Вацлав Подзимек - Стальная рапсодия
Она высвободилась из моих объятий:
— Извини, я должна еще сегодня подготовить три вопроса. Иначе не успею.
Я всегда свято уважал все, что связано с учебой, но упоминание в эту минуту об экзаменационных вопросах едва не взбесило меня.
— Давай поговорим. Это очень серьезно. Серьезнее, чем когда-либо раньше, — решительно произнес я.
Она привычно погладила меня по лицу (после такой ласки я всегда превращаюсь в послушного барашка).
— Давай отложим этот разговор, Ежик. И разговор, и все остальное. Уже очень поздно.
— Для того, что я хочу сказать тебе сейчас, позднего времени не существует, — выложил я свой главный козырь. — Именно этот поздний час — самое лучшее время…
Вряд ли можно сказать, что она с нетерпением ждала следующих моих слов.
— Возьми меня, — высказал я то, что было у меня на сердце, — в мужья.
Она взяла меня за руку, но выражение ее лица не изменилось.
— Поговорим об этом в другой раз, когда у нас будет побольше времени.
— Но дело не терпит отлагательства, — пытался я довести этот разговор до конца. — Скоро уже будет готов дом. Если я скажу, что женюсь, мне определенно дадут квартиру.
Я тут же понял, что затронул эту тему в самую неподходящую минуту.
— Так ты серьезно, Ежик, думаешь, что я поеду туда с тобой? А где я буду доучиваться, об этом ты не подумал?
Но я все в деталях предусмотрел и тут же выложил ей свой план. Я подам заявление на получение квартиры, а она эти несколько оставшихся до выпуска месяцев проведет у родителей. В субботу и воскресенье она будет приезжать ко мне, в нашу квартиру. А после завершения учебы она сможет работать, ну, скажем, в районном суде. Это всего лишь в нескольких километрах от гарнизона. Сообщение там отличное, лучше, чем, например, между некоторыми пражскими районами.
— Да, ты все хорошо продумал, — оценила она мой план. — Только забыл об одной мелочи. Я не хочу работать в районном суде. Мне уже обещали место. Я буду юристом на предприятии здесь, в Праге. В будущем месяце я должна побывать там и договориться.
— Но я хочу, чтобы ты была со мной! Сегодня и всегда!
— О том, чтобы это произошло именно сегодня, и речи быть не может. А о том, что я должна быть с тобой всегда, переговорим завтра. Ты мне позвонишь в середине дня… — С этими словами она начала подталкивать меня к лестнице.
— Если ты меня сейчас выгонишь, Юцка, я больше никогда не приду, — угрожающе произнес я.
Она знала, что мои угрозы ничего не стоят, и опять ласково погладила меня по лицу. При этом она продолжала подталкивать меня к выходу.
Но на этот раз я говорил серьезно. Я быстро сбежал по ступенькам и выскочил из дома. В лицо мне ударил ледяной ветер и чуть не сорвал фуражку. После минутного размышления я направился к себе домой. Избранный путь был не слишком трудным, я смог бы пройти его даже с закрытыми глазами. Этим путем я много раз провожал Юцку домой после уроков в гимназии. И каждый дом, мимо которого я проходил сейчас, напоминал мне о ней. Еще немного, и я окажусь на той улице, где впервые осмелился взять Юцку за руку.
Естественно, тогда я был робким и нерешительным. Поначалу я просто коснулся ее руки, в которой был портфель. Она не показала ничем, что заметила мой жест, но вскоре ее портфель перекочевал в другую руку. Тем самым она расширила поле моей деятельности. Я попробовал еще раз коснуться ее руки. Как будто бы случайно. А потом мы уже пошли, взявшись за руки. В ту минуту для меня время остановилось. Для нее, видимо, тоже. Однако это не мешало ей бросать по сторонам быстрые взгляды, — не появится ли кто-нибудь из знакомых…
Я прошел мимо куста, за которым два месяца спустя по дороге из кино впервые поцеловал ее, и мне захотелось заплакать. В тот раз Юцка потеряла сережку. Напрасно мы искали ее в темноте, сережка как сквозь землю провалилась. В ту ночь я долго не мог уснуть, боясь, что не поднимусь раньше всех и не буду первым, кто найдет эту сережку. Но я ее все же нашел и сразу вырос в глазах Юцки. А вот сейчас у меня нет ни одного шанса добиться того же эффекта.
В меланхолическом настроении я подошел к дому, где жили мои родители. Посмотрел на окна третьего этажа, чтобы попытаться сразу распознать обстановку в семье. Она явно оставалась такой же, какой была уже много лет в столь поздний час по субботам. Светились только окна столовой. Это означало, что мама давно спит, сестра Эва, скорее всего, еще не вернулась с танцев, а отец смотрит телевизор. Это занятие он чередует с другим — каждую минуту открывает холодильник, что-нибудь достает и съедает.
