Алексей Ивакин - Блокадный ноктюрн
— Прочесать лес в глубину на сто… Нет! На двести метров!
Лейтенант пошел первым. За ним – взвод. Левой рукой Кондрашов держал наган. Правой – доставал патроны и заряжал его на ходу. Руки еще дрожали. Поэтому он уронил парочку.
И никого.
"Сбежал? Сбежал?" – билась лихорадочная мысль. Действительно. Никого нет. И следов нет.
— Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! — закричал кто-то за спиной.
Кондрашов, не раздумывая, бросился на крик.
Рядовой Тиунов лежал ничком ногами к поезду. По его брючинам растекалось темное пятно.
— Живой? — бросил лейтенант.
— Вроде дышит, — ответил санинструктор взвода, щупая пульс на шее раненого.
— Что с ним? — присел на корточки Кондрашов.
— Сейчас посмотрим… — санинструктор, Шмелев, кажется? — ловко выхватил нож и вспорол брючину вместе с кальсонами.
— Ух, мать твою! — пронеслось по взводу.
Осколок вошел в правую пятку Тиунова и прошел под кожей, выйдя на пояснице и распоров мышцы голени, бедра, ягодицы.
— В сознании? — спросил комвзвода.
— Не… — качнул головой санинструктор. — В госпиталь надо его.
Тиунова переложили на шинель и потащили к госпитальному вагону.
Зампомкомвзвода горестно качнул головой, провожая взглядом бойцов:
— Вот и отвоевался Ванька.
— Почему отвоевался? — не понял лейтенант.
— Пока он по госпиталям проваляется – мы и войну закончим!
— По вагонам! По вагонаааам! — понесся крик вдоль состава.
Лейтенант Кондрашов и его бойцы побежали к вагону, хлюпая сапогами по канавной жиже.
А сержант Пономарев крикнул на бегу:
— Не волнуйтесь за бойцов! В госпитальном доедут!
Когда эшелон тронулся, Кондрашов внезапно задремал. И в дреме он повторял про себя:
Эшелоны, эшелоны…
Тут платформы, там вагоны.
Здесь пиликает гармошка,
Там в котел кладут картошку.
Эшелоны, эшелоны…
Кто забудет, кто запомнит?
Кто-то ляжет на Неве.
Кто-то в дальней стороне.
Эшелоны, эшелоны…
От Приморья и до Дона
Едет на войну Россия.
Из Чукотки, из Сибири.
Эшелоны, эшелоны…
Танки, самолеты, кони.
Мужики со всей страны.
Эшелоны – кровь войны…
Эшелон прибыл ночью.
Взвод стоял, откровенно зевая, перед вагоном и дожидался команды. Лейтенант Кондрашов ходил перед строем и нервничал. Хотелось двигаться куда-то или спать лечь. Хуже нет – встать в три часа ночи и ничего не делать. А скоро рассвет – хоть и август, но это север. Скоро светать будет. А они все стоят и стоят.
— Товарищ лейтенант! Разрешите обратиться! — подал голос один из бойцов. — Куда приехали-то?
Если бы комвзвода знал бы сам – тогда бы непременно ответил.
Но он не знал, поэтому и ответил:
— Куда надо, туда и приехали, товарищ боец!
Сержант Пономарев подошел к лейтенанту и тихонечко сказал:
— Так может в вагоне пока посидим? Чего под дождем-то мокнуть? Вона, и гроза сверкает!
Лейтенант заколебался. И впрямь – чего стоять-то?
С другой стороны был приказ – выйти из вагонов, строиться и ждать. Сомнения прервались мгновенно – после того как вагоны дернулись и поплыли мимо взвода обратно на восток.
— Не курить! — закричал лейтенант, увидев огонек самокрутки.
А вагоны набирали ход. Вот они замелькали мимо… Вот поезд исчез в темноте августовской ночи сорок второго года.
За спинами солдат открылись какие-то дымящиеся развалины. Мимо них по перрону бегали люди в военной форме, что-то где-то гудело, фырчало, лязгало.
— Стоим и ждем, — скомандовал лейтенант. И снова зашагал вдоль строя. Ожидание затягивалось.
Кондрашов ходил туда-сюда и считал шаги. Двадцать туда – двадцать сюда. Он шагал, стараясь не ступать на трещинки асфальта на узком перрончике. Но трещинок было много, а он боялся показаться смешным, поэтому все ступал и ступал на трещинки.
Наконец, к нему подбежал адъютант командира роты:
— Товарищ лейтенант! Товарищ старший лейтенант собирает командиров взводов!
— Пономарев! — крикнул лейтенант. — За старшего!
И побежал к месту сбора.
— Здорово, Леха! Как добрался! — засмеялся, увидев однокурсника лейтенант Москвичев.
— Здравствуй, — сдержанно поприветствовал командира первого взвода Кондрашов. По мнению Кондрашова – Москвичев уж очень фамильярно себя вел. А, по мнению Москвичева, Кондрашов уж очень был серьезен.
