Анатолий Кудравец - Сочинение на вольную тему
— Учись! Скажет, как свяжет. Учись… Человека бутылкой по голове… Учись…
— Что ты вспоминаешь прошлогодний снег? Разве он его убил? Водка убила. Да и отбыл же свое. И еще раз говорю: ты выберешься косить, когда овсяница вся сгниет…
— Выберусь, не бойся. Его просить не пойду.
— У тебя всегда одна песня: лишь бы не сегодня…
— Хорошую песню не грех и лишний раз послушать…
— А то как же… Наслушалась уже за свой век, слава богу.
Костик вышел во двор, яростно хлопнув дверью. Достал из-под стрехи косу, выкатил во двор колоду с наковальней, уселся на пороге истопки, начал отбивать косу. Тюкал молотком, и приятный уху звук заполнял двор. Время от времени Костик проверял на глаз, ровно ли отбивается коса, трогал пальцем лезвие, а ухо невольно ловило сухое вжиканье косы за соседским забором, спокойное, размеренное в силе и ритме. И Костика бесили это вжиканье, эта сила, и он снова брал в руки молоток.
Костик вышел косить, когда вжиканье за плетнем утихло — Миколу позвали завтракать.
Вначале Костик обкосил телевизионную антенну. Воткнул косовище в землю, покачал туда-сюда антенну. Что-то случилось с телевизором, плохо показывает вторую программу: изображение мелькает на экране, сеется, как сквозь решето.
Жик-жик! Жик-жик! — пела его коса в мягкой овсянице, и следы ложились вокруг антенны, все дальше и дальше от нее.
Микола подошел неожиданно. Костик аж вздрогнул, когда тот поздоровался.
— Ну, брат, и пугливый ты стал, — довольно рассмеялся Микола, заметив испуг Костика. Снисходительно успокоил: — Не бойся, дядя маленьких не бьет, а больших и сам боится, — протянул широкую пятерню. Костик ткнул навстречу свою ладонь, и она скрылась в руке Миколы.
— Решил вот покосить немного, а то, холера на нее, полегла вся и преть уже начала снизу. Да и жинка все нутро изгрызла, — начал оправдываться Костик, указав рукой на овсяницу и боясь поднять глаза, чтоб не встретиться взглядом с Миколой. Ему казалось, что тому будет неловко после всего того, что было. Но долго ли можно стоять рядом, разговаривать и не смотреть друг на друга? И Костик осмелился, блеснул Миколе в лицо, напоролся на его глаза. И удивился: Микола смотрел спокойно и прямо, а в глубине его черных озорных глаз еще вроде бы и смешинка искрилась. Правда, несколько морщин залегло на лбу, два упрямых ручейка протекли от рта вниз, а в остальном никаких изменений. А он-то, дурак, думал… Думал, где-то поседел человек от мыслей, от переживаний. — Так это, как ты?.. — уже смелее посмотрел Костик на Миколу. «Не-ет, брат, что ни говори, а тюрьма — не дом отдыха. Досталось тебе, горемычному. Потемнел с лица, зачерствел».
— Как видишь, вернулся… А тут, сам знаешь, работы непочатый край. Запустили бабы все, будто и не жили здесь. Да и какой с них спрос, бабы есть бабы. Ворота осели, двери перекосились, стрела на колодце сгнила, сломалась, хорошо еще, что никого не угробила. Новую надо ставить. В саду крапива все заглушила, сливы пустили отростки вровень с забором. У тебя-то лучше, чище, но тоже не бог весть что. — Микола смотрел на Костика, кривил губы в ухмылке. Словно намекал на его нерасторопность. И тогда, до суда, любил насмешничать… Гляди ты, не отучили…
— Насовсем пришел? — спросил Костик.
— Ну ты и даешь. «Насовсем»… А то как же? Оттуда на побывку не пускают. Насовсем… Правда, судимость еще не сняли.
— Я тоже думаю, что там нет того, чтоб погулять пускали. Это же не просто людей собрали на работу или по призыву… Ага, не просто так…
— По своей охоте туда никто не просится, — Микола достал пачку папирос — Закуришь?
— Не-а, отвыкаю. Кашель душить начал, — Костик потер грудь. — Так, говоришь, не по своей воле? Это мы знаем. Об этом никому не рассказывай. Какая там воля. Ну, и много там таких?
— Каких таких?
— Ну, таких, как ты… Ну, которые убили кого или, не приведи господь, зарезали, может… Таких…
— Всякие есть… И за хулиганство, за ножик. Чудаков на свете хватает…
— Ишь ты их как — чудаки! И слово же нашел какое… Нелюди… Пускай война была, стреляли друг друга. Ну так на то она и война. Это серьезно, тут принцип, тут враги. Тут каждый знает, на что идет, за что борется. А сейчас? Или тебе мало места на земле, или тебе тесно? Живи, работай, плоди детей, корми. Так нет, мало ему…
— А что ты думал? Только и жизнь, что тут вот, в Глыбочке твоей… Я насмотрелся, повозили. Это ты примерз тут, прирос, как трут к пню. А молодому хочется все поглядеть, своими руками пощупать, попробовать.