Я осторожно отпер двери, разулся и потихонечку, чтобы не разбудить мать, проскользнул из передней в столовую.
Все оказалось так, как я и ожидал. Когда отец увидел меня, он быстро стал глотать что-то, что было у него во рту. Но кусок, видимо, оказался достаточно большим, и отец подавился. Я подбежал к нему, чтобы помочь, но все уже обошлось. Я бросил взгляд на экран и увидел, что показывают в записи футбольный матч, результат которого был всем известен уже после обеда. Но отцу это не мешало, и он с интересом наблюдал за игрой.
— В холодильнике найдешь сосиски, — сказал он, пожав мне руку.
Я отказался от еды и тем самым разочаровал его: он терял возможность съесть сосиски вместе со мной.
— Она начхала на меня, — попытался я поскорее ввести отца в курс дела.
— Учти, сосиски очень свежие. — Он не хотел сдаваться так легко.
— Я тебе говорю, что она начхала на меня, — счел я необходимым приковать его внимание к тому, чем в данный момент были заняты мои мысли.
Отец задумался. Видимо, глубоко, так как молчал он долго. В своем потертом халате, который когда-то подарили ему на Новый год, он ничем не напоминал того мужчину, на которого еще недавно заглядывались женщины. Мой отец — подполковник, он очень любит военную форму. Армия дала ему образование и интересную работу. Кроме того, еще и маму. Они познакомились, когда он был капитаном. До сих пор отец думает, что она обратила на него внимание только из-за формы. Однако он глубоко заблуждается. Мама уже тогда поняла, что отец настоящий мужчина и был бы им, конечно, даже если бы не носил военную форму.
— Папа, — нарушил я затянувшееся молчание, — она, кажется, вообще не думает ехать со мной в гарнизон, где кинофильм начинается только тогда, когда все соберутся, а в двух пивных у каждого посетителя своя пивная кружка.
— Не поедет она, поедет другая, — пробудился наконец он от летаргического сна.
— Но я не хочу ее потерять, — пытался я убедить его, повысив голос, — только потому, что служу в дыре, которая громко зовется Влков.
— В этом я вряд ли смогу тебе помочь, — пожал плечами отец.
— Мне необходимо перевестись поближе к Праге. Или лучше сразу в Прагу. Она будет работать здесь после учебы. Есть же у тебя знакомые в управлении кадров и в других центральных учреждениях.
— Так ты думаешь, что границу должны охранять жители Влкова? — съязвил отец.
— А пусть хоть жители Влкова, но если она туда не поедет, то и меня там не будет!
Тут отец разговорился. Тема была необъятной — о важности того дела, которому я служу.
— Политическим воспитанием я сам занимаюсь каждые вторник и пятницу, — сказал я, но сразу же пожалел об этом.
Отец выключил телевизор, пристально поглядел на меня и произнес:
— У меня возникло желание дать тебе пару подзатыльников, но для этого сейчас не слишком подходящее время.
Но знай, ты получишь свое, если в голове у тебя не прояснится!
— Мне пора. Иначе я опоздаю на поезд, — обиделся я.
Видимо, наш разговор проходил на слишком высоких тонах, потому что в эту минуту на пороге столовой появилась мама:
— Иржик, как хорошо, что ты приехал! Я тебе постелю в гостиной.
— Я уже уезжаю, — сказал я ей, и даже слезы, которые навернулись ей на глаза, не могли бы остановить меня.
— Опять ты, отец, что-нибудь не то сказал, — прошептала она.
— Наш Иржик выбрал себе дорогу, идя по которой можно испортить все, — не дал ей отец отобрать у него право на последнее слово.
Выходя из дому, я прошел мимо пары, которая обнималась в полутьме.
— Ну-ка иди домой! — приказным тоном сказал я, обращаясь к девушке.
— Ирка! Откуда ты взялся? — воскликнула Эва, машинально поправляя прическу.
— Я сказал, что тебе пора домой. — Родственные чувства отступили перед моей решимостью. — И тебе тоже пора, — не оставил я без внимания и парня. Мной явно руководила зависть, и ничего больше. Обычная, человеческая, противная зависть.
Я добежал до конечной остановки трамвая, сел в почти пустой вагон, предусмотрительно решив не приближаться к подвыпившему старичку, который ожил при моем появлении.
— Поди сюда, генерал, — пролепетал он, но, видя, что я не трогаюсь с места, встал и, покачиваясь, сделал шаг в мою сторону. Тут вагон дернулся, старик рухнул на свое место и через несколько секунд погрузился в глубокий сон.