— Плохо добрался. Раненого сняли после бомбежки, — сказал Кондрашов.
— А у меня все отлично! Представляешь, я немца чуть не сбил! Стреляю в него и чувствую – попал! Ну, ты же знаешь, как я в училище стрелял! И он в сторону. Думаю, сбил, а он…
— Трепло ты, Серега, — мрачно сказал лейтенант Павлов. И тоже Серега. Все трое – закончили ускоренные курсы и всем троим удачно свезло попасть не только в один полк, но даже и в одну роту. — Все бы тебе ржать.
Москвичев подкрутил усы а-ля Буденный и ответил:
— А чего грустить-то?
А вот у Кондрашова усы назло расти не собирались. Так. Пушок цыплячий.
— Товарищи командиры! — прервал их вечное шутливое пикирование командир роты. — Внимаем сюда…
И начал инструктаж.
— Эшелоны дивизии прибывают на станцию Войбокало. Наша задача на сегодня – марш-бросок до деревни… Деревни Гайтолово. Там ожидаем нового приказа.
— Долго идти? — поинтересовался Москвичев.
— А ты за спину посмотри, — прервал комроты новый голос. Командиры оглянулись.
И только сейчас они увидели багровые всполохи по всему западному горизонту. Только сейчас лейтенант Алексей Кондрашов понял, что это не гроза. И только сейчас он услышал глухие звуки канонады.
Лейтенант сглотнул, вдруг ставшей сухою, слюну.
— Вот туда нам и идти. Объясните бойцам – куда мы идем и зачем идем. Я так думаю, они и сами понимают. Но напомнить – не лишнее. Я, конечно, соберу парторгов и комсоргов ячеек. По всем линиям необходимо работать. Но, товарищи командиры, вы тоже должны следить за моральным состоянием своих бойцов.
Комиссар роты – старший политрук Рысенков – внимательно следил за лицами командиров взводов. А те молчали, не отрывая глаз от полыхающего горизонта.
Через полчаса батальон выступил навстречу этим всполохам.
Шагать пришлось по полю, изрытому воронками – дороги были забиты танками, грузовиками, повозками, медленно тащившимися на запад. Скорость транспорта была чуть выше, чем у пехотинцев, увязавших в торфяной грязи.
Но идти надо – никому не хотелось утро встретить в чистом поле. От "юнкерсов" с "хейнкелями" – как укрываться? Это сейчас дождь – а ну как прекратится? Поэтому и ротный, и взводные изо всех сил подгоняли бойцов.
Скользкая глина чавкала, время от времени кто-то не удерживался и падал в грязь. Сначала смеялись, потом перестали обращать внимание. Через несколько километров бойцов стало невозможно стало отличить друг от друга. Дольше всех держался сержант Пономарев, но и тот умудрился съехать в воронку, полную жижи. Сам же лейтенант споткнулся в темноте одним из первых. Второй раз Кондрашов упал, когда пытался протереть заляпанные грязью очки. Наступил на пятку впереди идущего.
— Поднажмем, ребятки! Поднажмем! — кричал ротный.
Рысенков, словно заводной, мотался вдоль колонны:
— Подтянуться! Дойдем до леса – отдохнем!
Бойцы это понимали и старались изо всех сил. Но ворчать не переставали:
— Эх, хорошо быть танкистом! Едешь себе, поплевываешь на пехоту!
— А если застрянет? Как вытолкать?
— У них и тягачи есть. Вытолкают.
— Не видел ты танкистов в госпиталях, — мрачный голос прервал мечты бойцов.
Кондрашов оглянулся на голос. Так и есть. Этот боец был на особом внимании у комвзвода. Нелюдимый, молчаливый, держался особняком. Во взвод прибыл из госпиталя. Огромного роста он был невыносимо худ. В личном деле его значилось, что был ранен в декабре сорок первого. Потом вывезен из Ленинграда в Вологду. На вопрос лейтенанта – кем и где воевал? — ответил просто:
— На Пулковских высотах. Пулеметчик.
А о себе ничего толкового не рассказал. Мол, жил как все, воевал как все. И точка. Рядовой Васильев Николай Дмитриевич. Шестнадцатого года рождения. Рабочий. Беспартийный. Вот и все, что знал Кондрашов о бойце.
— А ты видел? — спросил Васильева Пономарев.
— Видел, — коротко ответил тот. Потом добавил, — и слышал.
И больше в разговоры не вступал. Только упрямо шагал и шагал вперед, время от времени поправляя на плече своего "Дегтяря".
— Эй! Махра! Помоги толкнуть! — закричал кто-то с дороги.
Около странно накренившейся полуторки махал руками пехоте невысокий коренастый шофер.
— Поможем, бойцы! — крикнул Кондрашов и первым зашагал к грузовику.