— Так гляди, ядри твою корень, разве кто запрещает… Так нет же… Он ножик в руки — и сердце человеку щекотать… А потом его за шкирку… да за проволоку, за решетку, — Костик сложил накрест пальцы рук, поднес к лицу, — во-во-от сюда, за окошко: я тебя вижу, а ты меня нет. Вот так!
— Всяко бывает, — вздохнул Микола.
— Не всяко, а как раз этим и кончается… Скажи, Микола, а тебе не страшно там было?..
— А чего мне бояться? Что я, маленький?
— Конечно, не маленький… Да все равно после всего того… Как ни крути… Говорят, покойники после такого часто снятся. Не снился Ларион?
Микола помолчал, пожевал папиросу.
— Не снился… Да там и не до этого было…
— Как не до этого? Все-таки семь годков…
— Семь по суду, а по правде пять.
— Хотя что это я говорю — семь. — спохватился, поправился Костик, с каким-то детским любопытством глядя на Миколу. Казалось, только теперь он по-настоящему понял, что перед ним Марфин Микола, тот самый Микола, который сидел в тюрьме, и только теперь Костик по-настоящему заинтересовался им. Он словно не замечал, что это его любопытство не по нутру Миколе.
— Ты видел когда-нибудь горы? Настоящие каменные горы? Не курганы наши… Нет! И смотрел когда-нибудь с сорокаметровой опоры на землю? Смотрел? — Микола выплюнул окурок под ноги, покачал головой. — Нет? То-то же. И не работал никогда на такой высоте. Человек с такой вышки — что муравей.
— Так разве заставляют лезть на эти опоры?
— Никто никого не заставляет, не гонит. Добровольно просятся. Хочешь поскорее увидеть семью — сам попросишься. Или грудь в крестах, или голова в кустах… А то, думаешь, так бы выпустили Миколу раньше времени? Дураков нет, — Микола сорвал травинку, начал нервно кусать ее, кусал и сплевывал. Лицо его стало сухим, злым, голос далеким. — Там, брат, начинаешь хорошо разбираться, что такое жизнь… Как подумаешь, что тебе уже двадцать пять, а ты еще ничего на свете не увидел, ничего не попробовал — ни сладкого, ни соленого, ни ты не любил, ни тебя не любили, — как подумаешь обо всем этом, то не только на опору, на стену полезешь.
— Всякое живое существо жить хочет…
— А-а, что ты смыслишь во всем этом! Побыл бы на моем месте…
— И то правда. От одних переживаний умер бы… Убить человека…
— Я не об этом, — поморщился, словно от зубной боли, Микола, — я о тюрьме говорю, о той жизни… Да ладно, что вспоминать, — улыбнулся он. — Теперь о другом думать надо. В мастерскую вот собрался: болты подобрать к петлям, топор наточить… С этим и вышел во двор, да тебя увидел… Думаю, зайду, поздороваюсь. Давно не виделись.
— Ага, живой о живом думает… У меня так с телевизором что-то стряслось, вторая программа плохо идет, никак настроить не могу. Мелькает экран, и все тут… А в мастерской ты вряд ли чего добьешься, только напрасно сходишь. Там-то теперь все будут — и Рыгор, и механик, и Алесь. Жатва, суматоха, то одно сломается, то другое, колхозной работы невпроворот, а тут еще каждый со своим лезет. Вчера пошел хомуток на косовище наладить, так не взялись — некогда.
— А я все же схожу…
— Разве я не пускаю тебя, иди, И мне махать надо, вон еще сколько осталось. Ишь как припекает, а ведь и невысоко поднялось, — Костик взглянул на солнце и поспешно зачиркал бруском по косе.
Микола пошел в свой двор, оттуда на улицу. В мастерской он не задержался, спустя каких-то полчаса уже был дома. «А я что говорил, теперь не до тебя, нож наточить не подступишься», — подумал Костик, увидев его. Но присмотрелся: Микола возвращался не с пустыми руками, на петлях позвякивали болты и гайки и на топоре выше острия виднелась широкая желтая полоска — налет от мягкого точила. На этом точиле Рыгор разрешал точить только ножи и долота. «Вот и раскуси его, Рыгора этого, — подумал Костик о кузнеце. — Меня вчера так с косой шуганул, а этому черту лохматому нашел время и болты и гайки подобрать, и топор наточить…»
Сам «черт лохматый» был хмурый и сразу принялся за работу.
«Мне хомуток на косовище сварить времени нет («если хочешь, сам покопайся среди лома, может, найдешь какой старый, а когда станет посвободнее, придумаем что получше»), а этому так все нашлось…» — растравлял себя Костик, вспоминая слова Рыгора, а сам сердито махал косой, подбирая полеглую овсяницу.
