность и сразу подумал: «Хорошо, что здесь нет Зины и ей не грозят разрывы». Он не запомнил погасших глаз и белого лба, соскользнувшую набок челку… Большие синие глаза смотрели на Орлова то укоризненно, то весело, то устало. Рядом звучал ее голос — не слова, а именно голос, согретый дыханием с едва уловимой хрипотцой. Шаги слышались то близко, то удалялись, и он тревожно прислушивался, чтобы не потерять их…
Дверь резко распахнулась. Боец в грязной шинели крикнул:
— Подъем! Тревога!
Бойцы вскакивали с соломы, торопливо обувались, подхватывали оружие и пробирались к двери, топча свою соломенную постель. Они не успели толком проснуться и проделывали все это механически, в полусне.
Орлов поднял с пола свою винтовку и вышел на улицу. Слон стоял, прижавшись к бревнам хлева, а у него в ногах топтался маленький теленочек. Наверное, с перепугу он принял слона за мать и искал у него защиты. Теленочек терся о большую слоновую ногу, чесал бочок.
Орлов подошел к слону и тихо сказал:
— Держись, Максим!
И сунул в хобот кусок хлеба, который сохранил в кармане.
Слон тяжело вздохнул.
Лейтенант стоял, окруженный своими бойцами, обдумывая, что предпринять. Его зубы уже не стучали: в теплой избе молодой организм успел справиться с ознобом.
— Фронт приближается, — тихо сказал он. — Надо поправить прицельную трубу. И раздобыть снарядов.
— Где их раздобудешь? — спросил остроносый.
— Где положено! — отрезал лейтенант, хотя понимал, что снаряды «положено» добывать в артснабжении, а где сейчас артснабжение…
Орлов подошел к лейтенанту и тихо сказал:
— Я по специальности механик, может быть, помогу вам с прицельной трубой?
— Вы ремонтировали орудия?
— Я всю жизнь налаживал механизмы… Орудие — тоже механизм.
— Да, конечно, — подтвердил лейтенант. — Правда, гражданским не положено…
— Какой я гражданский, — сказал Орлов. — На плече винтовка.
— Ось канала ствола и ось оптического прибора должны быть строго параллельны, — пояснил лейтенант. — Вот и все.
Орлов взялся за дело.
Мать и сын несколько раз появлялись на крыльце, но их отправляли домой:
— Идите отсюда, дома безопаснее.
Какое там безопаснее! От чего могла оградить серая драночная крыша? От бомб? От снарядов? Да любой зенитный осколок запросто пробил бы ее насквозь. Но это была крыша родного дома, древнего убежища от всех бед.
Лейтенант послал двух бойцов добывать снаряды.
— Постарайтесь найти, — напутствовал он, — если у нас будут боеприпасы, мы окопаемся похитрее, на фланге… С фланга мы сможем поражать танки.
Где-то совсем близко разорвался снаряд, в избе вылетели стекла, и сразу на зеленой земле образовался черный, пахнущий дымом ожог.
В деревне появились беженцы… Их было мало, и брели они поодиночке, словно вчерашний поток пропустили через фильтр: одни пробились, другие… Они шли сгорбленные, изнуренные, ввалившиеся глаза не видели ни домов, ни деревьев, ни воронок от разрывов. Они не увидели даже слона.
Среди беженцев оказался директор цирка. С первого взгляда трудно было определить, военный он или штатский. Он был без пилотки, в гимнастерке с расстегнутым воротом, но петлицы и знаки различия отсутствовали. Сапоги и брюки были облеплены глиной. Лицо стало серым от пота и пыли, и только две отметины — следы от пенсне — воспаленно алели на переносице… Если военная форма и в самом деле была его цирковым костюмом, то он потерпел фиаско, его прогнали с арены, освистали, закидали грязью…
Он увидел слона и когда, шатаясь от усталости, подходил к нему, то на его лице изобразилось нечто вроде радости. Орлов закончил починку орудия и тоже подошел к Максиму.
— Орлов?! — Близорукие глаза директора, перед которыми не было спасительных стеклышек, заморгали. — Понимаешь, что произошло?.. У меня разбилось пенсне… вдребезги. А ты все со слоном?
— Со слоном, — сухо произнес погонщик.
Директор опустился на порожек и уперся локтями в колени. Его голос дрогнул:
— Понимаешь, дорогу перерезали танки. Что там было, Орлов… Еле ушел живым. Всю ночь бежал по раскисшему полю… Тут нигде нельзя раздобыть очки?
— Откуда здесь очки? — ответил Орлов и почувствовал, что директор чего-то недоговаривает и все свои беды переводит на очки.
— Ну ладно, очки мы достанем после, — сказал директор. — Я пока буду сопровождать слона.
— Сам управлюсь, — ответил Орлов.
— Что значит «сам»? Что значит «сам»?
— А то и значит.
