Валентин Бадрак - Родом из ВДВ
Так они стояли некоторое время, глядя друг другу в глаза упорными, свинцовыми взглядами, причем никто из них не желал отводить глаз. Чем больше Игорь Николаевич всматривался в горделивый орлиный профиль чеченца, тем больше ему казалось, что он уже где-то видел этого человека.
– Пойдем, комбат, покажу то, что тэбе видэть хочется, – наконец кивнул тот с привычным коверканьем слов и круто повернулся.
Игорю Николаевичу ничего не оставалось делать, как побрести за ним вслед. Чеченец шел странной, тяжелой походкой, едва видимо припадая на правую ногу. «Черт, откуда они все-таки обо мне знают, и где я видел этого человека? Не в Гудауте ли?» – закралось подозрение в шумящую голову комбата. Проходя тесной тропкой мимо группы вооруженных людей между исполинскими валунами, он не сводил глаз с ковыляющего провожатого. Теперь он был почти уверен, что именно этот парень уже попадался ему во время прошлой войны. Одновременно от взора Игоря Николаевича не ускользало надежно защищенное скалами небольшое пространство мобильного лагеря боевиков. Проводник вел комбата куда-то вдоль скальной стены, пока они не оказались у ниши площадью в несколько квадратных метров, похожей на неглубокую пещеру. Солнечные блики лишь изредка появлялись здесь, не добираясь внутрь, где царствовал холодный полумрак. У хорошо освещенного входа сидел молодой боец, почти ребенок, с автоматом Калашникова калибра 7,62 мм, большим и добротным, с деревянным прикладом, тогда как сам чеченец был щуплый и маленький, с глуповатым выражением лица одержимого фанатика.
Оружие заметно усиливало этот несуразный контраст. «Такими автоматами десантники не вооружаются, верно, отбили у мотострелков», – механически констатировал Игорь Николаевич, тогда как юный горец неожиданно резво вскочил перед подошедшим, очевидно старшим в их иерархии. «Да, вот такие отмороженные вояки, снедаемые мальчишеской жаждой военной славы, наиболее опасны – они будут резать живое тело, выжигать глаза, глумиться над трупами…» – Комбат как бы сканировал все происходящее, словно был невидимым глазу бестелесным ангелом, прилетевшим для спасения заблудших душ. Из-под телогрейки у солдата выглядывал край грязно-белой рубахи, и щетины на лице почти не было, отчего его тонкие черты лица казались девичьими. Глаза блестели черным, грозным, звериным блеском, что не могло укрыться от Игоря Николаевича. «У них, дикарей, как у спартанцев: если родился и выжил – значит, станет воином и убийцей», – опять подумал Игорь Николаевич с какой-то растущей тревогой.
– Хады сюда, – рявкнул чеченец в глубину ниши, и Игорь Николаевич, содрогнувшись, обнаружил там две тени, двух человек, которые за какой-нибудь час успели превратиться в живых мертвецов. Пошатываясь, несчастные вышли на свет.
– Стаять! – опять резко скомандовал чеченец, и два судорожно сжавшихся сгорбленных тела замерли.
Теперь дневной свет коснулся их фигур, и Игорю Николаевичу открылась удручающая картина. Молодой, еще не прослуживший и года лейтенант и его сверстник, механик-водитель, с неестественными бледно-серыми заострившимися лицами дрожали не то от холода, не то от нервного озноба. Они не были ни связаны, ни стеснены в движениях, но стояли понуро, на полусогнутых ногах – это были люди, абсолютно сломленные ужасом неотвратимо надвигавшегося приговора. Игорь Николаевич хорошо знал этого лейтенанта: совсем недавно, перед выходом в горы, он отпрашивался на несколько дней в отпуск по семейным обстоятельствам, ездил, кажется, в Коломну, где рожала молодая жена… Высокий, красивый, пышущий молодостью. Лейтенант принадлежал к категории нового поколения офицеров – эдаких юных пижонов, от которых даже на войне пахнет дорогой туалетной водой. У таких в рюкзаках можно обнаружить увлажняющий крем, ножнички для обрезания ногтей, а в душе – неисправимое мальчишество – следствие мягкого режима современных военных институтов, которое может обернуться судьбоносной драмой. Теперь офицер выглядел подавленным, он казался поразительно тонким, если не сказать прозрачным и светящимся, с некрепкой юношеской шеей и длинными, безнадежно повисшими вдоль долговязого туловища руками. Скрюченные тонкие пальцы, словно у музыканта, еще больше подчеркивали покорность судьбе. Он вызвал у Игоря Николаевича неподдельную жалость, но не брезгливую, как у сильного человека при виде слабого и хлипкого, а чувство, скорее похожее на отцовское, когда помимо воли приходится смотреть на мучения сына. «Такую тонкую шею, наверное, легко перерезать чеченским тесаком», – подумал он вдруг и ужаснулся собственной мысли.
Солдата Игорь Николаевич, как ни странно, тоже хорошо помнил – подвижный и пронырливый молодой человек, весь в задорных веснушках, как школьник. Его, кажется, так Живчиком и звали сослуживцы. А запомнил комбат механика потому, что ему не было равных в вождении боевой машины десантной. Да и внутреннее устройство БМД парень знал отменно и мог завести даже то, что давно надо бы списать на свалку. Золотые руки… Он хотел поступить в институт, но, кажется, собирался подзаработать на контрактной службе. А может быть, уже успел полюбить это гнусное дело…
Кто же придумал столкнуть «Жигуленок», кто был автором этого легкомысленного лиходейства? Глядя на грязные от мазута лица пленных, комбат решил, что они в равной степени оба могли выступить зачинщиками хулиганства – на войне так многое сходит с рук. И что теперь, что их ожидает?! Когда Игорь Николаевич подумал об этом, он с содроганием вспомнил девяносто третий год, когда чеченцы из так называемого «абхазского батальона» уничтожили из пулеметов в районе Гагры и печально известного поселка Леселидзе несколько сотен безоружных беженцев. В самом деле, чеченцы в те времена превзошли самих себя, чиня зверства, порой даже казалось, что их полевые командиры состязались друг с другом в жестокости. Или просто воспользовались военным временем для утоления разбуженной и ненасытной жажды убивать. Игорю Николаевичу больше всего запомнилось, как один из них, кажется, по фамилии Гелаев, лично отрезал головы двум десяткам грузинских военнопленных. Но тогда эти случаи, хотя и шокировали десантников человекоотступничеством и неизъяснимой жестокостью, командование российских войск оставило без внимания – все было списано на необходимость устрашения противника. Сам Игорь Николаевич четко знал, зачем «чехи» так делали. Они осознанно превратились в зверье и поступали подобно волкодавам, которые вываливаются в падали, чтобы растворить свой собственный запах в приторно-мрачном запахе смерти, смешать свою темнеющую ауру с черной аурой потустороннего мира. Он вспомнил, как однажды поднял этот вопрос на одном из совещаний в штабе полка – он слишком хорошо чувствовал границу между военными преступлениями, потерей человеческого облика и обычными издержками войны. Но тогда молодому комбату Дидусю, вернее, исполняющему обязанности комбата, очень доходчиво объяснили, что действия чеченцев, обезглавивших несколько сотен изуродованных человеческих тел, приправленных ужасающе кровавыми видеосюжетами, позволят в короткие сроки завершить кампанию и, значит, сохранить еще много жизней российских солдат. И вообще, война – не место для слюнтяев! На войне иногда убивают! И раз так, то какая разница, голову отрежут тесаком или вопрос разрешит пуля. «И вот теперь, – думал озадаченный комбат, – мы пожинаем плоды этого абсурдного мира с его зыбкой границей перехода из человеческого в животное состояние… Но сейчас речь идет о наших жизнях… Вот оно, следствие того безумного картбланша, который чеченцы получили в Абхазии несколько лет тому назад. Они слишком быстро вспомнили, что резать людям головы не тяжелее, чем баранам, и теперь запах крови и завораживающий миг отлетающей человеческой души уже не дают им покоя…»
– Товарищ майор, вы ж нас не оставите, правда?
Игорь Николаевич едва не отшатнулся, увидев, сколько мольбы, неподдельного детского ужаса и желания жить было в округлившихся глазах и голосе этого затравленного веснушчатого мальчика. Такие глаза можно увидеть у коровы, которую ведут на забой. Обреченного солдата душили слезы, юная жизнь не желала мириться с участью смертника, судорожно искала спасительных зацепок. И фатальная беспомощность солдата мгновенно передалась комбату, он невольно сжал кулаки, хотя посеревшее лицо его под наблюдательным взором провожатого чеченца так и осталось непроницаемым, как скала, нависающая над ними. «Что они видели в этой жизни, зачем пришли в мир, с чем уйдут из него? Родились, незаметно выросли и теперь призваны так же, без всякой логики, не оставив по себе ничего, кануть в матовую бездну безвременья. Вот он, бесконечно противоречивый круг мирозданья! Сколько вот таких мальчиков еще придет в этот мир, и сколько вылетит вырванными клочками энергии, пополняя энергетические запасы Вселенной, ведь хоть что-то должно от всех нас остаться?!»
